Sorrow

Он знал, что поездка в Бергамо с Элио будет огромной ошибкой, еще большей, чем приезд сюда на это чертово лето, но отказаться, когда Сэм предложил взять его сына с собой, не смог. И даже, если честно, не пытался. «Вам обоим нужно отдохнуть», — говорит профессор, хитро щурясь под палящим августовским солнцем, хлопает Оливера по плечу, и уходит в дом, оставляя своего американского гостя стоять в недоумении посреди увитого виноградом дворика. Почему Элио так повезло с отцом? Возможно, если бы Оливер не видел, какие понимающие у мальчишки родители, если бы он не знал, что они в любую секунду придут на помощь, то никогда не позволил бы себе сделать того, что сделал сейчас. Или нет? Он смотрит на Элио, на этого кудрявого, гибкого, легкого юношу, воспитанного в ласке и любви, и думает о том, что, в конечном счете, заполучил бы его любой ценой. Потому что он бегло говорит на нескольких языках, талантливо играет на инструментах, чуть высокомерно острит и смотрит пристально из-под своих извечных солнцезащитных очков. А еще, потому что отзывается на каждое прикосновение так доверчиво, будто жизнь не сыграла с ним ни единой злой шутки, будто здесь, в его маленьком мире на итальянской вилле солнце светит круглый год, и чистое счастье можно срывать с деревьев, как чертовы персики. Оливеру почти больно от мысли, что первой такой злой шуткой станет он, но ничего не может поделать, и сердце гулким набатом громыхает где-то в ушах, когда они вдвоем выходят из автобуса в незнакомом итальянском городке, и Элио смотрит на него, улыбаясь, будто сорвал чертов куш. Им до боли в животах весело носиться по улицам, не разбирая дороги, целоваться у холодных кирпичных стен и касаться, касаться, касаться друг друга везде, запоминая каждый сантиметр тела. Это все пахнет безумным отчаянием, потому что Оливеру известно, что он сядет в поезд на станции и уедет отсюда, наверное, навсегда. Что он вряд ли когда-либо снова увидит этого мальчишку, и, наверное, уже никогда не ощутит вкус его губ, впитавших горьковатый привкус молодого вина и сигарет, и уж точно никогда не назовет его своим именем. — Оливер, — шепчет он, размазывая тонкое тело Элио, как масло, по казенным простыням номера отеля на чердаке. — Оливер, — снова повторяет он, пытаясь сделать так, чтобы оказаться еще ближе, и закрывает рот Элио широкой ладонью, чтобы не всхлипывал так жалостливо, снова и снова опускаясь на него сверху. — Оливер, — глухой звук тает в тишине ночи, пока он украдкой вытирает слезу, дрожащую в уголке глаза. Элио спит, приоткрыв все еще красный от поцелуев рот. Он ничего не знает о том, что чувствует Оливер в этот миг, и не узнает, наверное, уже никогда. Его поезд отходит через несколько часов, и у них еще есть время, чтобы друг на друга насмотреться, сказать что-то, что должно быть сказано, повторить вслух еще и еще раз, пока не настанет время возвращаться на свои планеты, с которых они прилетели, чтобы встретиться. —Эй, — Оливер легонько касается пальцами голого костлявого плеча, — хватит спать, у нас так мало времени.