Эффект бабочки

      Наша жизнь — череда событий, тесно связанных друг с другом. Каждый наш шаг, каждое наше решение в той или иной ситуации, каждая брошенная фраза несут за собой что-то действительно значимое. Все нити судьбы переплетаются и получается та самая «жизнь». Всё имеет смысл, абсолютно всё: даже тот дурацкий розовый шарик, который ты словил для незнакомого ребёнка на улице, или сейчас до безумия раздражающая автомобильная пробка. Это спасает наши жизни, мы получаем волшебные повороты судьбы и лишь можем с открытым ртом наблюдать, как происходит «магия» из-за какой-то ерунды. Но, как бы романтично это не звучало, та же самая судьба, к сожалению, может так же быстро забрать наши жизни, уничтожить что-то очень значимое, уничтожить всё, что мы когда-то любили. И, боже мой, как же опасны наши поступки для нас самих. Как часто мы разрушаем то, что любим.       Люди идиоты. Люди несчастны. Те, кто запутались и совершили слишком много плохих вещей, и теперь не знают, как это всё исправить. Те, кто совершали проступки из разряда «редко, но метко» и горько смеются с пеной у рта из-за суки-судьбы. Люди разрушают самих себя, разрушают мир вокруг и не забывают в этом хаосе зацепить хрустально хрупкие жизни других людей. На сколько же всего способен человек! Удивительно, чудесно, восхитительно. Пугающе, завораживающе, ужасающе.       Мы ищем себе миллион оправданий, когда уже с головой ушли под воду, на самое дно. Виним всех вокруг. Виним каждого человека в нашей жизни, каждую случайность, мы виним, виним и виним. Но глубоко в душе мы знаем и чувствуем, что виной всему именно мы сами.       Мы — вершители своих судеб.       Мы — разрушители своих судеб.       Мы — разрушители чужих судеб.       Антон винил всех: Иру за то, что та так вовремя и к месту оказалась в том проклятом баре; тот самый «проклятый бар», наверное, за то, что его вообще когда-то открыли и он был ближе всего к дому; Арсения за то, что тот сорвался на Антоне после тяжелого дня; судьбу за то, что она вообще позволила этому всему случиться. Но Антон не винил себя, не сейчас, не в эту минуту, хотя всё внутри сворачивалось в один тугой узел и тянуло на то самое дно, где катастрофически мало кислорода. Где каждый вдох и выдох выходят рваными, раздирающими трахею, бронхи и лёгкие, наполняя органы дыхания кровью и будто бы в дополнение ко всему желчью. Желчь, затвердевая, становилась в горле комом, отчего было ещё больнее. Хотелось заорать, разбить всё, что под руку попадется, разреветься — что угодно, лишь бы эта тяжесть, начинающаяся в горле и заканчивающаяся где-то на уровне желудка, ушла, исчезла, испарилась, выплеснулась. Дрожь, пробирающая до костей и сосредоточенная где-то на кончиках длинных пальцев, раздражала ещё сильнее, и с этой дрожью будто все силы покидали Антона.       Тлеющая сигарета дрожала вместе с пальцами, позволяя пеплу падать на белые джинсы, оставляя на них чёрные импровизированные «ожоги». До кожи тепло не доходило — слишком плотная ткань джинс брала весь удар на себя.       Он не мог думать ни о чём. Точнее, мог думать слишком о многих вещах, но их количество сбивало Шаста, и ухватиться хоть за одну жалкую полностью сформировавшуюся мысль он не мог. Злит, изматывает, сбивает ещё сильнее.       А под взглядом ледяных голубых глаз хотелось просто исчезнуть. Превратиться в чертову пыль и рассыпаться. Хотелось спрятаться от этих глаз.       Антон не мог поднять взгляд. В груди разливалась дикая обида, которая оплетала ядовитыми корнями каждую клеточку внутри парня. Обида за себя? Или всё же за Арсения? А, может, и вовсе за них двоих? Смотреть на Арсения не хотелось, чувствовать, как ему больно, не хотелось. Хотелось умереть.       Антону бы сейчас стоять на коленях перед ним, Антону бы сейчас сказать в своё оправдание хоть что-то, но всё, что ему удаётся, это слабо дышать и смотреть на дрожащие сильные руки Попова перед собой. Слишком родные руки.       Антон злится на очередную выходку Матвиенко. Антон ходит по кухне как-то хаотично. Антон громко ругается. Антон злится, и внутри всё сильнее закипает желание разнести либо лицо Матвиенко, либо эту кухню.       Просто неудачная шутка, которая вывела Антона. Возможно, не будь у него недельного недосыпа, вечных нервов на работе и будь у него более частые встречи с Арсением, который приходил с дурацкой, по мнению Антона, работы лишь под утро, шутка воспринялась бы нормально. Но Шаст и так уже ходил по грани, и неудачный подкол Матвиенко просто столкнул его за эту грань, и внутри Антона всё взорвалось.       Арсений стоит спиной к окну, опираясь на подоконник и наклонив голову немного вбок, с легкой улыбкой наблюдает за метаниями разъярённого Шастуна. На душе у Арса спокойно, несмотря на то, что ещё немного — и Антон точно лишит кого-нибудь жизни. В глазах мужчины Антон сейчас похож на обиженного и попросту уставшего ребёнка. Его ребёнка. Который улыбался и казалось, что ты стоишь рядом с солнцем, но ни капли не опаляющим, а согревающим самые замёрзшие и продрогшие части души. Ребёнка, который смешно нахмурив брови и высунув кончик языка к уголку рта, наблюдал за очередным важным футбольным матчем, а потом резко вскакивал и скулил в кулак, потому что кричать нельзя —Арс спит. Но Арс никогда не спал в такие моменты: он не разбирался в футболе и не особо стремился к этому, но наблюдать за своим таким сосредоточенным, а потом слабо сдерживающим все эмоции парнем, казалось ему таким домашним, уютным моментом. И до ужаса забавным.       Он отходит от окна и резко обнимает Шастуна со спины. Прижимается к нему всем телом и чувствует, как быстро поднимаются и опускаются плечи парня из-за тяжёлого дыхания. Руки Арса скользят по груди парня, плавно, не спеша. Арсений почти невесомо целует Антона в лопатку и слышит шумный выдох. Руки Антона поднимаются к рукам мужчины и их пальцы переплетаются. Это всё действует на Антона как лучший в мире транквилизатор. Он поворачивается и тут же снова оказывается заключённым в крепкие, но такие тёплые объятия своего родного человека. Утыкается носом в висок Арса и, словно ручной зверёк, помешанный на запахе своего хозяина, глубоко вдыхает его запах. Одеколон, кофе, корица и что-то безумно сладкое. Улыбка расползается по лицу Антона. Он прислушивается к ощущениям на спине, где большие ладони Арсения гладят его медленно и слегка надавливая, чтобы тот прильнул к нему ещё сильнее. А руки Шастуна вцепляются в футболку Арса на спине, сминая её в окольцованных пальцах, ведь мальчишка до одури не хочет его отпускать. Они хотят чувствовать друг друга.       Арсений первый немного отстраняется от Антона и смотрит прямо ему в глаза. В них не осталось ни капли ярости, что была буквально пару минут назад. Большим пальцем руки он проводит по щеке Антона, а тот, прикрыв глаза, льнёт к руке мужчины. Ластится, чуть ли не мурлычет от нежности, и вся злость отступает, весь гнев испаряется. Ему безумно хочется раствориться в этих прикосновениях. Арсений улыбается и целует Антона в висок, задерживаясь всего на несколько секунд, и тот, подавшись вперёд, сталкивается с мужчиной лбом. Оба тихо шипят, и еле слышный смех разносится по кухне. Антон не открывает глаза, боится, что если сейчас их раскроет, то все прикосновения испарятся, как и сам Арсений. Пусть этот момент растянется примерно навсегда. Господи, пусть эта нежность никогда не заканчивается. Пусть ощущение таких тёплых губ на виске будет длиться вечность. Пусть его щека всегда чувствует тепло руки Арсения. Пусть…       Арсений берёт лицо Антона в ладони, и мальчишеские глаза распахиваются, сталкиваясь с глазами цвета тёплого моря. Именно тёплого, из которого не хочется выплывать. Кончики носов соприкасаются, и оба улыбаются, как дети на первом свидании. Столько нежности, осторожности, будто боятся разбить такой хрупкий мирок, который они так долго строили. Антон, не в силах больше утопать в этих глазах, льнёт вперёд и целует мужчину в губы, прикрыв глаза. Арсений отвечает на мальчишеский поцелуй, не отпуская из ладоней его лицо. Медленно сминает губы Антона и ещё сильнее тянет на себя. Им хочется стать одним целым, слиться не только телами. Чувствовать горячие губы друг друга каждую минуту их совместного времени. Воздуха категорически мало. Антон отстраняется и прислоняется лбом ко лбу Попова.       — Я так сильно люблю тебя, чёртов Арсений Попов, — улыбается Шастун, выдыхая эти слова в губы Арса.       — Я люблю тебя, Ангел.       А сейчас всё рушится. Разбивается со звоном самого дорого хрусталя. И осколки нещадно врезаются в сердца двоих парней и, кажется, застревают там, причиняя какую-то адскую боль.       Арсений потерял счёт времени. Арсений пропал. Арсений сломался. Рыдать не хочется, кричать не хочется, ничего не хочется. Хочется понять: почему? Хочется понять: зачем? Хочется понять: за что?       Почему человек, которого ты любишь, в котором ты весь без остатка, разбивает тебя?       Зачем человек, с которым вы так старательно строили свой уютный мир, разрушает всё?       За что человек, ради которого ты готов был жизнь отдать, изменяет тебе?       Больно, безумно больно.       Он смотрит на парня, не может отвести глаз. Ищет ответы на свои вопросы в опустившейся голове, в ссутулившейся спине, в дрожащих пальцах и в уже давно потухшей сигарете.       Ощущение, что всё, что ты любил, и всё, во что ты верил, опорочили, оскорбили, выкинули и вообще представили как детскую сказку, которая в реальности никогда не существовала. Арсений забывал дышать, как и забыл о том, что нужно выдохнуть воздух, когда, смотря в такие родные зелёные глаза, он услышал:       «Я переспал с Ирой. Мы поссорились, я не должен был... Не должен был. Но бар, обида на тебя, что ты сорвался из-за усталости на мне, алкоголь. Господи, ничего из этого не оправдание. Арс, пожалуйста…»       «Я переспал с Ирой», — а дальше лишь оглушающая тишина. Арсений перестал слышать. Перестал дышать. Ему Антон собственноручно запустил кисть в грудную клетку, сломав рёбра, и вырвал сердце, которое моментом перестало биться. А сейчас протягивал его обратно, будто, если просто орган сейчас запихнуть обратно, работа сердца восстановится, и оно дёрнется, запуская удары.       Они сидели на балконе друг напротив друга. Прошёл уже час, и никто не сказал ни слова. Антону стало бы хоть немного легче, наори на него сейчас Попов. Да пусть он даже ему лицо разобьёт, только, пожалуйста, пусть будут хоть какие-то эмоции. Арсению стало бы легче, скажи Антон сейчас, что это всё его дурацкий розыгрыш.       Не розыгрыш.       Он поднимает на него глаза. Больно. Больно, что Арсений даже не может сделать непроницаемое лицо. Губы сжаты, глаза налиты кровью и каким-то диким отчаянием, измученные, грустные и, чёрт, нет, они ни капли не пустые. В них миллион эмоций. Миллион чувств. Чувств, с которыми только с моста. Эмоций, с которыми только немо кричать.       Они смотрят друг на друга. И вдруг все мысли об обвинениях всего вокруг у Антона исчезают. Отчаяние в глазах Арсения пробирает до костей, и Шастун чётко осознает: виноват только он.       — Арс…       Тишина.       — Пожалуйста… — Антон умоляет, даже не зная, о чём.       Радужка таких ярких глаз Арсения блекнет. Становится серой. Неприметной.       — Малыш, — Антон встаёт и подходит к Арсу, тянет руки, гремя браслетами. Арсений опускает голову и зажмуривает глаза. Боль пожирает. Боль убивает.       — Я не прощу тебя, Антон, — без капли злости, только ровный, тихий, спокойный тон разносится по балкону и бьёт по ушам.       И от этого ровного тона этой фразы сердце Антона замирает, а воздух спирает в груди. Это было так ожидаемо. Измены нельзя прощать, в каком бы состоянии они не были совершены. Измены нельзя допускать. Голова кружится, а в глазах собирается влага.       Сделай со мной что угодно, только прости.       Влага щиплет глаза, но моргнуть, кажется, становится сложно.       Пожалуйста, не будь ко мне так холоден.       Арсений медленно встаёт и, никак не задевая Антона, выходит в гостиную и идёт в коридор. Всё происходит как в замедленной съёмке. В съёмке, где Антон теряет всё.        Антон стоит на балконе и не может пошевелиться. Совершенно не чувствует, как по щекам скатываются раздражающие кожу слёзы. Не чувствует холода поздней осени. Ничего, кроме огромного чувства вины. И страха, дикого страха.       Арсений снимает пальто с вешалки и натягивает на свои дрожащие плечи. Ком стоит в горле, не позволяя даже выкрикнуть что-то прямо в лицо Шастуну. Ключи от машины с полки летят в карман.       Шастун, останови его.       Антон лишь может наблюдать, как человек, которого он любит каждой клеточкой своего тела, уходит. Он лишь может наблюдать, как разрушил сразу две жизни. Как разбил сразу два сердца. И винить он может лишь сам себя.       Обними он Арсения, как тот всегда поступал с разбушевавшимся Антоном, поговори с ним обо всём, что накопилось, переступи он через свою гордость и эгоизм и просто выслушай он Арсения обо всём, от чего устал его парень, а не кричи в ответ, не оказался бы в баре.       Не будь он так зол, что это эгоистичное чувство затмевало трезвый разум и всю любовь к Арсению, он бы послал к чёрту Кузнецову. Не стал бы послушно тянуться за ней в её машину. Не стал бы отвечать на её ласки. Идиот, идиот, идиот. Господи, Антон.       В момент, когда дверь с характерным хлопком закрывается, кулак Антона летит в стену и сдавленный, полный ярости и отчаяния крик вырывается прямо из его груди. Слёзы льются непрерывным потоком, а оседающее на холодный пол тело продолжает кричать, надрывая горло, давая волю всей боли внутри. Но легче не становится, а кричать хочется ещё сильнее.       Арсений не помнит, как спустился вниз, не помнит, как вышел на улицу и открыл тяжёлую дверь подъезда. Не помнит, как зажмурился, услышав резкий крик любимого человека откуда-то сверху. Не помнит, как сел в машину и как остатки синевы глаз начали вытекать вместе со слезами. Не помнит, как завёл мотор и надавил на газ.       Он не понимал, как Антон мог. Как его такой родной мальчик мог просто предать его. Не понимал, чего ему не хватало. Не понимал, насколько сильно надо ненавидеть человека, чтобы во время ссоры изменить ему.       Он не ненавидит тебя.        Не понимал, как после стольких сложностей и терновых путей, которые они прошли вместе, можно просто вот так сдаться.       «Зато он признался сам. Какой молодец», — ехидничает сознание Попова.       И все предохранители внутри мужчины срывает. Он сжимает руль с такой силой, что костяшки белеют. А крик, такой же отчаянный, как у Антона, разрывает тишину в автомобиле.       Антон сидит на полу и, запрокинув голову назад, пытается дышать.       Арсений остервенело вдавливает педаль газа в пол.       Антон, что ты натворил?       Арсений, что ты творишь?       Резкий сигнал. Глаза Арсения распахиваются, стирая всю дымку перед ними. Руль с болью в кистях выворачивается. Безумно яркий свет и, сука, нескончаемый сигнал машины. Вспышка.       — Я бы простил, — одними губами произносит Арсений.       Пустота.       Антона выключило на этом самом полу. Нервы сдали позицию, и, ослабев от долго крика, тело парня просто прекратило функционировать.       Звон.       Антон резко открывает глаза и ужасно тянущее чувство внутри пробивает дрожь во всем теле. Телефон раздражает. Его звон раздражает и пугает. Незнакомый номер раздражает и пугает.       — Да? — слишком сдавлено выдыхает Антон.       — Вы Антон? — тихий женский голос, который почему-то даёт сигнал мозгу и слёзы подкатывают к глазам.       Успокойся, пожалуйста.       — Да.       Тишина. Несколько секунд. Раздражающих, пугающих, заставляющих задержать дыхание.       И больше никогда не выдохнуть.       — Вы были в экстренных у мужчины, — тишина. — Вы можете приехать на опознание тела? Нам очень жаль.       Питер.       05:33              Два сердца остановились.