***
— Юр, ты чего? — восклицает Егоров, прижатый к стенке необычно серьезным Мелисовым. Пытается высвободить руки, но гитарист в ответ только сильнее сжимает запястья. — Думал, можешь надо мной безнаказанно издеваться? — ровным голосом спрашивает Мелисов, ловко накидывая ременную петлю на руки. — Я ценю хорошую шутку, но ты, парень, перегнул палку. — Юр, да я никому ни о чем не собирался… Его прервала жесткая пощечина. — Конечно, парень. Никому. Ни единой душе, — соглашается Мелисов, прикрепляя связанные руки к кольцу высоко на стене. Егоров поднимается на носочки, с трудом доставая до пола. — Юр, извини. Я не знал, что тебя это… Вторую щеку обожгла пощечина. — Нарываешься. А я не хочу уродовать синяками лицо группы. Мелисов аккуратно, пуговку за пуговкой, расстегивает клетчатую рубашку Жени, задирает до связанных рук и завязывает там узлом. — Молчишь? Ты быстро учишься. Хотя я никогда в тебе не сомневался. Мы, творческие люди, такие непостоянные, горячие, изменчивые. С каждым словом гитарист все сильнее сжимает пальцами отвердевший сосок. В ответ на тихий стон поднимает голову Егорова за подбородок и смотрит ему в глаза. — Если тебе еще интересно, парень, я сверху. Всегда сверху, — безжалостно выкручивая несчастный сосок, он затягивает на нем металлический зажим и делает шаг назад: полюбоваться результатом. Закрепив второй зажим, Юрон накрывает женины глаза черной повязкой и аккуратно завязывает ее на затылке, стараясь не зацепить пушистые кудри. Затем берет со стола замшевую плеть-многохвостку и задумчиво гладит мягкую кожу. — Это на разогрев, — поясняет он, критически оглядывая худой торс Егорова. Через пару минут опускает плеть, не отводя глаз от чуть покрасневшей, судорожно вздымающейся груди Жени. — Дыши, парень, дыши. Это только начало.***
Резкий удар прорезает тишину. Первый, второй, третий. Четко, размеренно, полоса за полосой рисуя нотный стан на обнаженном торсе. Мелисов наносит удары ровно, как по линейке, ни разу не попадая дважды по одному месту. Красные полосы одна за другой вспыхивают на натянутой до предела коже. От каждого удара Егоров вздрагивает и все ниже опускает голову, стараясь сдержать рвущийся наружу крик. Когда кончик кнута приходится аккурат на зажатый в тисках сосок, Женя позорно проигрывает поединок с выдержкой, и кричит. — Так не пойдет, — мягко заявляет Мелисов, опуская кнут. — Тратить золотой голос России на крики боли — непозволительная роскошь. Пока Юра возится с кляпом, Егоров старается повыше подняться на носках и снять напряжение с затекших плеч. Его попытки прерывает жгучий удар поперек живота. Умело положенный, по касательной, он не бьет, а лишь кусает. Новая боль непривычна и остра, да и кожа здесь куда чувствительнее. Еще удар, и еще, и еще. Женя отчаянно крутит головой и мычит в пластиковый кляп, чувствуя, как, несмотря на все усилия, намокает черная повязка изнутри. Кажется, проходит вечность, прежде чем огненный шторм боли прекращается, и еще через пару минут Егоров наконец может нормально вздохнуть. — Повернись лицом к стене, — холодно приказывает Мелисов, внезапно оказавшись совсем рядом. Женя неуклюже разворачивается, чувствуя, как горят затекшие икры и плечи. Юрон поддерживает его и кладет ладонь на лихорадочно горячий бок, перебирая пальцами выступающие ребра и набухшие рубцы. Егоров судорожно глотает воздух и старается уйти от болезненного прикосновения, но тут же получает жесткий рывок за волосы. Из-за связанных рук голову запрокинуть не удается, остается только терпеть. — Подчиняйся, — шепчет на ухо Юрон. — Ты у меня на крючке, парень. На крючке собственных пороков.***
— Прекрасно, — негромко говорит Юрон, оценивая спину Егорова. Рубцы, тонкие и яркие, лежат крест-накрест, образуя ромбики, настоящую драконью чешую по обе стороны от позвоночника. — Люблю, когда рисунок удается. Женя его почти не слышит. Боль накатывает горячими волнами, заставляя тело дрожать как осиновый лист. Рук он уже не чувствует, а спина кажется сплошной кровавой раной. Мелисов бережно переворачивает парня, снимает кляп и повязку, затем осторожно, не торопясь, освобождает зажимы сосков. Боль приходит внезапно, сильная тупая боль, и едва успокоенное дыхание снова сбивается. — Тихо, тихо, — Юра мягко массирует затекшие соски, восстанавливая кровообращение. — Сейчас отпущу руки. С тихим стоном Женя оседает на пол. Лицо его мокрое от слез, покрасневшие уголки губ недвусмысленно напоминают о только что снятом кляпе. Мелисов сразу же начинает массировать ему плечи, заставляя Егорова снова задрожать от боли. Глаз он так и не открыл. — Женя, посмотри на меня, — настойчиво требует Юрон, тихонько похлопывая Егорова по щеке. Не дождавшись ответа, тянется за влажным полотенцем, заблаговременно уложенным в миску со льдом, и протирает ему лицо. Наконец, ресницы задрожали, и светло-серые глаза с поволокой боли встретились с голубыми. — Юр, ну ты даешь… — голос Егорова звучит хрипло. — Переборщил немного под конец. Прости меня. Женя только улыбается уголками губ.