Дверь тихонько скрипнула и с хлопком закрылась. Со стороны небольшой веранды послышалось шевеление и часть стандартного заводского словарного запаса молодого человека.
—Вот ведь черт возьми!..
—Миша? Что случилось? — обеспокоенно вышел второй из комнаты. Он знал, что Миша пришел с работы. Различил это еще по звуку открывающейся литой калитки и приближающимся шагам.
—Опять расклеились? — посочувствовал он, приветственно нежно целуя в щеку.
Молодой человек отвлекся от обуви и ответил взаимностью, наугад чмокнув где-то ниже уха.
—Да я понять не могу, что им еще надо. Чиню-чиню, все равно отлетают.
—Потому что давно пора новые купить.
—Какой ты, Сланчик, неэкономный. Вот куплю я сейчас новые ботинки, а есть ты оставшийся месяц что будешь? Мои старые?
—Брось прибедняться, найдем денег. Лучше иди руки мой и за стол садись.
Небольшая, как, впрочем, и все комнаты в доме, но очень светлая кухня с неимоверно модным круглым столом встретила приятным запахом. Пахло борщом и пирожками.
—В конце концов, знаешь, что я подумал?
—Ну?
—У нас же где-то отложено было, тогда с премии на что-то отложили?
—Так мы ж тебе костюм новый купили?
—Да нет, я не про это.
—А, понял, — булькнул он, отхлебывая суп.
—Не говори, пока ешь, подавишься.
—Так ты ж сам со мной разговариваешь?
Домыв последнюю тарелку, Руслан с недовольством посмотрел на переполненное ведро, предназначенное для слива.
—Оставь, я унесу.
—Не убивай во мне последнюю гордость, — грустно усмехнулся он, уже отправляясь к выходу.
Пообедав, они сели в зале, вернее, Миша, а Руслан все еще с явными проблесками идеалиста складывал недавно снятое с веревки чистое белье.
—Редкая баба такой хозяйкой будет, как ты, — заметил он, разглядывая с какой трепетностью тот складывал рубашки: шовчик к шовчику, расправляя рукава и поглаживая воротник.
—Я просто не неряха. Так вот, про деньги. Сдается мне, я точно клал рублей 50 в альбом.
—Какой из них?
Брюнет обернулся и пожал плечами.
—Ну, по крайней мере, выглядит как начало неплохого приключения.
И так оно и было, когда они, уютно расположившись на диванчике, начали перелистывать черно-белые странички первого из них.
На первой фотографии был изображен сам Руслан, совсем еще зеленый. Фото было сделано еще в Ленинграде, на прощание, а оттого он стоял в кругу своих институтских друзей.
Руслан стал невольно вспоминать об этом времени. О том, как все началось.
Он отчетливо помнил каждый миг.
—Милый, пойми, мне надо уехать. Я не могу больше жить в городе, у меня попросту нет денег.
—Но…
—Я знаю, знаю, у тебя тут друзья, учеба, ты у меня молодец. Оставайся в Ленинграде, я как-нибудь сама.
—Мам, не говори ерунды. Ты же отлично знаешь, что я тебя не брошу.
—Руслан, это безрассудно, послушай меня!
—Нет. Извини, нет.
Он часто вспоминал этот диалог обрывками. Они поругались тогда, но он точно знал, что делает все правильно. Было грустно, он точно знал, что будет тосковать: по городу, по ребятам, много по чему.
Но Руслан не мог оставить ее одну тогда. Не мог быть таким же бесчувственным и безрассудным, каким когда-то был его отец.
Он точно помнил, как сильно хотелось есть, но последние тяжко накопленные деньги ушли в новую жизнь, нужно было терпеть.
—Ну и народу тут, я думал, в таких местах людей-то нет.
—Сегодня пятница, у них базар.
—Отдай сумку, тяжело же.
—Куда мне ее отдать? Ты сам-то обвешан с ног до головы, еще одну дам — точно переломишься!
В действительности, молодой парень полностью был обвешан сумками, авоськами и какими-то тряпичными мешочками: некоторые перекинуты через плечо, некоторые просто в руках. Здесь были все их пожитки. Много, если судить просто о вещах, и неимоверно мало, если судить как о всех вещах в доме.
Лето стояло невыносимо жаркое, а воздух был тяжелым и пыльным. Все живое будто умоляло о дожде.
Они шли пешком от самой станции, и за этот путь ему открылся чуть ли ни весь колорит поселка: маленькие деревянные домики, изредка украшенные резьбой. Было много кур, коз, собак, кошек, по пути им встретился даже караван коров, мирно жующих высокую траву.
Кто бы мог знать, что так опрятно одетый в дорожный пиджачок парнишка с искренней завистью смотрел на коров, пережевывающих сочную траву. У него же самого в желудке ни крошки не было, кажется, со вчерашнего дня.
Однако, чуть дальше, прямо по соседству с домиками, стоял внушающих размеров завод, как ему объяснили, по деревообработке.
Он пытался всмотреться в пейзаж. В небо, среди которого стоял столб дыма, исходящего из завода, в траву, деревья, но все еще ничего не видел.
Он не видел их цвета.
С самого детства ему было безумно интересно, что это, то, что старшие называют «красным», «оранжевым», «желтым», «голубым», «зеленым». Он часто задавался вопросом, а какое же тогда все для него сейчас? Как его цвета называются у прозревших? Оранжевые? Зеленые? И вообще, сможет ли он когда-нибудь узнать? Прозреть?
В это время они дошли до базарной площади.
Вокруг рядами стояли лавки, конец площади, с которого они шли, был увешан одеждой, стояли скудные рядки обуви, потом шли ткани, стеклянные банки, алюминиевые ложки, чугунные сковородки — всякая бытовая утварь. За ними, как он понял по запаху и огромному количеству лохматых дворняг, была еда. Не много. Он вообще не представлял, где сейчас могло быть много еды. Основную толпу и ажиотаж вызывал хлеб, выдаваемый по булке в одни руки. Он видел, как дети из одной семьи выстраиваются в линейку друг за другом, получают заветные буханки, а затем встают обратно в очередь.
—А ну, пакостники, прочь пошли! Итак хлеба впроголодь, вы уже пять буханок забрали, да еще пять хотите! Ишь, какие молодцы выискались!
—Тетенька, не губите! Дома коровка кушать хочет, сами хлеба не едали, все Зорьке!
Руслан поморщился.
Миновав рыночную площадь, они пошли вдоль дороги, пытаясь сориентироваться в улицах.
Их домик был средних размеров, самый обычный. Участок вокруг порос высокой крапивой, хвощом, пастушьей сумкой и полынью. Сам дом, который весьма дешево достался им от удачно вышедшей замуж маминой подруги, был, в целом, неплох.
В нем была мебель, оставшаяся от прежних хозяев и даже какие-то пожитки, типа тряпок, посуды и огородных инструментов.
Теперь нужно было сделать много работы, чтобы оживить это место, сделать его новым домом, отбрасывая старую жизнь в плетенку паука, мирно живущего за печкой.
Осмотрев дом, они немедленно принялись за уборку.
Приходилось много раз ходить на колонку за водой. Во время десятой ходки он стал ненавидеть это место.
Когда дом был приведен в относительный порядок, они свалились уже ни живы, ни мертвы. Спать пришлось на не блещущих чистотой полатях.
Таким был их первый день тут — тяжелый и полный тяжкой суеты.
Заметив то, как парень помрачнел, Кшиштовский поспешил перелистнуть странички, и очень вскоре на фотографиях они уже начали появляться вдвоем.
—Смотри, а тут мы уже вместе, — попытался он вытянуть Руслана из мрачных воспоминаний.
—Еще нет, просто рядом стоим.
—Вечно тебе надо съязвить, отлично же понял, что я имел ввиду, — Кшиштовский облегченно вздохнул, увидев кроткую, но такую родную улыбку.
Утро было солнечное, несмотря на то, что всю ночь по окошку стучал мелкий моросящий дождь.
И снова пятница. Уму непостижимо, прошла уже целая неделя.
Это была неделя работы, тяжелой моральной и физической работы. Приходилось привыкать: привыкать по тысяче раз за день ходить за водой, выносить эту самую, но уже грязную воду, спать на матрасе, набитом сеном; привыкать и знакомиться с новыми соседями, находить общий язык, связи, искать, где достать продукты, как заработать денег и многое-многое другое.
За одну неделю неподготовленное юношеское тело будто бы вмиг обезобразилось: покрылось целыми плеядами синяков, царапин, а некогда донельзя аккуратные руки были смозолены в кровь. Ах, если бы ему только дали посмотреть ко всему на собственную душу, ах, если бы дали — наверняка она была еще во сто раз безобразнее.
Он чувствовал себя ужасно из-за своей беспомощности. Он ненавидел себя. Ненавидел потому, что являясь здоровым молодым человеком, совершенно был беспомощен в деревенских делах: возможно, не прошли мимо и годы безотцовщины.
За неимением всякой альтернативы, работать приходилось в ночное время — сторожем на заводе, оттого ему было так тяжело поднять голову после десятиминутного отдыха. Пора было собираться.
Рынок начинался в восемь утра, до жары, а потому нужно было спешить прийти раньше, пока не раскупили все съестное.
Он шел по уже наизусть заученной дороге, минуя горки и грязные лужи, то и дело выслушивая от встречного народа фразы вроде «помидоры-то еще совсем зеленые, ну и ну, в тот год уже пол грядки красных было», «синяк посадил, вчера ведь смотрел, ничего не было, а сегодня гляжу — аж фиолетовый, до чего!». Но совсем всякое терпение он потерял, услышав от пятилетней девчонки, громко повествующей какой-то тетке «А мы сегодня с мамочкой пойдем мне ленточки покупать! Желтые! Мои любимые!»
Его загрызала зависть. Все чаще он начинал думать, что в этом мире, по-настоящему, он такой один. Просто сказки. Выдумки матери для тогда еще бедного маленького сынишки.
Имея образование, он все еще не мог получить достойную работу. Для общества он был неполноценным, инвалидом, как если бы у него не было правой руки (хоть он и левша).
Прямо пропорционально приближению к базару, нарастал и гул, удивительно, но рыночные пятницы для селян были просто праздником жизни: все смеялись, разговаривали, обнимались, встречая знакомых. Как будто бы тут никого не тревожила ни нищета, ни мозоли на руках.
Смотреть на этих людей было удивительно, и он даже на секунду поймал себя на странной попытке улыбнуться, но одумался и пошел, строго соблюдая список покупок.
Собравшись с мыслями, молодой человек стал всматриваться в прилавки, взглядом выискивая тех, кто мог бы торговать куриными яйцами. Внезапно глаза зажгло, заболело где-то в районе затылка, будто бы его крепко огрели какой-нибудь палкой, смотреть на что-то не оставалось сил, и он закрыл глаза ладонью, тихонько протирая их. Кружилась голова, отдаваясь по лбу тихим покалыванием. Он наконец приподнял веки, понимая, что выглядит просто странно. Затем, достав из нагрудного кармашка носовой платок, в последний раз протер лицо, ссылаясь на какую-то попавшую в глаза мусорину и дикий недосып.
Однако, увиденное заставило его вздрогнуть, едва не уронив авоську с продуктами. Место, где он сейчас стоял… оно… Не было таким, как считанными минутами ранее.
Как если бы простой зрячий человек снял черные солнечные очки.
Руслан с жадностью принялся рассматривать все вокруг, несмотря, что голова просто раскалывалась от внезапной красочности мира.
Было уже плевать на продукты, он искал в толпе человека, который сейчас стоял бы с таким же замешательством, так же протирая глаза, совершенно не веря им. Он представлял ее себе. Всматривался в девушек в пестрых и не очень платьях, но так и не нашел ни одну, которая так же всматривалась бы в кого-то в толпе.
Внезапная радость сменилась печалью.
Он так и не встретил её. Так и не встретил собственную судьбу. Она затерялась где-то тут, на этой же самой площади.
Сначала ему хотелось крикнуть, как-то обозначить себя, но в ту же секунду передумал, боясь, что его сочтут за дурака. Еще и приезжего. Да и в какую сторону кричать было непонятно.
Домой он возвращался со смешанным чувством: радостью за зрение и печалью за упущенную возможность. Он даже и не верил, что сможет найти теперь того самого человека. Свою родственную душу.
—Мысли позитивно, Руслан. Зато ты купил все продукты.
—Миша, а как ты понял, что это я?
—Все просто, в тот день я увидел тебя впервые в жизни, просто нечаянно зацепил взглядом.
—И вот прям точно-точно с самого начала был уверен в этом? Даже ни разу не подумал, что это кто-то другой?
—Нет. Такое перепутать нельзя, — в его голосе звучала небольшая издевка.
—И ведь нашел же. Ну вот как ты меня нашел?
—Секрет фирмы. У нас тут своя конституция.
«Хотя этому было и логичное объяснение», — подумал Миша. В маленьком поселке, где все с рождения знают всех и о всех, не составит большого труда отличить приезжего.
Этот воз дров был добыт с невероятной сложностью, благо, помогла добрая пожилая соседка, проникшись к матери Руслана жалостью.
Однако, то, как их расколоть, было совсем другим вопросом. Он никогда этого раньше не делал.
Поленья как будто совсем не желали слушаться его, и за это ему снова и снова было стыдно.
Мать была на работе, она очень быстро устроилась воспитательницей в местный детский садик, там ее очень полюбили. Вообще, это было неимоверной удачей, будто бы данной взамен на то, что им пришлось перетерпеть.
—Ты так себе спину сломаешь.
—А? — он отвлекся, поворачиваясь на внезапно появившегося собеседника.
—Спину, говорю, сломаешь. Зачем так сильно замахиваться? Ты что, дрова ни разу не колол?
—Нет, — со стыдной раздраженностью признался он.
Парень присвистнул.
—Ты, стало быть, не местный? Дом этот давно пустовал. Погостить приехали или насовсем?
—Увы, насовсем.
—От чего же «увы»? У нас тут хорошо. Откуда ты?
—Ленинград.
—А, — усмехнулся он. — Тогда понятно. —Меня зовут Миша, в таком случае, помогу тебе, чем смогу.
—Руслан, — они пожали руки: кротко Руслан и с широкой души Миша. Чужая рука оказалась на удивление теплой.
—Дай-ка сюда, покажу, как надо, — он перехватил топор, мягко похлопав Руслану по спине, и в миг расколол полешек, над которым парень копался последние несколько минут.
Миша был удивительного телосложения: на самую малость выше ленинградца, но намного-намного худее его, несмотря на то, как Руслан питался.
—Ну, что привело вас в нашу скромную обитель? — он подставил новое полено.
—Нам пришлось уехать.
—"Нам»?
—Да, мне и матери.
Парень продолжал колоть дрова.
—А отец?
—Мы о нем не говорим.
—Понятно.
Очередная деревяшка со звонким стуком отлетела в сторону.
—Погоди, зачем же ты колешь?! У меня!..
—Да успокойся. Просто помогаю по новой дружбе. Ты бы с ними еще до утра ковырялся. Завтра дождь будет, топить надо, а то влага дома копится, все дела.
Руслан стыдливо промолчал.
—Надо будет тебя к местной культуре приучать, а то совсем беспутный. Сильно дел много? Как-нибудь надо пройтись, показать что где, а то совсем пропадете.
Они оба точно помнят, что потом Руслан пригласил Мишу попить чай, которого, в принципе, было не так и много. Он искренне хотел заплатить, но с него и взять-то было нечего.
Кто бы знал, как быстро потом «беспутный» втянется в жизнь и общий коллектив.
А еще кто бы знал, что все начнется с дров. Кроме Миши, разумеется.
—И у вас совсем-совсем ничего не посажено?
—Мы ведь только приехали.
—А как зиму жить будете? Ладно, у матери спрошу, может еще есть время что посадить.
—Миша, — спросил он тогда. —Почему ты помогаешь нам?
Кшиштовский улыбнулся, незаметно, но печально. Искал в себе слова, чтобы ответить, почему.
—Вы же совсем новенькие. Что ж с вами станет, если вам никто помогать не будет?
—Значит — из жалости? Я жалок, да?
—Ой, Сланчик, вечно тебе надо чепуху городить.
—И все-таки?
—Нет. Даже близко нет. Просто нужно помогать тем, кто оказался в сложной ситуации. Вот теперь случится что-то со мной — я буду знать, что Русланка прибежит и поможет мне.
Парню было забавно, что время от времени Миша переключается от имени «Руслан» до «Сланчика», «Русланки», «Руса» и «Руслачева». Поначалу было обидно. Теперь уже только забавно. В нем уже не осталось старой гордости, чтобы сказать не коверкать имя.
Он в самом деле не знал, что бы они делали без Миши и его семьи. Они были мощной опорой, фундаментом, не дающим им съехать в пропасть. Руслан был под его мощной опекой.
Фотография менялась фотографией, как мало-помалу шло время. Черно-белые карточки помнят, как они узнавали друг о друге больше.
Прямо на Мишиных глазах Руслан расцветал, из замкнутого в себе и боящегося вставить свое слово в диалог, он превратился в того, кем и является. Он стал человеком, который ни при каких обстоятельствах не потеряет своего лица, особенно на публике. Скажи кому-нибудь, что этот городской красавчик и просто харизматичный человек еще, казалось, несколько мгновений назад был серой мышкой — вас приняли бы за дурака.
Так, крупинка за крупинкой, окружение Миши становилось окружением Руслана. Кшиштовский гордился тем, что благодаря нему парень стал такой значимой фигурой, но при этом тяжко щемило сердце. Теряет. Не уберег. Где-то просчитался.
Руслан стал знатным кавалером, а его манеры, на грани светских, безукоризненно цепляли всех и каждую.
Каждый раз с танцев он уходил с новой девушкой, любезно провожая ее, всю такую боящуюся темноты, до дома.
Настала пора бить в колокол.
Было воскресенье, выходной. Погода стояла отменная, теплый ветерок ласково гладил зеленые листики деревьев, растущих по две стороны узенькой аллейки. Где-то рядом щебетала пухлая малиновка. По голубому небу вальяжно скользили причудливые облака. Ну чем не день, чтобы сходить с дамой в кино?
Только вот была одна загвоздка. Вернее, их было много, но все вели к одной — достать билеты, а тем более хорошие, было просто нереально. Воскресенье, у всего народа выходной, выходит новый фильм — а это значит, что предстоит отстоять длиннющую очередь и даже не факт, что как следует раскошелиться. Ведь билетов могло попросту не хватить.
Его девушка была прекрасной, в аккуратном синем платьице в крупный белый горошек. Такие, как она, носят исключительно самые большие шпильки, какие только может предложить ассортимент.
Ему было стыдно прервать эту идиллию. Было ощущение, что вмиг вся та Русланова неуверенность перекочевала ему. Он собрался с силами и все же подошел.
—Дарова, Руслан!
—Здравствуй, Миша, — его как насквозь пробило от этой смазливой интеллигентности. Не такой он. Вовсе не такой.
—В кино идешь?
—Да уж, собирались, да думаю, вряд ли билеты достаем уже.
—О, а у меня как раз два! Пойдем, а? А то мне второй некому отдать.
—А зачем же тогда покупал?
—Да так, по блату перевалило.
Лучезарно улыбнувшись своей даме, он дал понять, что на время покинет ее, отводя Мишу в сторону.
—Миш.
—Ай?
—А ты не мог бы, пожалуйста, отдать нам эти билеты? Я у тебя их перекуплю.
Миша впал в ступор. Он был в чертовском замешательстве и не знал, что сказать. Ну, а в принципе, на что он надеялся?
—Эээ, ну я как бы… Типа тоже хотел посмотреть? — Руслан глянул на него с холодком.
—Ладно, тогда поищи себе кого-нибудь другого, мы пошли, а то тем более ничего не купим.
У него пропал дар слова. Он просто стоял, как вкопанный, с этими двумя чертовыми билетиками в руках, пытаясь понять, что, собственно, только что произошло.
В тот день он так и не сходил в кино. И совершенно не интересовался, сходили ли они.
Миша помнит, в каком он был замешательстве оттого, что не понимал, в каком направлении ему двигаться и как быть дальше.
Групповых фотографий было много, как, зачастую, и людей на них. Позволить себе растрачивать пленку было просто глупо, поэтому и фотографировали, что называется, редко, но метко. Они были хорошими друзьями, всегда гуляли в одной компании, у них постоянно было что вспомнить и над чем посмеяться.
У них даже был собственный позывной стук, которым они стучали друг другу по окошку.
После такого каждый, не раздумывая и не смотря на часы, аккуратно вылезал через окно к другому. Они просто тихо разговаривали, сидя на влажной, росистой траве, стараясь не разбудить домашних. Иногда по какому-то определенному поводу. Иногда оттого, что под впечатлением от чего-то попросту не спалось.
Такая вот странная, полусонная идеальность: звездное небо, чириканье кузнечиков, далекое кваканье лягушек, свежий, пропитанный озоном и запахом стоящей рядом поленницы воздух.
В такие моменты он ни секунды не сомневался о своем предназначении. Но боялся сказать. Часто порывался, делал какие-то подводки, но обрывался на полуслове.
А домой возвращался опять с пустотой на душе и влажными от травы штанами.
А потом снова предпринимал попытки, все глупее и глупее.
Следующая альбомная фотография была школьной, но не такой, где класс неловко фотографируется со своей учительницей, а исключительно педагогический состав.
Это была очередная ассоциация с Русланом: черные брюки, клетчатая рубашка и белый халатик, всегда выглаженный как с иголочки. Очень долгое время Руслан работал лаборантом в школе: собирал разные цепочки на физике, готовил реагенты к химии и бережно ухаживал за микроскопами на биологии. На нем же был и террариум: женский коллектив, которого было большинство, попросту боялся всех этих змеюк, ящериц и лягушек.
Зато смотреть то, как ласково и умело обращается с ними Руслан, было первой забавой любого школьника, приходящего на урок биологии и застающего молодого лаборанта там же.
А то, чем любил заниматься Миша — так это выдергивать Руслана с урока, объясняясь всякими нелепицами, по которым срочно нужен был Руслан. Учителя, всей душой любящие покладистого трудолюбивого Мишу, не могли не отпустить Руслана с ним. Но оттого, что они просто шлялись по коридорам, ходили до столовой «на перекур» и выходили дышать свежим воздухом, откровенно грызло Руслана, который искренне верил, что учителя не догадываются, что те отлучались просто ради того, чтобы побродить от угла к углу.
«Фиеста», — смеялся Миша.
Но на Мишин вопрос «а когда до тебя начало доходить?», Руслан точно отвечал — «мой день рождения».
Получилось все и в правду странно и неловко. Руслан даже и не вспомнит, откуда он шел и с кем, когда встретил по пути Мишу с огромным букетом цветов.
—Ого, ничего себе, интересно, это кому так посчастливилось? — спросил тогда он.
А еще тогда он подумал, что ответ «Кому-кому, тебе» — глупая шутка. Но Миша был серьезен.
—Видишь ли, Руслан, денег вообще нет, я бы купил тебе что-то стоящее, однозначно купил бы и поздравил нормально, но мою последнюю копейку сгрызла мышь. Или собака. Это ты тут весь такой педагогичный, так что додумай фразеологизм сам.
—И что это?
—Цветы.
—Нет, я в смысле, я понимаю, спасибо, но что мне с этим делать?
В этот момент звучала прощальная фраза третьего, ныне неизвестного человека, который немедленно ретировался. Он, в отличие от Руслана, понял все немедленно.
—Мне что, в следующий раз инструкцию вкладывать? Нюхай, любуйся, жуй, без понятия. Я к нему от всей души, с днем рождения, а он…
—Нет-нет, спасибо большое, Миш, он правда красивый, просто это, мягко говоря, неожиданно.
Было стремно и неловко. Но отчего-то в тот день он решил доиграть дурачка до конца.
Руслану было неловко возвращаться домой с цветами, в конце концов, он же не девчонка. Хотя, стоило отдать Мише должное: букет в самом деле получился на славу. Чего тут только не было, причем в основном цветы благородные, выращенные при условиях, а не просто полевые. Было огромной загадкой, где он их достал и у кого просил срезать. А может даже не просил?
Какого же было удивление матери, когда она увидела Руслана. Он и не знал, как ответить на её вопрос «что это?»
—Э. Ну это. Цветы… Я просто решил, что…
—А, это я ему подарил, — беззаботно показался Миша в открытом окошке.
Руслан залился краской. Мать вопросительно повела бровью, но ничего не сказала.
—Здравствуйте.
—Здравствуй, Мишенька, заходи на чай, у нас тут-
—НЕТ, — резко вставил брюнет. —Я хотел сказать, что мы сейчас уже опять пойдем, я просто заходил оставить, спасибо, мам, — начал нечленораздельно бубнить он, после чего выскочил из дома.
—Миша, какого черта?!
—А что я сделал?
—Что ты сделал? Да в последнее время ты ведешь себя, как будто я девчонка! Нет, спасибо, я благодарен тебе, без тебя бы у меня ничего не было сейчас, я был бы никем, но, пожалуйста, хватит себя так вести, ты перегибаешь палку.
—Рус.
—Ну что еще?
—В ту пятницу, на рынке, когда ты в первый раз увидел. Это было из-за меня.
По ощущениям прямо сейчас он стоял у указательного камня на распутье. Перед глазами отчетливо стояли варианты «ударить» и «обозвать», но Руслан был из той редчайшей группы людей, которые сначала подумают, потом сделают.
Какое вообще имя у этого чувства, если это не злость, это не расстройство и не истерика. Растерянность? Потерянность? Что-то явно от слова «потеряться».
Хотя как по Мише, лучше бы Руслан истерил. Это была его самая ужасная черта характера — тихая истерика. Он никогда ничего не скажет, будет вести себя так, как будто бы ничего и не происходило, но он точно знал, что нутро Руслана просто в пепелище перегорает от злости.
Он становится холодным. Будто бы как в сказке про снежную королеву его сердце превращалась в ледяной осколок, и, вот беда, непонятно, что случится, если его растопить? Останется ли хоть что-то, или место в груди, под ребрами, так и будет изнывающе пустовать?
Сам же Миша был совершенно не таким, полной противоположностью — его злость пыталась быть сдержанной, но, как правило, рушила все загородки страшнейшим ураганом.
Кшиштовский приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но Руслан поджал нижнюю губу и отрицательно покачал головой, мол, не надо, хватит, ты сказал уже достаточно.
Было страшно. Единственное, что не давало потерять надежду прямо сейчас — мимика.
Да, он смотрел на него, но внутренне Руслан разговаривал сам с собой, часто при этом покачивая головой и чуть дергая бровями и уголками губ. Такая вот была еще одна из его странных особенностей.
Судя по всему, Руслан договорился сам с собой, найдя какое-то мирное решение. А потом развернулся и ушел. Вот так просто, по-английски.
И все же, человеком он был слегонца странным.
Он так и не сказал о том, что надумал в тот день, однако, их отношения не сдвинулись ни в какую из сторон.
Они продолжали гулять компанией, включающей еще несколько людей, не менее умалишенных. Продолжали пить чай вечером у Руслана дома. Их отношения были интересными: неловкими с каких-то пор, все еще временами надменными и обильно содержащими обидные шутки. Но все еще почти родственными, со всей силы пытающимися охватить друг друга уютом и комфортом. Глупо было отрицать. Они нуждались друг в друге. Такая уж природа. Даже если кто-то один пытается ее искоренить, вытравить, подавить.
В тот день, 20 мая, Миша сказал слова более чем оправдывающие его. Он не был виноват ровным счетом ни в чем, Руслан прекрасно это понимал. А еще часто думал, а что, в таком случае, чувствует Миша? Может, он ему вообще неприятен, может, он лучше бы предпочел остаться слепым, но знал свою судьбу и исполнял ее только из-за этого. Из-за того, что кто-то там, на небе, со злости оттого, что их дома стремительно разрушали, взрывали и грабили, все опередил задолго до их рождения. А может и не определял, а просто так нечаянно получилось, заводской брак — слишком уж неправильно и ужасно противоречиво собственным правилам.
Они были по рукам-ногам привязаны этими путами, которые не отпускали, только сильнее впивались в кожу, раздирая ее в кровь.
Шаг навстречу — два назад, три навстречу — пять назад, вальс на краю пропасти.
Они ненавидели, когда ребята из «эстрадки» начинали петь «черное и белое», потому что с горечью узнавали друг друга в строках про пускай и вымышленных персонажей.
Миша пытался что-то предпринять. Руслан нет. Все непрерывно скакало от состояния, в котором он уже почти-почти был готов ответить любовью, но слишком рано падало в овраг, утопая в грязи страхов и опасений.
«А как же вы можете вместе?
А мы и не можем.
Как, впрочем, врозь тоже.
Врозь тоже…»
В основном, конечно, хотелось вспоминать приятные и нежные моменты, об одном из которых и напомнила зимняя фотография.
Руслан точно помнит, что первый раз на каток его вынудил сходить именно Даня, который был главным заводилой. Ни один замысел не происходил без него, у него, как выражалась его же бабушка,
«эта дурость как из кобыльей башки лезла».
В тот день Миша появился так же неожиданно, как через несколько минут и исчез. Тогда они снова уже в течение, пожалуй, недели пребывали в печальном отдалении друг от друга.
—Ого, какие люди, а со мной ты так ни разу и не сходил покататься.
—Не хотел ударить перед тобой лицом в лед.
—Да, было бы обидно такое лицо испортить.
Руслан копался с коньками.
—Ну и завязал, они так у тебя спадут через пять секунд, дай завяжу, — критично оценил Миша шнуровку. Он не стал дожидаться, когда парень примет его предложение или откажет, а сразу же принялся завязывать.
Он привстал на одно колено, попросил Руслана крепко держать ногу на одном месте, периодически спрашивая, не сильно ли ему туго.
—А ты? Ты не будешь кататься?
—Нет.
—А зачем же тогда пришел?
—Как давно тебя стали волновать мои дела?
—Давно. Очень давно, Миш.
—Иди давай, катайся. Не убейся главное, не хочу ослепнуть.
Руслан проигнорировал. Ну, а Миша? Миша ушел со стадиона, ведь оставаться ему тут было незачем.
В тот день Руслан так и не смог разделить ни радости, ни шалости друзей до самого конца.
—Дурацкий Кшиштовский! — ругался он, сидя на скамейке и уже битый час стараясь развязать шнуровку.
—Отчего ж дурацкий? Нормальный такой, — неожиданно услышал он из-за спины голос, заставивший его вздрогнуть.
—Дурацкий, потому что ты мне таких узлов тут навязал, что коньки мне теперь придется снимать вместе с ногами.
Сначала, он хотел вывести Руслана, заставить попросить его помочь, но, зная его натуру, он был уверен: ему действительно проще было отпилить ноги.
—Просто ты, Сланчик, совсем ничего не понимаешь. Вот тут воробьем завязано, чем ковырять полчаса, надо было просто потянуть. И все. Готово. Бурных оваций и поцелуев ждать не буду, но можешь хоть спасибо сказать.
—Фиг тебе. Я пока ковырялся в твоих воробьях, у меня уже все ушли, теперь еще и одному шлепать придется.
—Великодушно помогу в третий раз.
—Не жизнь, а сказка.
—Угу, про золотую рыбку.
Брюнет грустно посмотрел на него. На языке так и крутилось: «Не остаться бы нам с тобой опять, Миша, у разбитого корыта», но все же проглотил эти слова. Хотя был уверен, что Миша подумал о чем-то таком же.
Ему было хорошо быть здесь, рядом, под его рукой. Хорошо было, когда его аккуратно держали за руку, чтобы тот нечаянно не свалился с покрытого противным, прячущимся под свежим снежком, льдом мостика через мелкую, но проворную по весне речку. А как прекрасно было попасть Мише снежком прямо в нос, чтобы тот поежился и сделал лицо «я пока что держу себя в руках, но не обещаю, что надолго», после чего столкнул его в снег, нависая поверх и угрожая «втереть пол сугроба в его огромный нос», но, конечно же, не делая этого.
А еще потом было прекрасно пить горячий чай с малиновым вареньем, прижимаясь к печке и самую малость друг к другу, пока промокшие насквозь вещи хоть немного не подсохнут, а руки не примут нормальный, отличный от синего цвет.
Тогда, размякнув от теплоты, он положил ему на плечо свою голову, что Кшиштовский принял с почетом, боясь пошевелиться, чтобы не спугнуть.
Очень хотелось зарыться рукой в его волосы, хотелось поцеловать пухлые, немного испачканные в малине губы, отпираясь тем, что Руслан сам спровоцировал его, но сделать этого он не мог. Чревато. Он не хотел портить такой чудесный вечер.
«А снег идет, а снег идет,
И все вокруг чего-то ждет.
Под этот снег, под тихий снег
Хочу сказать при всех:
«Мой самый главный человек,
Взгляни со мной на этот снег.
Он чист, как то, о чем молчу,
О чем сказать хочу».
Так издавало свои последние хриплые вздохи радио. Вот-вот на ночное время отключат электричество.
Но, как ни посмотри, не каждая новая попытка оказывалась удачной. И вот же ирония: самая неудачная их них оказалась одной из решающих.
Это была все та же зима, а здание Дворца Культуры активно готовилось встречать гостей на одном из предновогодних мероприятий.
Они были тут уже полдня: Руслан присутствовал, потому что был школьным лаборантом, а значит, общественным деятелем, Миша же просто пришел помогать. А между ними, конечно же, вновь была их собственная атмосфера.
Нужно было украсить зал, и в ход вступили все украшения, какие только могли позволить себе обычные жители. А именно бумажные снежинки, гирлянды из колечек цветной бумаги и красиво развешенные еловые веточки. Сама елка, конечно же, тоже была. Руслану еще не доводилось видеть таких: она была большой, пушистой и живой. И пахла елкой. И шишками.
Здесь он чувствовал себя как на настоящем празднике, которых, к сожалению, было не так много в его жизни.
—Миша, дай мне мешок.
—Мешок?
—Шишек.
—Мешок-шишОк?
—О боже, это звучит как твое новое прозвище — Мешо Кшишок.
Парень сначала просто прыснул воздухом сквозь зубы, а затем, отвернувшись к стене, засмеялся, прикрывая лицо руками.
Зал был украшен. Спустя некоторое время начали подтягиваться и гости.
Ссылаясь на хорошее настроение Руслана, Миша пытался потихоньку подшучивать, прощупывая почву под ногами. У него были свои планы.
На некоторые шутки Руслан улыбался, иногда подыгрывал, а порой все же смерял Мишу взглядом «скажи еще что-нибудь в этом духе и больше никогда не подходи ко мне».
Они оба все еще не могли понять, кем являлись друг для друга. Но, к огромному удивлению, обычно совсем неактивный и неловкий Миша брал на свои плечи груз управлять ситуацией. Вернее пытался. Решал-то все равно Руслан.
Основная задумка этого вечера была в том, чтобы хоть немного, хотя бы самую малость дать парню понять, увидеть, почувствовать сердцем, а не каким-то подозрительным избытком серого вещества.
Однако, Руслан раз за разом прекрасно улыбался девушкам и приглашал их на танец. Прекрасно понимал, что с ними каши не сваришь, что вот он, тот единственный человек, стоит в сторонке, оперевшись на столб, но все равно продолжал. Наверное, ему просто нравилось быть в центре внимания. Он любил лесть.
Но, когда он вышел танцевать с очередной светленькой и чересчур хохотливой девчонкой, музыка перестала играть.
Начался гул, никто не понимал, в чем дело и что случилось с музыкантами.
Извинившись перед девушкой, Руслан ушел.
И тут, словно убедившись, что прелестница затерялась в прочей толпе, Юра вновь начинает играть на скрипке. За ним подтягиваются остальные, заполняя просторный зал живой музыкой.
Руслан вновь приглашает девушку на танец, и музыка вновь обрывается на режущей уши ноте. Юра копошится со скрипкой, очень живо, но, к большому удивлению, неслышно переговариваясь с Пашей. Баян тоскливо скрипнул, ложась на стул.
После очередного повторения истории, Руслан наконец понял, что к чему. Особенно ярко понял, когда под талию его подхватил Кшиштовский, принимая на себя роль ведущего.
Музыка зазвучала еще громче и звонче, чем когда-то за этот вечер. Вздохнув с облегчением, гости вновь начали приглашать друг друга на танец. Ритмичный топот небольших мужских каблуков и высоких женских шпилек дополнял музыку, будто бы даже был с ней единым целым. Перед глазами постоянно блестели развевающиеся празднично завитые женские кудряшки, яркие подолы платьев и блестящие отражением лампочек бляхи на ремнях.
Руслан злился и даже несколько раз весьма удачно наступал ему на ноги, но, увлекшись жаждой отмщения, и не заметил, как стремительно они отдаляются от центра зала, приближаясь к двери в кладовку.
Одним ловким движением он был мягко втолкнут в комнату предприимчивым не в том, чем надо Кшиштовским, попутно закрывшим за собой дверь.
Он был растерян, ужасно напуган и чуточку зол, когда Кшиштовский прижал его к стене.
—Руслан, послушай.
—Отойди!
—Я просто хочу сказать-
—Не трогай меня! Убирайся! — он оттолкнул Кшиштовского в противоположную сторону, что, в целом, было несложно. —Не смей больше прикасаться ко мне. Не лезь в мою жизнь, понял? Да, ты мне помог, ты мне сильно помог, но это не значит, что ты можешь поступать так со мной. Отвали уже, просто отвали, не ломай мне жизнь своими выходками.
—Значит, я могу просто уйти? Просто так уйти из твоей жизни?
—Пожалуйста. Да, просто уйди, исчезни. Я не могу так.
Взгляд черных глаз старался выражать серьезность и безразличие, но выглядел слишком грустным и отрешенным. Он часто моргал и отводил взгляд в сторону, выдерживая разговор с полной стойкостью. Его голос ни разу не дрогнул. «Наигрывает», — подумал Руслан, но глубоко ошибся. Практически впервые в жизни Миша был самим собой и не играл никакую роль, не надевал маску шутника, со временем превратившегося в шута.
—Хорошо. Я больше не буду мешать тебе.
И он ушел. Ушел, несмотря на сильную метель и уговоры, что праздник только начинается. Для него праздник давно закончился. Сдох.
Очень скоро ушел и Руслан. Смысл находиться здесь совершенно без настроения?
На следующий день никто не пришел к нему. И на следующий. И даже через неделю никто не постучал в окно в привычной слуху кодировке.
Руслан был слишком горд и самовлюблен, чтобы самому сходить к Мише, которого, откровенно говоря, не хватало. Но ведь он сам прогнал его. И не пошел бы, и дальше бы сидел один, но зато гордый, если бы ни слух о том, что Кшиштовский уже больше недели не появляется на работе.
На чистоту, он и после этого решился не сразу, но маленькие отголоски совести все ж таки долбили по мозгам.Он понимал, что обошелся слишком грубо, понимал, что некрасиво, но он правда лучше бы вырвал себе язык, чем сказал единственное «извини».
Как на грех, путь к общаге был слишком прост: ни метели, ни какого встречного, чтобы поболтать с ним и оттянуть хотя бы пару мгновений, ни выдоха ветерка в лицо. И даже время как будто бы замерло: он прибыл к зданию так скоро, как будто бы бежал бегом.
Откровенно, Руслан все равно не понимал, зачем Мише было заселяться в общажную комнатку, когда у них был свой собственный дом.
Руслану никогда не нравилось здесь: слишком много людей и белых коридоров. А еще слышимость, слышимость была невероятной. Сидя у Миши в комнате, он мог знать, что происходит за дверью, будто бы ни этой самой двери, ни стен вовсе никогда и не было.
—Машка, сало есть пойдешь?
—Пойду!
—А хлеб у тебя есть?
—Черного краюха осталась!
—Вот и бери! У меня хлеба нет!
А затем было слышно, как та самая Машка открывает дверь и топает к другой двери.
И так общались все без исключения: может быть, оно и хорошо, когда тебя могут вот так просто накормить, но при этом постоянно слушать всех и бояться лишний раз сильно вздохнуть… Каждый раз, когда кто-то чихал, со всех сторон сразу же летело добродушное «будь здоров!».
А между тем он уже стоял у входной двери, боясь постучаться. В конце концов, он лишь один раз приложился к деревянной поверхности тыльной стороной кисти и вошел в комнату.
Что и требовалось ожидать: бутылки-бутылки-бутылки и совершенно пьяный, лежащий лицом на столе Кшиштовский. В комнате стоял адский беспорядок, Руслан с уверенностью мог сказать, что ни одна вещь не находилась на своем месте.
Он аккуратно вступил вглубь комнаты, рассматривая недвигающееся тело.
—Приперся, — пробубнил Миша в стол, даже ни разу не подняв голову с тех самых пор, как «гость» пришел к нему.
—Миш…
Он все ж таки поднял лицо, такое же убитое, как он видел в последний раз, только с огромными синяками под глазами.
—Как же так, Сланчик? Как же «не лезь в мою жизнь», «не трогай меня»?
Сероглазый поджал губы.
—Я пришел, чтобы сказать тебе…
—Ой нет-нет-нет, для начала послушай, что я тебе скажу. Пиздуй отсюда. Нету у меня больше на тебя сил, все высосал.
Руслан все же подошел ближе к отпивающему новую дозу парню.
—Я был неправ.
—Ой, ты все еще тут? Я думал, ты ушел нахуй.
—Пожалуйста, извини.
Миша закрыл лицо ладонью. Руслан даже на секунду испугался, как сильно он был похож на собственного отца, с чьей фамилией жить не мирился. Миша выглядел точно так же, как выглядел он перед тем, как сбежать и оставить их по уши в долгах.
—Я не могу без тебя, Миш.
—Зачем же тогда каждый раз пытаешься доказать обратное?
—Не знаю.
—А я знаю. Потому что ты блядский эгоист, — Руслан отвел взгляд в сторону. Миша же даже не думал отводить от него взора, в отместку смотрел так же холодно, как когда-то смотрел сам Руслан.
—Молчишь? Нечего сказать в свое оправдание?
Руслан наклонился, потянувшись к Мишиным губам, но остановился на полпути. Не смог.
Вместо этого лишь обнял.
—Лицемер.
—Заткнись, — как всегда в приказном тоне сказал он Мише в плечо.
—Конечно, моя госпожа.
Словно чувствуя вину за того, старого себя, Руслан едва заметно, совсем на чуть-чуть сдвинулся к Мише. А фотографии помнили все.
Они оба отлично понимали, что со временем какие-то мелкие детальки просто вылетят из их голов. Как, впрочем, и фотографии могут сгореть, выцвести или размокнуть от влаги.
Да, никто не будет делать фотографию с несчастным лицом, они делаются только чтобы запечатлеть нечто самое прекрасное и важное.
Чем дальше они листали альбом, тем четче видели прогресс: сначала были раздельные фотографии, потом групповые, на следующих они уже стояли рядом. На кое-каких можно разглядеть, как они втихомолку держаться за мизинцы. На последних обнимались за плечи: совершенно обычный дружеский жест для многих, но огромная, страшная и некогда непреодолимая стена для них.
Много воды утекло с тех пор, чего только не случалось и хорошего, и, откровенно, не
очень.
После того, как Руслан нашел в себе силы перешагнуть через себя и порог Мишиного дома, Кшиштовский еще некоторое время относился к нему с пренебрежением. Но он пошел эту исповедь, и невозможно было не простить его. Да, с тяжелым железно-угольным осадком на сердце, да, с огромным недоверием, но все вернулось на исходную. Разве что с меньшим лицемерием.
Тот месяц был невероятно тяжелым. Не было ни денег, ни еды. Руслан, имея огромное желание помочь родным, пахал как проклятый, в результате чего свалился с сильнейшим воспалением.
Он даже не помнит при себе столько матери, сколько при нем был Миша.
С самого раннего утра — Миша. В обеденный перерыв, прибегая с работы, совсем забывая о том, для чего он нужен, — Миша. И темным вечером, когда света уже не было, когда приходилось довольствоваться светом небольшого каганчика — тоже Миша.
И мать давно поняла. И приняла.
Она тактично уходила в другую комнату или в огород, оставляя их вдвоем, наедине.
Миша гладил его по щеке, а Руслан умолял, чтобы тот не тратил времени и поел, но тот всё равно ходил голодным.
Никогда еще Руслан не был так беззащитен, даже в самую первую встречу. Но сейчас не было ничего: ни сил, ни желания, ни лекарств. Были лишь сорокоградусная температура, кашель и бред.
И тихое вечернее «Не уходи. Пожалуйста.», являющееся полной противоположностью старым просьбам.
Но стоило им залатать огромную, болящую и гноящуюся рану в сердце, стоило им зажить, как нормальным людям, стоило отбросить крики «А если бы я не был твоей судьбой, ты бы так не говорил!», «А что было бы без этих цветовых глупостей?! Что бы ты чувствовал, если бы не был обязан что-то чувствовать?!», «Я не верю в судьбу», «У человека одно предназначение — смерть», «Мы сами пишем свою судьбу, своими мыслями, чувствами, мы, а не кто-то за нас!». Стоило лишь осознать, как вместе с ними вокруг осознал и мир, неожиданно враждебный и лицемерный мир.
Их топтали с грязью, не принимали за людей, выживали, обвиняли во всех содеянных и несодеянных грехах.
Особенно Руслана. Ведь, конечно же, именно он, извращенный городской пижон, испортил их Мишу, задурил и обманул.
Было бы счастье, да несчастье помогло.
Руслан был тем, кто из принципа сделает на вред всем. Подливает масло в огонь, обратная психология, так сказать.
И, совсем растеряв всякую грань между обязанностью, судьбой, вредностью и чувствами, попросту привык. Приручился.
Теперь и он чувствовал это легкое покалывание в сердце, у него тоже потели ладошки и непроизвольно появлялась улыбка. Он любил тонуть в объятиях, но так и не разрешал поцеловать. Будто что-то внутри него до сих пор бунтовало.
А еще он пытался сбежать, уехать ближайшим ночным поездом, чтобы больше не доставлять проблем, но, конечно же, был остановлен. Ему просто хотелось лучшей жизни для Миши. Хотелось, чтобы к нему перестали так относиться, ведь тот совершенно этого не заслужил.
Он буквально вытащил силой его из уже отъезжающего поезда, причем так, что потом пришлось гнаться вдоль железной дороги с просьбой выкинуть вслед и сумки Руслана.
Миша обнимал его, а Руслан лишь думал, что в очередной раз подвел его. Сделал больно. И тихо-тихо, воткнувшись в грудь, опять просил прощения.
Не мог по-нормальному, вслух.
—Ой, и балдой же был, нет бы как люди все сделать, нет, чет телиться надо было.
—Зато ты помнишь, как красиво это было?
—Красиво? Мне пол морды расхреначили!
—Зато ради чего, — самодовольно протянул он, немного отодвигая альбом.
—Че приперся?
—Ну, если мне память не изменяет, в последнее время я тут работал. Несколько лет, вроде как.
—Работал, а теперь пиздуй, пока не отвесили, мразь поганая!
—Так, значит? А не пойти ли вам самим? Не похуй ли вам, с кем и как я живу?
—Не-а. Не похуй. Я как рожу твою вижу — сразу кулаки чешутся, так что я, являясь нормальным гражданином, в отличие от такого хуя, как ты, сначала предупреждаю.
Решив не обращать внимания, он хотел пройти к своему месту.
—Куда поперся, э? В уши что ли долбитесь? Сказано — на хуй иди.
—Не, не на хуй надо, а в пизду. На хуй — ему в удовольствие!
Руслан знал, когда появиться и появлялся всегда в самый ненужный момент. У Миши чуть сердце не остановилось, когда он услышал «Миш, ты обед свой забыл, я пошел, мне сейчас к уроку бежать». Он просто чувствовал то, что сейчас начнется.
—Охуеть, полный комплект!
Один из рабочих решительно выбил из его рук контейнер с едой. Руслан был, мягко говоря, в недоумении.
—Руки убрал, псина, — рыпнулся Миша вперед, но Руслан придержал его.
—А то что? Укусишь и заразишь?
—Заразной мамаша твоя была, вот и выродила такого урода.
—Че сказал? Я тебя щас, сука, переебу, будешь ползать, зубы подбирать!
—Миша, пойдем, не надо, просто пошли отсюда.
—Да завали ебало! — первый удар рабочего должен был прийтись именно по Руслану, но, быстро среагировав, Миша попытался налететь на мужика вперед.
Однако, предотвратить удар не удалось. Железный замок, бог знает, откуда взявшийся, прилетел прямо Мише по губе, разбивая ее в кровь.
Через секунду они, сцепившись, катались по полу. Остальные мужики как-то не особо хотели вмешиваться, предпочитая наблюдать со стороны, в то время как Руслан прыгнул к ним, как в бушующее море, пытаясь разнять.
Лицо Миши истекало в крови, но он, не теряя времени, успел сломать мужику нос.
Он не помнит ничего, просто помнит, как они бегом бежали к ближайшей аптечке, как медпункт оказался закрыт, как Руслан, позабыв о собственной работе, шел с Мишей домой.
Он точно помнит, как быстро его вечно аккуратно поглаженный карманный платок стал грязно-черным от крови, помнит, как было странно страшно.
—Пожалуйста, подожди, сейчас обработаю перекисью… — стараясь не выдавать дрожи ни в голосе, ни в руках, он держал его лицо с мягко впивающейся в ладонь бородой.
Он, едва задевая, стал убирать кровь, которая все лилась и лилась. Перекись ощутимо слышно шипела и потрескивала. Кшиштовский поежился. Руслан начал дуть на ранку, после чего Миша засмеялся.
—И что ты смеешься, дурак?! А если бы он тебе зуб выбил?! Или глаз? А если бы ровно по голове попало?! Ты хоть понимаешь?!
—Понимаю. Спасибо за заботу.
—И чего ты полез?! Просил же, давай уйдем!
—Потому что тот удар должен был предназначаться тебе.
—И?
—Ой, Руслан, иди а, я за него заступился, может вон, красоты ради него лишился, а ты…
Внезапно внутри светлоглазого что-то перещелкнуло, будто бы открылся замочек.
—И что ты почувствовал тогда?
—Почувствовал то, как неимоверно тебя люблю, — сказал он прямо в глаза, ничуть не смущаясь.
—И как же ты поступил? — заговорчески спросил Миша опять.
Альбом с фотографиями, захлопнувшись, упал на пол. Но было уже все равно. И на альбом, и на фотографии, и на то, что они, вроде как, изначально просто искали заначку.
Руслан медленно пересел Мише на колени.
—Тогда я в последний раз протер твою несчастную губу, — он инсценировал это, проведя большим пальцем. —И вот так взял твое лицо.
—И что же было потом?
—А ты что, не помнишь?
—Ну, меня тогда ударили железным замком по голове, думаю, некоторые провалы могут случаться.
—В таком случае, — он заглянул к нему в глаза, чуть ближе потянувшись на коленях. —В таком случае напомню, тогда я тебя поцеловал, вот так, — и он впился в чужие губы, не подозревая, что прямо сейчас лжет. Не так он целовал тогда, не так бойко и страстно.
Маленькая ниточка слюны повисла на бороде Кшиштовского, когда Руслан разорвал поцелуй.
—Я тебя люблю. Так сказал я и тогда. И тогда же увидел, какой была твоя кровь. Красной. Ярко-красной.
И он снова поцеловал его, уже более не собираясь отпускать.
А ведь несчастные купюры, лежащие прямо на следующей странице, так и не будут обнаружены. По крайней мере, этой ночью.
