Иди легко

А за окном шелестят тополя: "Нет на земле твоего короля..."       - Нет, Эльдарион, мне не нужно сопровождение, - королева-мать вскинула руку в запрещающем жесте, - Я, конечно, не так проворна и не так сильна, как в молодости, но у меня еще хватит пороху, чтобы дать отпор кому бы то ни было. Я всего-навсего желаю пройтись наедине со своими воспоминаниями, мой юный государь.       Он понимающе кивнул и, словно не зная, что делать, неуверенно развернулся и пошел по дорожке, ведущей из внутреннего садика ко входу в крытую колоннаду дворца. Арвен постояла, как-то бессмысленно, невидяще глядя ему вслед. Она за этот вечер успела побыть со всеми, кого хотела увидеть напоследок, каждому отдать то, что собиралась. «Долгие прощания – горючие слезы», есть такая гондорская присказка. Ни того, ни другого государыня не переносила. Пусть лучше у детей будет возможность единожды погоревать и по отцу, и по ней. И все же… Все же… Она чувствовала себя предательницей, покидающей свой дом тайно, закутавшись в саван, сотканный из плотных синих сумерек.       За Гондор Арвен была покойна: Эльдарион возмужал и исполнился мудрости. Стараниями Элессара и его Вечерней Звезды у королевства теперь есть достойный правитель. Она облизнула пересохшие губы. Как горько! Словно полынного вина пригубила.       В свои покои государыня возвращаться не стала. Нехитрый дорожный скарб она еще ранним утром спрятала в одном из садовых тайников. Арвен накинула на плечи серый видавший виды дорожный плащ, закинула за спину котомку, взяла в руки отполированный тысячей прикосновений ясеневый посох. Все. Мало кто встретился ей на пути, а кто встретился, тому глаза отвела, а кому не отвела, тот и сам забыл, а кто не забыл, тот ни слова не проронил. Да и то сказать, далеко не всякий встречный-поперечный признал бы в ней теперь гордую красавицу Арвен Ундомиэль. Шла сквозь стольный город старуха, может быть, даже и нищенка. И чем ближе становились главные городские ворота, тем медленней и неуверенней делался ее шаг, тем сильнее опиралась она на посох. «Я же знала, всегда знала, на что иду. Но отчего же так тяжко, будто мельничный жернов положили мне на грудь?...»       Когда она наконец миновала ворота, от окруживших ее теней отделился кусок темноты. - Здравствуй, Звездочка. Арвен силилась удивиться, но у нее даже на это не нашлось сил. - Здравствуй, книгочей. Так странно, что ты ждал меня… Столько лет прошло, а от тебя ни слуху, ни духу. - Ты помнишь, какую присягу я давал твоему отцу? Я должен служить ему и его семье в час нужды. Я был нужен тебе много лет назад. И нужен теперь. Пойдем, путь неблизкий…

***

Скоро, скоро мы ляжем К северу головой. Скоро, скоро укроемся Северною травой…       Сухой осенний воздух пестрел запахами разнотравья. У Макалаурэ даже заломило в висках с непривычки: там, где эльдар не жили никогда, природа прижимистей и скупее на подарки. Здесь же, в Лотлориэне, она все еще осыпала милостью брошенные жилища галадрим, будто в надежде, что эльфы вернутся, принеся с собой переливчатый смех и хрустальные песни.       Нет, ожидание тщетно. Однажды и эта земля растеряет былое тепло и колючими дождями оплачет тех, кому никогда больше не ходить по дорогам Эндорэ. А пока – Макалаурэ и его легконогая спутница тихо ступали по порфире опавшей листвы, провожаемые слепыми взглядами древесных домов. Украдкой он бросил взгляд на Арвен: ее профиль, тонкий словно серпик луны, был теперь кротко-задумчив. Книгочей знал, зачем он пришел сюда, и был тверд в своем решении, но Арвен, Арвен… Мысли о ее участи разрывали ему сердце. С незапамятных пор не ощущал Макалаурэ такой ноющей неотступной тревоги, незримой тенью вплетавшейся в каждую мысль. Он видел Арвен хохочущую, Арвен торжествующую, Арвен неукротимую, Арвен стремительную. Скорбящей он видел ее только раз, когда не по-осеннему жарким днем она внезапно рухнула в дорожную пыль и зашлась страшным бесслезным воем. Никого не случилось в тот час на их пути, и Макалаурэ, прошедший и огонь, и воду, хоронимый, и хоронивший, растерялся. Впервые он не нашелся, что сделать и не знал, как прервать ее муку. А она свое откричала, поднялась тяжело, будто после долгой изнурительной работы, и дальше пошла.       Что я буду делать сейчас, если она упадет, задыхаясь от ладана увядающих цветов, на листвяную погребальную парчу? Кругом, куда ни глянь белеют стволы мэллорнов, будто высушенные кости, и лесные ключи плачут шепотом…       - Макалаурэ?       Он даже вздрогнул: Арвен никогда прежде не звала его этим именем… Но мало ли, что не случалось «никогда прежде».       - Макалаурэ, смотри, Керин Амрот… Значит, уже скоро…       Больше всего на свете ему хотелось обнять ее и убедить в том, что ей не место здесь, что ей слишком рано сюда идти, что ему было бы легче воткнуть кинжал себе в сердце, чем всходить на склон Керин Амрот рука об руку с ней. Но книгочей знал, что ни за что так не поступит: его Звездочке не для кого больше освещать путь по эту сторону моря, и дороги, стремящие бег во все концы света, для нее отныне чужие. Поэтому он сделал то единственное, что мог: поднял ее на руки и понес, как маленького ребенка.       - Как же тебе сил хватило? Из какого ты теста вылеплен, Макалаурэ? Деда проводить и отца, братьев и сына… А нынче…       - Нет, Звездочка, я не скажу. У меня на языке умещаются тысячи слов, меткие, словно стрелы Оромэ, но, боюсь не найдется таких, чтобы ответить тебе.       - Тогда расскажи, что будет тут.       - Мы поднимемся до самой вершины холма, и я сяду, прислонившись спиной к теплому древесному боку. И буду держать тебя на коленях и баюкать старинными песнями, которых в Эндорэ не слышали тысячи лет. А ты будешь слушать и смотреть на звезды. А потом выплывет из-за горизонта солнце, похожее на румяное яблоко… Лотлориэн оделит нас своим последним колдовством: покоем увядания, белым безмолвием, а напоследок – птичьей трелью. И под ликующий птичий гимн каждый из нас пойдет своей дорогой: ты - в тихие чертоги, я - к братьям. Просто слушай и ни о чем больше не печалься, Звезда, осветившая глухую полночь моей жизни… Иди легко, радость моя… иди легко…       Хорошо весной под кронами Лотлориэна. До щемящей боли в груди красив курган в его сердце. Душисто от эланоров и нифрендилей. И легко от того, что все исполнилось на земле.