Спи со мной

      Он сам не знал, как это получилось. Этот момент, видимо, просто выпал у него из памяти. Очнулся только тогда, когда обнаружил себя в совершенно чужой обстановке, с сопящим на другой стороне кровати новичком и с ощутимо саднящей задницей. Осознание полномасштабного пиздеца, свалилось в этот момент, даже не как снег на голову, а как тяжелый, неповоротливый, силикатный кирпич, на нее же, несчастную.       Молния уставился в потолок, в то время, как в обычно светлых и ясных голубых глазах отражался весь тот ужас от ситуации, и каламбур, происходящий в мыслях, копошащихся в неожиданно пустой, но подозрительно звенящей голове.       Он. Трахался. Со. Штормом. Вернее, не совсем так — Шторм. Трахал. Его. Вот как-то от подобной перестановки слагаемых лучше вообще не стало. МакКуин закусил губу, чтобы не застонать в голос и запустил тонкие пальцы в и без того взлохмаченные светлые волосы.       Отсюда надо валить. Причем срочно. Когда Джексон проснется, пусть уж лучше обнаружит пропажу любовника, нежели Легенда увидит в его серых, как ртуть, глазах, открытую насмешку над своим малозавидным ныне положением.       Смириться с подобным взглядом МакКуин точно не сможет, а с ситуацией — вполне. Главное, проанализировать ее.       Желательно, под градусом. Чтобы не так стыдно было.       Наверняка, учитывая этот самый градус, ему и вчера стыдно не было, когда он извивался под Джексоном, разводил перед ним ноги, раскрываясь, позволяя целовать и касаться себя, там, где никому не дозволено, и стонал, как последняя шлюха, прося большего.       Возможно, Монтгомери даже не вспомнит об этом, главное — не сейчас, когда судорожно ищет свою одежду, разбросанную по комнате даже не в художественном беспорядке, и мечтает лишь поскорее убраться отсюда.       От греха — и от Шторма — подальше.       Комнату новичка Легенда покидает от силы минут через десять. На улицах еще неимоверно свежо и, к великому счастью, почти пусто. Утренняя, влажная, серая дымка вьется в воздухе, незаметно ухудшая видимость. Какие-то молодые, не очень трезвые, а от того, слегка пошатывающиеся люди, бредут Монтгомери на встречу, обходя его, и даже не глядя в его сторону. МакКуин только облегченно вздыхает: сейчас видеть кого-либо хочется мало. Разговаривать — еще меньше.       Вполне естественно, что Молния сейчас казнит исключительно себя. Возможно, он даже против Джексона-то ничего не имеет, и даже, наверное, против голубой любви, тоже. Просто этот мелкий, заносчивый, эксцентричный мальчишка… очень похож на самого МакКуина в молодости. Это и пугает, и раздражает, и притягивает одновременно. Шторм — альтер-эго нынешнего Монтгомери.       Шторм — это яд. Медленно проникающий под кожу, отравляющий легкие, сердце, замедляющий все процессы жизнедеятельности и подчиняющий их себе. От Шторма невозможно избавиться. Он прочно засел в голове Легенды. Он, его всегда ледяной взгляд, его низкий, вкрадчивый голос, будто глас змея-искусителя, его запах — смесь какого-то колючего одеколона и геля для душа, даже ощущение его прохладной, гладкой кожи под пальцами. Молния зациклен на Джексоне; Молния отравлен им.       МакКуин не хочет думать о нем, но не может абстрагироваться, не может оставить эти мысли. Яд распускает свои щупальца, срастаясь со скелетом, проникает, кажется, в каждую клеточку тела, отравляя их, одну за другой. Шторм это болезнь, от которой не избавиться, не вылечиться, с которой можно только жить. Но жить, почему-то тоже получается плохо.       Двадцатый номер — лучший. Лучший, среди всех остальных. Он — победитель, он — звезда гонок, он — первый везде и во всем. И на треке, и, черт с ним, в сексе.       Он лучший для Молнии. Нет, он — идеальный для Молнии. Блять, да он чертов Starboy, на которого смотрят все, кому не лень. И МакКуин тоже. И, наверняка, мальчишке это невероятно льстит. Джексон — скупой на эмоции, эгоцентричный «принц» с напускной манией величия, который может уничтожить вас одним взглядом, одним жестом, одним словом. Такого засранца, как он, еще нужно поискать. А чтобы найти такого же второго — жизни не хватит. Ну, или нервов. Смотря у кого что крепче.       Монтгомери смутно помнил, как дошел до дома. Мысли не только не желали отпускать Легенду, но, кажется, стали накатывать как-то странно, волнами, но с поразительным ожесточением, одна за другой, грозясь утащить свою несчастную жертву в иссиня-черную глубину, и похоронить там, на самом дне всеми забытого, но постоянно кем-то используемого омута.       Он запутался в себе окончательно. Пропал с концами. Ни выбраться, ни пойти ко дну — только мучить себя, истязая и так надорванную душу и бередить старые раны. Весьма незавидное положение для того, который сам каких-то пару-тройку лет назад плевал на чувства других с высокой колокольни собственной заносчивости.       Starboy — МакКуин и сам когда-то носил это прозвище. Но Джексону оно шло куда больше. Хотелось выговаривать его с некоторым придыханием, заламывая букву «r» на истинно французский манер. Смаковать на языке это, возможно, немного дурацкое прозвище.       Только глаза у Шторма и правда, как небо. Такое темно-серое, хмурящееся, будто перед бурей, и с частыми, практически черными вкраплениями.       И еще эта россыпь родинок на спине. Молния прикрывает глаза, и словно наяву представляет, как проводит своими пальцами по бугоркам позвоночника, задевая эти «звезды», осторожно касается губами каждой, пересчитывая, а затем приникает поцелуем к «Полярной» — одной из самых крупных точек между лопаток. И Шторм резко дергается, выпрямляется, сводя острые, как крылья, лопатки вместе.       Тьфу, и сейчас туда же! Что же за напасть, вперемешку с озабоченностью?! МакКуин откидывает голову назад, на мягкую спинку дивана и как-то сдавленно скулит. Шторм, Шторм, Шторм. Везде один и тот же Шторм. Насмехающийся, язвительный и холодный, как кусок айсберга. Бесчувственный.       Именно это почему-то резко отрезвляет. Новичок ведь ничего не чувствует к Легенде! Ну, конечно, может быть, некую зависть, возможно, перерастающую даже в ненависть и постоянное желание унизить. Но он не чувствует ничего, что бы превращало его из айсберга обратно в человека. Никаких положительных эмоций. Ни привязанностей, ни — упаси Боже! — чего-то большего.       Гораздо проще ведь разуверять себя в чем-то, подтверждая это неопровержимыми фактами. Вот и Молния также. Джексон его унижает — взаимно; новичок смеется в открытую — взаимно; Шторм к нему ничего не чувствует — тоже взаимно, черт возьми!       Только вот здесь Монтгомери просчитался. Шторм чувствует. И еще как!       «Джексон Шторм — самовлюбленный, завравшийся, эгоистичный мудак, плюющий на чувства других людей с высокой колокольни!» — милая характеристика, данная новичку практически сразу после его появления на треке. Шторма поражала та мелочность и бесчестность людей, говоривших за спиной такое, а в лицо приторно улыбающихся и желающих удачи на очередной гонке.       Джексон не любил этих лицемерных ванильных лизоблюдов, которых встречал изо дня в день, кривясь от их абсолютно одинаковых выражений на мерзких рожах. От них просто смердело позерством и притворством, расползающимися в воздухе подобно атомной радиации, столь же губительной для физического здоровья человека, сколь их сладостные песни в уши губительны для психического равновесия. Все эти падальщики — вездесущие, как тараканы, репортеришки и журналистики вызывали у новичка единственное желание — съездить кулаком по их мерзотным рожам. Пару-тройку раз. Чтобы для верности.       А все считали, что он просто купается в лучах своей славы, и эти самые люди дают возможность в полной мере насладиться этой самой славой. Черта с два! Ни разу это не так! И вся эта слава, и дурацкий имидж, который приходится держать, чтобы не ударить в грязь лицом перед внезапно выползшим где-нибудь тараканом с камерой и извечными вопросами: «А так ли…?» «А правда ли…?» — и тому подобным — сплошное позерство и имитация.       Бутафория и дешевое цирковое представление — поаплодировали и разошлись, спасибо. Тут вам не там. Тут люди, получившие признание будут смотреть на вас сверху вниз, а вы, уважаемая грязь с ботинок или сопля на зеркале, как вам будет угодно, молча наслаждайтесь тем, что есть и пускайте слюни. За пределами личного пространства, конечно же.       И среди всех этих телекамер, мишуры и приставучих журналюг, со своими каверзными вопросами, вдруг на горизонте нарисовался тот, кто видит сквозь. Сквозь шелуху, скорлупу и напускное чванство. Видит человека.       Может, слегка заигравшегося или, если видит очень хорошо, даже не в меру несчастного. И хочется подойти, сдержанно кивнуть — чтобы не потерять маску раньше времени — и тихо спрятаться за широкой спиной ветерана. Потому, что тоже не вечный. Потому, что тоже чувствуешь.       А потом, оказавшись в своем уютном гнезде, вдвоем, хочется целовать до умопомрачения, путаться пальцами в светлых лохмах, касаться мраморной, мягкой, как бархат, в некоторых местах покрытой шрамами и царапинами, коже, вдыхать запах каких-то не то апельсинов, не то персиков, и тонуть. Тонуть в этих невозможных глазах, синих, будто само море подарило им свой глубокий, насыщенный цвет.       Таких глаз не бывает. Таких, как МакКуин не бывает.       Но он был. Как минимум, когда Шторм вчера отрубился, Монтгомери был здесь! Вот на этом самом месте! Еще и простыню у Шторма выклянчивал, краснея, как девица на выдание, когда Джексон, перегнувшись через него и шаря по полу в поисках несчастного куска ткани, не упустил возможность запустить свои руки и туда, куда не следовало бы.       Простыня в итоге обнаружилась вообще с другой стороны. Красный, как рак, точнее, как его Chevrolet, МакКуин, закутался в эту простыню чуть ли не по уши. Правда, после недолгого сражения кусок был великодушно уступлен хозяину положения, кровати и, собственно, этой самой простыни.       На последок, глядя куда-то между лопаток Легенде долгим, задумчивым взглядом, с задорной хитринкой на самом дне ртутно-серых омутов, Шторм все же наградил любовника смачным шлепком по заднице — по красивой, между прочим, заднице! — на что Молния как-то уж больно жалобно пискнул, и уже после этого Джексон со спокойной душой провалился в сон.       А сегодня, пожалуйста! С добрым утром, называется! Дражайшего любовничка и след простыл! Какого черта, спрашивается? Нет, как нет. Джексона это очень разозлило, если не сказать — обидело?       На что он надеялся, привозя сюда вчера Легенду в не очень трезвом состоянии? На признания в вечной любви и прочую шушеру, которую, если честно, терпеть не мог, за чертову ванильную приторность? Нет ведь! Но, как минимум, найти Молнию все-таки нужно. Он — человек эмоциональный. Не хватало тут еще Шекспировской драмы, для полного счастья! МакКуин — обиженная и обесчещенная Джульетта, а Шторм — злобный и ни разу не канонный Ромео. Святые шестеренки, упаси Господь!       Джексону не составляло труда, внезапно подорваться с места и броситься на поиски. Не важно чего — приключений, азарта, или прочего. Но сегодня он искал объяснений. Его съедала вечная недосказанность, длящаяся на протяжении уже практически двух сезонов, и если уж вчера наступил переломный момент, то сейчас преграду просто необходимо было «добить».       Она надломилась с тихим, но весьма неприятным хрустом. Монтгомери с сожалением взглянул на сломанную палочку сигареты в своих пальцах и, вздохнув, выкинул ее с балкона.       Задумался, называется, на пару минут. Так и всю пачку извести недолго. Это уже третья сигарета! За последние полчаса…       МакКуин чертыхнулся и все-таки прикурил. Горьковатый, но приятный дым заполнил легкие, больная голова неблагодарно напомнила о себе тянущей мигренью. Желание выпить обезболивающее как-то совсем некрасиво пересеклось с желанием сигануть с балкона. Этого еще не хватало!       Молния даже презрительно фыркнул в ответ на свои мысли. Ну, плохие дни бывают у всех, это же не повод каждый раз с балкона кидаться. И вообще, чего он так загоняется-то? Подобная любовь уже не в новинку, проходили и это. Ну, как появилась, так и исчезнет. Сама. Такие вещи проходят без посторонней помощи. Монтгомери выпустил дым изо рта и вдавил окурок в дно стеклянной пепельницы.       Бросать надо — не дело это. Ему, уже не просто как Легенде, а как тренеру, должно быть известно о вреде табачной продукции. Но даже если известно — все равно как-то по-барабану.       В дверь тихо, но настойчиво постучали.       Первое, что пришло МакКуину в голову — замереть на месте и, желательно, не дышать — авось, поймут, что дома никого нет и уйдут ни с чем. Стук повторился — в ответ, тишина.       Джексон за дверью скорчил убойную мину, вспомнил все известные ругательства на различных языках, на всякий случай проклял тихонечко этого параноика — любителя красного, и утопал вниз — ругаться с консьержем и отвоевывать запасные ключи.       Молния прислушивается — вроде бы в коридоре никого нет, но, для верности, все же приоткрывает дверь и выглядывает наружу — пусто. Отлично. Если это был Шторм, то сдался он слишком легко и быстро — а значит, и говорить им не о чем. Если же кто-то другой… — не надо шастать по чужим квартирам, для сообщения чего-то важного уже изобретен телефон.       Однако Шторм не был бы Штормом, если бы сдался так легко. Отвоевав в конечном итоге ключи, он вернулся на этаж Монтгомери и завозился возле двери. Молния, едва успевший отойти от нее замер на полдороге и, кажется, позабыл как дышать — в замочной скважине с явным щелчком повернулся ключ.       МакКуин напомнил себе, что надо бы вздохнуть, но желание совершать хоть какие-то действия моментально испарилось, едва на пороге показался Джексон с истинно зверским выражением лица.       — Так, значит мы в прятки надумали играть, да, Чемпион? — очень тихо проговорил парень, с громким хлопком закрывая за собой дверь. Молния вздрогнул от внезапного громкого звука и, словно отмерев, попятился в сторону спальни.       Кажется, в его несчастную голову сейчас прилетит что-то тяжелое. И, как стало ясно из только что произнесенной фразы, цветочки кончились. Сейчас пойдут ягодки.       Состояние Джексона сейчас очень точно отражало его фамилию.       Приближается шторм. С громом, молниями и гневом, готовым обрушиться на чужие головы шквалистым ветром, сносящим все на своем пути. Бури не миновать. И живым выбраться из нее шансов тоже немного.       Сейчас новичок напоминал какого-то маньяка: с перекошенным от ярости с лицом и лихорадочно горящими, черными, от гнева глазами, он неумолимо, медленно — угрожающе медленно — приближался к Монтгомери. Легенда понял, что пути к отступлению нет, когда спиной почувствовал шершавую поверхность стены, в которую уперся. Шторм схватил его за грудки и, приблизившись, прошипел:       — Какого. Черта. Здесь. Происходит? — медленно, очень зло и, четко выделяя слова.       Молния как-то несчастно, затравленно сжался, зажмурился, а затем, уперевшись ладонями оппоненту в грудь, рвано выдохнул:       — О-той-ди.       Джексон даже опешил и былой пыл весь куда-то мгновенно испарился.       МакКуин боится его? Серьезно? Легенда, которому не так давно перевалило за тридцать, боится его — двадцатидвухлетнего сопляка? Ну да, Джексон выше Монтгомери чуть ли не на голову, но в остальном-то он значительно уступает Чемпиону.       Шторм вцепился длинными прохладными пальцами Молнии в подбородок, вынуждая посмотреть на себя и не давая возможности отвернуться. В чужих глазах он обнаружил плохо скрываемый, медленно выползающий наружу страх.       — Джексон, — еле слышно пробормотал МакКуин, уже и сам не желая отводить взгляд от красивого лица. Одной рукой новичок все еще сжимал его подбородок, другая, до этого вцепившаяся в ворот белой майки, да так, что костяшки побелели, медленно переползла куда-то на талию, предварительно огладив бок. Чемпиона слегка повело, он даже забыл, что сказать-то хотел.       — М? — Шторм вопросительно приподнял бровь, сдерживая усмешку, готовую в ту же секунду расползтись на губах — не заметить перемен в настроении Монти было невозможно. — Ты или договаривай, или молчи. А то фантазия-то дикая, — выдохнул юноша, склоняясь к самому уху Молнии и обдавая раковину теплым дыханием.       МакКуин почувствовал, как подгибаются колени. Манипулятор чертов! Знает же, как повлиять на Чемпиона и нагло этим пользуется, собака!       Джексон смотрит на него сверху вниз. Бывалого гонщика, Чемпиона, Легенду! — вогнать в краску проще, чем десятиклассницу. А впрочем, Шторм не очень любит сложности в межличностных отношениях, поэтому Монти его устраивает целиком и полностью.       Парень сильнее давит на подбородок МакКуина, вынуждая того приоткрыть рот, чтобы сразу же приникнуть поцелуем, проводя языком по мягким губам, а затем и по кромке зубов. Молния прикрывает глаза, едва ли не постанывая в рот Шторму, цепляясь неожиданно подрагивающими пальцами за крепкие, загорелые плечи любовника.       Руки Джексона скользят по бокам Молнии, проникая под тонкую ткань майки, оглаживая впалый живот; поцелуями он переходит на шею, прихватывает зубами нежную кожу, тот час же зализывая свежий засос.       Монтгомери откидывает голову назад, и та, с глухим стуком, встречается со стеной. Шторм прерывает свое увлекательное занятие, заключающееся в вылизывании ключиц Монти, и в открытую смеется, обнажая два ряда ровных белых зубов. Молния недовольно потирает ушибленную макушку.       Отсмеявшись, Шторм хватает МакКуина за руку и тянет за собой, в спальню. В квартире Легенды он еще плохо ориентируется, однако догадаться, где находится нужное помещение не так уж и сложно.       Кровати нет. Только разложенный диван. Но по большому счету — какая теперь разница-то? Главное — поверхность горизонтальная и мягкая.       Монти падает спиной на кровать, увлекая Шторма за собой, и тот почти моментально возобновляет прерванное занятие. Целует, кусает, оставляя багровеющие засосы. Пространства для маневров катастрофически мало, поэтому новичок стаскивает с Монти майку, небрежно отбрасывая ее куда-то за спину.       Спускается поцелуями к груди, поднимая на любовника хитрый взгляд потемневших, на сей раз от желания, глаз. Молния с тихим всхлипом откидывает голову назад — смотреть в глаза Шторму он сейчас просто не в состоянии. Джексон же творит форменное бесстыдство, обхватывая губами сосок и обводя языком ореол, прокладывает влажную дорожку поцелуев к животу и вдруг замирает.       Молния поднял голову, пытаясь сфокусировать абсолютно обалдевший взгляд на Шторме. Тот подался вперед, снова целуя мягкие и податливые губы, в то же время скользя пальцами по груди, вниз по животу, расстегивая ширинку и юркая рукой под резинку трусов. МакКуин развел колени шире, позволяя новичку творить все, что заблагорассудится, а сам попытался ухватиться за спинку дивана, чтобы сесть повыше. Руки не слушались, Джексон смотрел сверху вниз, улыбаясь, и мучительно медленно двигал рукой.       Монтгомери жмурился выгибаясь на своем ужасно неудобном — как выяснилось — диване, в исступлении толкался бедрами вперед и тихо — пока что — постанывал.       Вдруг Шторм остановился, вынул руку, оставляя МакКуина совсем на грани. Молния распахнул в недоумении блестящие от слез глаза и уставился на любовника.       Джексон, сохраняя абсолютно индифферентное выражение лица, отстранился, насмешливо глядя на Монти, ожидая и от него каких-то ответных действий. Молния же совершенно ошалел от подобного, поэтому, ощутив прилив не только дури, но и смелости, а потому как-то слишком резко поднялся — так что перед глазами на секунду потемнело — а затем опрокинул Шторма на не очень мягкий матрас, тут же седлая его бедра, ощущая, что тот тоже уже прилично возбужден.       Монти подцепил пальцами края футболки Джексона стягивая ее. На этот раз кусок ткани исчез где-то за подлокотником дивана. Ласки Молнии отличались от ласк Шторма какой-то наивной осторожностью. Он не старался сделать удовольствие мучительно-длинным или хоть чуть-чуть болезненным. Хотя, может быть, просто пока не умел. Он поцеловал Джексона в шею, плавно перешел на ключицы, затем на грудь. Поцелуи были возбуждающе-влажными, поэтому новичок прикрыл глаза, наслаждаясь взаимной игрой-прелюдией.       Бледные пальцы скользнули к поясу, расстегнули ремень; Шторм лишь резко втянул воздух, когда МакКуин стянул с него джинсы вместе с бельем, скидывая их на мягкий ковер. Игра начинала затягиваться.       Джексон с легкостью повалил Легенду на бок, вновь оказываясь сверху и как-то слегка кровожадно улыбнулся. Он провел пальцами по ребрам Монтгомери, словно пересчитывая их, а затем, также резко, избавил любовника от остатков такой ненужной сейчас одежды.       — Джексон! — буквально простонал Монти, ощущая растянутость внутри, когда Шторм проник в него одним пальцем.       Стенки туго стягивали фаланги пальца, от чего движения были болезненными, однако ощущения стянутости и движения внутри создавали неповторимый контраст, бьющий по одной заветной точке, разливая удовольствие по телу.       Новичок толкнулся бедрами вперед раньше, чем МакКуин успел начать нетерпеливо ерзать под Джексоном, выпрашивая, наконец, продолжение банкета. Молния выгнулся, даже не отвлекаясь на слегка болезненные ощущения, наконец, срываясь, и уже постанывая в голос, вскидывая бедра навстречу движениям.       Шторм двигался то достаточно быстро и рвано, то, наоборот, замедляясь, доводя Монти до того, что ему приходилось жалобно поскуливать, прося большего.       Молния тяжело дышал, комкая в руках ни в чем не повинную простынь, которой был застелен диван. Он скрестил ноги у Джексона на бедрах, откинул голову назад, а Шторм, нагло воспользовавшись своим положением, коснулся поцелуем кадыка, осторожно прихватывая его зубами и вынуждая Монти захрипеть.       Оргазм накатывал волнами, накрывая обоих с головой и заставляя едва ли не утонуть в нём. МакКуин выгнулся на диване, рвано выдыхая, жмурясь и чувствуя как его заполняет семя любовника, а затем сам излился себе на живот. Эякулята оказалось достаточно много — он стекал по тазовым косточкам, оставляя после себя влажный липкий след.       Джексон устало выдохнул, и, рухнув рядом с Молнией, уперся подбородком ему в грудь, впервые, кажется, глядя на него снизу вверх лукавым взглядом.       — Я надеюсь, тебе не придет в голову идея снова куда-нибудь свалить, пока я сплю? — поинтересовался он. МакКуин лишь закатил глаза: куда он сбежит, если он дома?       Шторм прекрасно понял этот многозначительный взгляд.       — Вот и прекрасно, — новичок устроился рядом, обнимая Легенду. Сегодня речь о простыне уже даже не шла.       — Спи со мной, — тихо прошептал Джексон, зарываясь носом в растрепанные, еще слегка влажные волосы Молнии.       Может быть, конечно, Джексон Шторм тот еще мудак, но все-таки это персональный мудак МакКуина. И такой расклад вполне устраивает обоих.