your passion

      Рапунцель не может сказать точно, когда обыкновенная дружеская встреча зашла слишком далеко, а простых объятий стало чертовски недостаточно. Просто в один момент юная принцесса, гонимая жалким стремлением помочь всем окружающим людям, решилась прижаться к Вэриану, весьма раздраженному неудачным опытом с золотом её волос, который привёл к небольшому взрыву с последующим погромом на алхимическом столе, и трепетно коснуться губами веснушчатой щеки в знак поддержки. Просто в один момент, спустя несколько минут какого-то глупого неловкого разговора, она почувствовала сбившееся дыхание парня на своём лице и всмотрелась в его глаза, что неестественно почернели, скрывая привычную холодную серость радужек.       Ладонь мучительно медленно скользит вверх по талии королевской дочери, нежно оглаживает выпирающие контуры женского тела — алхимик, ощущая под ребрами биение сердца девушки кончиками пальцев, может поклясться, что оно было готово выпрыгнуть наружу — и с какой-то неожиданной осторожностью отодвигает рукав в сторону.       — Позволите, принцесса? — томный шёпот касается губ юноши, на которых, только при взгляде на оголившееся хрупкое плечо подруги, расцветает хитрая ухмылка, и Рапунцель, поддавшаяся то ли его хищному обаянию, то ли собственным природным инстинктам, просто не находит в себе сил отказать, судорожно кивая головой в знак согласия.       Может, но со жгучим стыдом признаёт, что не хочет, и позволяет себе пятиться назад в направлении кровати под напором прильнувшего к её ключице Вэриана, чьи несдержанные им самим действия вызывают у Рапунцель сладостно-болезненное покалывание в нижней части живота, разбивая вязкие мысли о неправильности происходящего в дребезги и заставляя поддаться уже нестерпимо кричащему внутри неё наваждению.       Принцесса чувствует себя загнанной в золотую клетку невинной пташкой, когда оказывается прижатой к постели, и боязливо смотрит на нависающего над собой алхимика, который в таком положении смог в полной мере лицезреть чуть смущенный и помутневший взгляд изумрудно-зелёных глаз раскрасневшейся до невозможности девушки. А она, наивно веря в то, что Вэриан не причинит боль, лишь крепче обхватывает его шею дрожащими от волнения руками и притягивает к своим губам, в то время как горячие ладони самого алхимика безнаказанно ползут вверх по бархатной коже стройного девичьего бедра, задирая юбку глицинового платья.       Поцелуй Вэриана был другим, отличным от сухих поцелуев Юджина, которым, скорее, двигало лишь желание обладать представительницей королевской семьи. Юноша действовал не совсем уверенно, даже по-детски несмело, но не менее страстно, вынуждая девушку чувствовать постепенно нарастающий жар внизу живота и неожиданный прилив сил. Он явно боялся, боялся ответственности, ответа Рапунцель, собственных не совсем умелых действий, однако, несмотря на всё это, не отступал, достаточно грубо вдавливал подругу в матрас своей кровати, покусывал вишнёвые губы и тихо постанывал, крепче сдавливая в руках ноги Рапунцель и настойчиво разводя их в стороны.       Алхимику удалось показать своей любимой принцессе, что такой, казалось бы, обыкновенный поцелуй может вызывать куда больше дурманящих голову ощущений; ему удалось сделать её вновь счастливой, заставить упорно целовать свои губы и, словно забывая о стыде, о собственной высокой должности, омрачать которую подобным было просто недопустимо, пробираться пальцами под воротник хлопковой рубашки. Он смог подчинить обладательницу солнечной магии себе, смог позволить ей вновь испытать те чувства, которые уже в течение нескольких месяцев были запрятаны в самый дальний уголок её сердца и ждали подходящего момента, чтобы вырваться наружу.       Но боль будет. Не такая, которую вместе с вырвавшимся изо рта скулящим стоном испытает Рапунцель, когда его бедра качнутся вперёд, аккуратным движением проникая в хрупкое и податливое тело. Не такая, от которой изумрудно-зелёные глаза у юной принцессы предательски наполнятся слезами и от которой она до побеления костяшек сожмёт ткань бирюзовых рукавов в кулаках в попытке справиться с новыми ощущениями. А алхимик шепчет, обжигая своим горячим и прерывистым дыханием шею девушки, шепчет что-то как всегда глупое, не имеющее совершенно никакого значения в этот момент, но позволяющее в очередной раз довериться его словам и обещаниям о том, что всё будет хорошо.       Вэриан жмурит глаза и обхватывает тонкую и изящную талию королевской дочери, прижимается к ней ближе и нежно целует девственно белую кожу на ключицах, оставляя едва заметные розоватые отметины, пока ему самому кружит юную голову сладкое чувство не испытанного до этого блаженства, пленившее и без того неокрепший разум, отнимая остатки самообладания и вынуждая подчиняться лишь животным желаниям. Бурным потоком раскалённое удовольствие и страсть разливаются по девичьему телу, срывают с губ принцессы громкие стоны, ласкающие уши разгоряченного парня и заставляющие того делать более грубые и несдержанные толчки внутрь её пульсирующего лона.       Он сводит еë с ума, прикосновениями, шумными вздохами с его стороны, близостью и своим головокружительным запахом. Девушка поддаётся напору алхимика и греховному искушению, а затем, когда покрытое веснушками лицо в одно мгновение оказывается в нескольких миллиметрах от неё, приоткрывает рот, чувствуя, как язык юноши, что уже не казался прежним стеснительным и неуверенным в себе и своих действиях мальчишкой, бесцеремонно раздвигает искусанные губы, проникает внутрь и задевает ряд белоснежных зубов, проводит по нёбу.       В этот момент Рапунцель забывает о своём статусе, о своих обязанностях в замке и, готовая отдать всё за надрывистое дыхание Вэриана, за его руки, сжимающие женские бёдра до красных следов, его страсть, его возбуждение, о Юджине, который с волнением и молчаливым, но искренним непониманием смотрит в окно королевской спальни, дожидаясь свою возлюбленную с так называемой прогулки и совершенно не задумываясь о том, что сегодняшнюю ночь она проведёт в компании юного и, казалось бы, ничем непримечательного по его мнению алхимика. И только потом, когда после жестокого предательства девушка вновь заглянет в до боли родные глаза бывшего разбойника, она забудет, как дышать, давясь собственным едким чувством вины, что болезненно разольётся по венам, и жалкими словами о прощении. А пока принцесса будет просто наслаждаться звенящей тишиной, которую нарушают лишь её страстные и удовлетворенные стенания и хриплое рычание Вэриана, создавая целую симфонию извращённых звуков вкупе с жалостливыми поскрипываниями деревянной кровати, наслаждаться этой близостью, зарываться тонкими и проворными пальцами в чёрные лохматые волосы и в пылу вожделения выкрикивать имя сына главы деревни, не догадываясь ни об огромных машинах для убийств, которые спустя несколько месяцев будут созданы по расплывшимся от слёз чернильным чертежам задыхающегося от желания мести парня, ни о его дальнейших коварных планах на её счёт.       Она словно вновь чувствует клокочащую в своём теле, утопающем в жаре возрастающего с каждым последующим движением парня в геометрической прогрессии удовольствия, солнечную магию, которую так яро и безжалостно отрицает алхимик, и, блаженно откидывая голову на подушку, выгибается в пояснице ему навстречу, когда та безудержно рвётся наружу, затмевает и без того помутневший взгляд и в особо острый момент, казалось, пронзает насквозь, разбивая мир перед глазами на осколки. Наслаждение кипит в жилах, подобно смертельному яду, сводит каждую клеточку столь желанной судорогой.       Искры разгоревшейся страсти, ещё не покинувшие обессиленное тело, постепенно затухают, в ушах остаётся лишь стук собственного сердца, а руки юной принцессы, которая наконец ощущает долгожданные подаренные ей чувства удовлетворения и странного спокойствия, дрожат так, что даже не могут обнять соприкоснувшегося с ней лбами Вэриана. Она судорожно дышит, с трудом подталкивая спёртый воздух в противящееся и саднящее от длительного напряжения горло, пока прижимается к груди парня и крепко обнимает, переплетается с ним пальцами, боится отпускать — знает, что, сделав это, потеряет навсегда.       Потеряет в бурлящем потоке ненависти, заставит задыхаться слезами и нестерпимой злобой ко всей королевской семье, сжимать челюсти до скрежета в зубах, представляя сладостный хруст позвонков трижды проклятого предмета обожания под своими разбитыми в кровь руками, и тщетно пытаться выбросить из головы столь болезненное воспоминание о проведённом с принцессой вечере, что всё же отпустит, уйдёт прочь, оставив после себя рвущий душу юному алхимику след своей жалкой чудодейственной магии.