В ночи...

      Ночь. Тихое время. Люди покидают улицы, уходя в свои дома и квартиры, закрываясь от всех опасностей ночи и мира на замки. Движение на магистралях замедляется, а потом и вовсе сходит на «нет». Лишь изредка можно увидеть во тьме какой-нибудь одинокий автомобиль, что светом фар озаряет свой путь по черной ленте дороги.       Ночь — время пороков. Она их союзник, скрывающий первородное уродство людского мира своим темным крылом. Ведь именно в ночи люди, эти воплощения грязных желаний, отдаются им, ныряют с головой в омут тьмы и порока. Воруют, убивают, нарушают тишину ночи криками и стонами, рожденными из самых низших чувств и желаний. Словно животные, что действуют, исходя лишь из инстинктов, диктуемых их природой, лишенные даже капли разума… Порой кажется, что в мире и нет людей, лишь звери, скрывающие себя под иной личиной. Днем они носят маску человека, но стоит ночной тьме накрыть мир, как все маски слетают, обнажая истинную их, животную суть. То уродство, какое хочется немедленно стереть, очистить, просто уничтожить. И кровь, боль — они лучше всего подходят для такой задачи.       Ночь — опасное время. Люди, считающиеся «добропорядочными гражданами», уходят в свои норы, свои дома. Но улицы пустуют недолго, ведь среди теней, скалясь и сверкая алым огнем в глазах, уже появились ночные жители, чудовища, жаждущие лишь одного… Это охотники, городские хищники, охочие до крови, боли, криков, хруста ломающихся костей… Шаги их бесшумны, движения быстры, удары точны…       Но и среди этих чудовищ есть совершенные безумцы. Если первые убивают ради выгоды, ради денег, то эти преследуют цель одну — удовольствие. Убивают из одного лишь желания ощутить кровь на своих руках, как плоть рвется под оружием подобно лоскуту ткани. Удовольствие, развлечение, способ унять внутреннюю дрожь, и не более того.       Айзек Фостер… Нет, Зак. Зак был именно таким. Сколько себя помнил, он всегда ощущал в себе эту странную жажду. Но понял ее совершенно случайно, много лет назад, когда ещё думал, что у него есть семья…       Наверно, всем в какой-то момент жизни кажется, что «где-то трава зеленей». И хорошо, если только кажется. Хорошо, если ты оказываешься неправ, если это лишь преувеличение, утрирование, если хотите. К сожалению, не все столь везучи в жизни. Айзек точно не был в числе тех счастливчиков. Причиной такого мнения не был детский максимализм, как не было и желания привлечь к себе лишнее внимание. Нет, все гораздо проще и прозаичнее. Айзеку достаточно было наблюдать…       Его родила женщина, еще толком и не ставшая женщиной. Его матери на тот момент едва исполнилось шестнадцать лет. Будучи сама по факту еще ребенком, она совершенно не знала, как следует обращаться с детьми, заботиться о них… Да и не стремилась узнавать, раз уж на то пошло. Айзек часто оставался один, иногда под чьим-то присмотром. И даже при таком раскладе мальчик рано познал на себе, что такое холод и голод. Оставаясь один, он не мог сам себя обеспечить едой или добраться до верхних полок с теплыми одеялами, а вынужденные «няньки» попросту забывали о своем подопечном. Благо хоть иногда догадывались дать ему плед, чтобы он окончательно не околел.       Время шло. И Айзек все чаще замечал через окно другие семьи. Там, за стеклом, дети улыбались, смеялись, когда родители держали их за руки. Да, не только мать, но и отец. Тогда мальчик впервые задумался, что никогда не видел отца. И в тот же вечер спросил об этом вернувшуюся с работы мать. Зря. Вопрос вызвал внезапную вспышку гнева у матери, что наградила сына сильной затрещиной. Было больно, щеку жгло, как и глаза, к которым подступили слезы. Вот только… Айзек не плакал, нет. В тот день в нем впервые вспыхнула злоба. Взгляд невольно метнулся к столу, на котором лежал нож. Но вспышка была мимолетна, и Айзек, не говоря более ни слова, ушел. С того момента тема отца стала негласным табу в их доме. Айзеку оставалось только смотреть на чужие жизни из окна, тайно мечтая испытать нечто похожее, но не смея сказать об этом.       Казалось бы, на фоне всего этого у ребенка должна была развиться неприязнь к матери. Но нет. Айзек продолжал любить свою мать. Да, вспышки гнева бывали, но они быстро угасали. Кроме того, мальчик научился более-менее заботиться о себе и даже о матери. Не лез под горячую руку, если у нее было плохое настроение после работы или расставания с очередным мужчиной, ухаживал за ней во время болезни или похмелья. И все также беззаветно любил. Так, как положено сыну любить мать. Но всему есть предел. И любви тоже…       Дефицит внимания сказывается на людях по-разному. Дети, лишенные должного внимания, чаще всего влезают в драки, хулиганят, дурачатся… Делают все, лишь бы их только заметили. Но Айзек… Он не ощущал желания вести себя как идиот. Хотя бы потому, что у него не было такого примера. Не было друзей и компании. Не с кем ни подурачиться, ни подраться. Не на ком спустить пар.       Мальчик рос обособленно. Весь его мир — это его дом и мать. И то последняя нередко оставляла сына одного. Когда на один день, когда на все три или четыре. Тогда… Тогда Айзек не замечал, но внутренняя злоба, агрессия, ярость, желание нанести какой-то вред, причинить боль — все это уже копилось в его душе, очерняя сердце с каждым днем все больше и больше. Чернота эта скапливалась подобно гною в волдыре. Он растет и растет, а потом в один прекрасный (или не очень) день натянутая кожа лопается, и зеленовато-желтая масса медленно вытекает наружу… Так случилось и с Айзеком.       В тот день он познакомился с мужчиной, с которым мать встречалась уже около года. Никто из них двоих не был рад этому вынужденному знакомству.       Сие не трудно было понять, на самом деле. Чего стоили только неприязненные взгляды, бросаемые ими друг на друга, или демонстративное игнорирование присутствия другого… Впрочем, Айзек чувствовал себя невидимкой и в глазах матери. И это злило мальчика изо дня в день все больше. Последней каплей стала новость, даже факт, перед которым его поставили: теперь этот мужчина будет жить с ними. Нет, не так, это они переезжают к нему.       Айзек хорошо запомнил тот день, он оставил на нем вечную печать, которую ничто не смоет. Мать на тот момент вышла из кухни, оставив сына и своего не слишком трезвого мужчину одних. Опрометчиво. Не стоит оставлять негласных врагов наедине. Особенно когда один из них имеет преимущество в виде силы.       Разговор, первый их с чужаком разговор, уже стерся из памяти Зака. Но он помнил, что последовало после. Мужчина разозлился. Пьяный разум часто дает такие советы, какие в трезвую голову никогда бы не пришли. Может, так оно и было. А может, он давно этого хотел… Как бы то ни было, но чужак, разозлившись, схватил стоявшую на столе бутылку алкоголя. Ром, вроде бы. Резкий замах, от которого Айзек не успевает увернуться, и на его голову приходится удар, что отдался звоном в мозгу, а далее и во всем теле. В стороны брызнули осколки стекла, от головы по телу потекло содержимое бутылки. Волосы и футболка пропитались этой гадостью. Немного жидкости стекло вниз, на ноги. Глаза жгло, и не столько от слез боли и злобы, сколько от треклятого рома. Но было еще что-то… Да, нечто теплое стекало по виску и лбу мальчика, заливая глаз и лишая частично возможности видеть. Айзек провел пальцами по залитому глазу, взглянул на пальцы. Красные, окрашенные темной, еще теплой кровью. Кровь… Тогда ее вид вызвал в мальчике ужас.       Казалось бы, что может быть хуже? Фантазия у людей богатая.       Мужчина не сводил взгляда с глаз мальчика, тогда как его рука медленно потянулась к заднему карману. Создавалось ощущение, что вид нанесенной раны ничуть не ужаснул его. Только сильнее взбудоражил, опьянил… Нервные смешки, становящиеся все чаще, ясно говорили о том.       Щёлк! И крохотный огонек вспыхнул в его руках. Искрой он отразился в разноцветных глазах мальчика, дальнейшая судьба светилась в глубине крохотного пламени. Судьба отразилась нестерпимой горящей болью, стоило зажигалке выпасть из дрогнувших рук мужчины, невольно вздрогнувшего от вида ярой ненависти в глазах Зака, какую не у всякого взрослого можно увидеть, а пламени пылающей стрелой взвиться по каплям пролитого алкоголя к телу мальчика. Он вспыхнул подобно свечке. Ручейки пламени поднялись по ногам, и уже там, выше, полностью охватили тело своей жертвы. Футболка истлела быстро, но кожа… Она плавилась, пузырилась под обманчиво ласкающими языками огня. Запах паленых волос и жженой плоти наполнили кухню.       Айзек забылся в какофонии боли, и бросился вперед, на своего обидчика. Детские руки с необычайной силой обхватили тело мужчины, тогда как зубы впились в плоть оказавшейся слишком близко руки. Мальчик ощутил, как своим укусом порвал кожу, как зубы вошли в плоть глубже, как кровь наполнила его рот. Солоноватый металл. После боли от огня это самое яркое воспоминание.       Айзек не помнил более четко ничего с того вечера. Ни того, как его били по голове, пытаясь отцепить от получившего и на себя огонь мужчины, ни резкой смены боли от пламени на боль от воды, ни текущей с его тела крови, сочащейся из лопнувших волдырей и участков прожженной до мяса кожи вперемешку с сукровицей и, собственно, водой, ни даже криков тушившей пламя матери. Кажется, Айзек просто потерял сознание.       Пришел в себя он только на следующий день. Все тело болело, малейшие движения приносили боль, однако крови уже не было в таком количестве. Тело скрыли белые ленты бинтов. Айзек лежал на кровати, прикрытый по грудь тонким одеялом. В доме стояла тишина. Невольно он обрадовался. Подумал, что теперь-то мать выгонит или даже уже выгнала того чужака, и все будет как раньше. А может, и лучше…       Только зря это все. Да, нормальная мать так бы и поступила. Спасла сына, выгнала обидчика, заодно заявив на него в полицию… Айзек забыл, что они не были среднестатистической нормальной семьей. И раз на него раньше не обращали хоть какое-то внимание, то с чего бы теперь появилось особое отношение?       Прошло всего три дня. Раны чуть-чуть поджили, и хотя Айзек не мог пока даже двигаться самостоятельно, мать решила его куда-то отвезти. Перенесла в машину, не обращая внимания на болезненные стоны и даже крики сына, вызванные повреждением едва начавших подсыхать ран, уложила его на заднее сиденье, постаравшись больше подоткнуть ткани под него, чтобы не запачкать пропитывающей простынь кровью обивку, после чего села за руль. Все происходило ранним утром, потому Айзек быстро уснул, то ли от того, что ему не дали нормально поспать, то ли банально отключился из-за сильной боли.       Как бы то ни было, но открыл глаза он только вечером — за окном автомобиля уже сгустились сумерки. Но что-то было не так… Машина стоит. И матери нет за рулем. Как он проклинал в тот момент свою беспомощность! Ведь не мог даже привстать, чтобы приоткрыть окошко и впустить свежий вечерний ветерок внутрь душного салона машины… Но это и не понадобилось. Ведь буквально минут через десять дверь перед ним открылась. В тенях Айзек разглядел свою мать, а также какую-то старуху и двоих парней, старше него лет на десять.        — Вот. Он пострадал немного в огне, но раны скоро заживут. Такие, как он, не умирают так просто.       Голос матери казался совсем чужим. В карих глазах читается откровенная неприязнь, словно перед ней не сын, а какая-то мерзкая тварь, которую убить — уже милосердие.        — Что ж, поверю на слово. Вот ваши документы на дом. Все в порядке, можете проверить, — папка, на которую Айзек изначально не обратил внимания, перекочевала из рук старухи в руки матери. Та быстро пробежала взглядом по содержимому, кивнула и отошла в сторону. А двое парней взялись за края пледа, на который был уложен Айзек.       В тот день его продали. Как щенка. Или даже кусок мяса. Впервые Айзек пожалел о своей неспособности двигаться, потому что захотел убить свою мать. Нет, не мать… Она никогда ею не была. Лишь женщина, что родила его, но оставалась всегда чужой. Он хотел её убить, но не мог. Только смотрел, как она садится в машину и уезжает, тогда как его заносят в дом. Старый, ветхий, пыльный. Серый, как ни посмотри. А внутри — дети. Разных возрастов, цветов кожи и волос, мальчики и девочки. Все, как один, не нужные своим родителям. И потому проданы. Когда вещь не нужна, её продают. Как там говорят? С паршивой овцы хоть шерсти клок? Да, это про них…       В этом приюте Айзек прожил недолго, всего месяц. До тех пор, пока не смог сам двигаться и ходить. Раны зажили удивительно быстро, всего за пару недель.       Остальное время он потратил на то, чтобы приноровиться к движениям. Это было сложно, учитывая, что тело теперь обмотано бинтами. Спросите, почему? Все просто: ожоги не прошли бесследно, и теперь верхняя часть тела, а также частично нижняя, покрыты шрамами. Кожа словно потемнела, стала грубоватой на ощупь, шероховатой как дерево. Зарубцевалась, можно сказать. Зрелище неприятное как для окружающих, так и для самого Зака. Потому он обмотал себя старыми бинтами. Уже не столь белыми, где-то с кровавыми пятнами, но способными скрыть его уродство. До пояса. А ноги не особо пострадали…       И как раз вскоре после его полного выздоровления приехали они. Его будущие опекуны. Нет, не так. Приемные родители, как сказала заведующая приютом. Это они купили Зака за тот старый дом, документы на который были переданы привезшей его женщине. Зак не сказал ни слова. Молча прошел куда указали — на заднее сиденье старого автомобиля.       Говорят, в какой-то момент жизнь, бывшая еще вполне себе неплохой, поворачивается к тебе спиной. Жизнь Зака сделала это в тот самый момент, как он захлопнул за собой дверь. Ад начался.       Новый дом оказался не намного лучше приюта. Старый и серый, если вкратце. В нем, помимо самих супругов, теперь являющихся по документам родителями Зака, жили еще трое детей. Мальчишки примерно одного возраста с новоприбывшим четвертым. И все, как один, худые и грязные. Прямо котята в подворотне. Один даже явно чем-то болен, судя по пятнам крови в уголках губ и постоянному кашлю. Кроме того, на телах и лицах этих троих просматривались явные следы ударов. Синяки, где-то кровоподтеки и ссадины… Лишь в первый день Зак недоумевал, почему они такие.       Позже понял. Иных следов от увесистого удара руки или даже трости просто быть не могло. На фоне голода тоже здоровья не прибавится. Айзеку пришлось учиться выживать. Только с каждым таким днем он незаметно для себя становился все злее. Еды им не давали, разве что воду, и то нечасто. Приходилось искать объедки. Благо, что мусор выносили именно они, а не сами «родители». И могли, уже будучи на улице, как следует изучить содержимое пакетов. Правда, там не всегда попадалось что-то хотя бы слегка протухшее. И они научились ловить крыс. А так как огонь разводить негде, пришлось также приноравливаться к сырому мясу. Кто-то посчитает это мерзостью, но, когда хочешь дожить до следующего дня, когда живот скребут острые когти голода, заставляя скручиваться в комок, скрежеща зубами от боли, вызывающей невольный поток горячих слез, станешь и не таким питаться.       Но не только питание убивает. Им не было выделено комнаты в доме, даже одной. И приходилось проводить ночи в небольшой пристройке подле дома. Тесно, грязно, пахнет крысами и гнилью. В углу свалены старые, уже проплесневевшие и даже кишащие блохами матрацы и пара тонких одеял, больше похожих на засаленные простыни. Там все четверо и спали, тесно прижимаясь друг к другу. Словно выводок уличных щенков.       Конечно, от такой жизни не могло появиться богатырского здоровья. Или хоть какого-то… Первым умер Тайр. Буквально через пару месяцев после появления в доме Зака. Даже странно, что он продержался так долго. Их «мать» назвала это туберкулезом. Как это произошло? Да, накануне вечером Тайр кашлял сильнее обычного, даже отполз подальше от них троих, дабы не мешать спать своим лающим кашлем, с которым изо рта вырывались кровь и какие-то ошметки в той же крови, и дрожью, в коей сотрясалось охваченное лихорадкой тело. Пропажа парнишки осталась незамеченной. А утром они обнаружили уже похолодевшее тело со следами крови на руках и губах.       И куда девать труп? Зря Зак озвучил этот вопрос. Им троим выдали лопаты и отправили на задний двор вместе с черным мешком, в который завернули тело умершего. Первый случай в жизни Айзека, когда ему пришлось кого-то собственноручно хоронить, но далеко не последний…       Шло время. Зак продолжал жить в этом доме, перебиваясь то объедками, то крысами. Пробовал, конечно, утащить хоть кусок нормальной еды из дома, но был пойман при первой же попытке и жестоко избит. Синяки покрыли всю его спину, одна сторона лица опухла от достаточно увесистой оплеухи от опекуна, что уж говорить о руках… Силой его подтащили к дверному косяку, пальцы правой руки сунули в щель между стеной и дверью. Один удар — и пальцы сломаны. Наверняка все кончилось бы плохо, но этим людям требовались рабочие руки, только потому его после отвезли в больницу, где врачи, за дополнительную плату не задавая лишних вопросов, наложили гипс на поврежденные пальцы. Более попыток красть еду Айзек не предпринимал из страха, что во второй раз он так легко не отделается, и его забьют как собаку.       Те ребята, которые его встретили когда-то в этом доме, умерли от той же болезни, что и Тайр, и нашли свой покой где-то на заднем дворе. На их место приходили другие, но они недолго выдерживали. Слишком слабые, больные. Один Зак каким-то чудом держался. Да, иногда он болел, бился в горячке, но организм со временем одолевал недуг, не позволял протянуть ноги от голода; заражения крови от ран после избиений «отцом» не получил благодаря одному лишь чуду, не иначе. Но с каждым днем мальчик ощущал в себе странную жажду. Горячую, нестерпимую, и не знал, как избавиться от нее.       Но даже это не было пределом кошмара. В какой-то момент крысы перевелись. От гнили рвало, и организм слабел. Айзека мучил голод. Гораздо более сильный, чем он привык. Порой казалось, что желудок из-за отсутствия пищи схлопнулся подобно легким без воздуха, боли стали постоянными спутниками Зака, как и звук урчащего живота. С ним он просыпался, с ним и засыпал. Не удивительно, что через какое-то время мальчик даже начал посматривать на собственную руку, думая, что от отсутствия какого-нибудь кусочка ему хуже не станет.       Однако эти крамольные мысли остались лишь мыслями, так как однажды вечером в дом привезли совсем мелкую девчонку. Она не создавала впечатления хоть сколько-то крепкой. Она даже ходить без опоры не могла. И зачем её взяли? Здесь и покрепче никто долго не выдерживает, вон, весь двор перекопан. А она?.. Впрочем, неважно.       Айзек отвел её в пристройку, которую им предстояло делить вместе. И все-таки оказался прав. Девчонка не прожила и недели. Гниль она есть не могла, её постоянно рвало, трясло от голода. Зак просто обнаружил одним вечером уже мертвое тело. Сказал об этом «хозяевам» (язык не поворачивался назвать их «родителями»). По итогу сам и был отправлен хоронить девчонку.       Но голод… Он продолжал грызть мальчика. Опасливый взгляд устремился к окнам, за которыми располагалась спальня хозяев. Света нет. Движения тоже. Спят. А раз так…       Когда голодаешь, за еду сойдет многое. Пойманные крысы, гниль, даже ты сам… Но Айзеку повезло, не пришлось обгладывать собственную руку или ногу. Ему попалась совсем недавно умершая девчонка. Да, его потом мутило от одного лишь осознания содеянного, съеденное мясо, от которого во рту остался привкус крови, некоторые кусочки которого застряли где-то в зубах, просилось наружу, но он смог удержать еду в себе. Оттер кровь со рта, после чего сделал то, что велено: выкопал могилу, куда бросил частично обглоданное тело, и засыпал землей, скрывая как чужое, так и свое преступление.       Тело дрожит, слезы отвращения к самому себе сбегают по щекам, а горящий злобой взгляд устремлен куда-то в пустоту.        — Прости… Прости… Я не хотел… — сбивчивый шепот нарушает тишину ночи. Айзек не смог уснуть тогда. Казалось, что душа умершей девочки стоит над ним незримым укором. А жжение в груди лишь сильнее.       Тот период он пережил, хоть и с трудом. Даже странно, что не сорвался тогда. Наверно, время не пришло еще. Зак еще мог сдерживать все то, что копилось в душе столько лет. И все-таки… Время настало.       Уже прошло где-то пять лет. Именно столько Зак жил в этом пропитанном смертью доме. Столько ел падаль и крыс, изредка перебивался мясом умерших детей, которых впоследствии хоронил на заднем дворе. Даже странно… Ничто не сломило его тогда. Так бывает иногда. Сильные удары не ломают, лишь расшатывают, размывают фундамент, и потом совсем легкое нажатие ломает все на вид крепкое, а на деле достаточно хрупкое строение психики безвозвратно.       В тот вечер шел дождь. Зак спрятался от него в пристройке, в которой жил сейчас один, и копался в мусорных пакетах. Есть хотелось, и ему повезло — почти целые куски курицы! Да, с душком, даже где-то позеленевшие, с тошнотворно-сладковатым привкусом, но и это еда! Тем более, что к вкусу гнили мальчишка привык давно.       Будучи увлеченным едой, Зак не слышал звука шин приехавшей машины, не слышал голосов людей, которые скоро и уехали. Только спустя минут двадцать краем уха уловил звук шагов женщины, а уже через пару мгновений в его горло резко впилась ткань футболки. Его оттащили от мусора, как пса, и тут же тело сотрясла дрожь. Такая знакомая… Его вырвало. И рвало до тех пор, пока все съеденное не оказалось на полу.        — Мерзость. Ты как животное, — с отвращением произнесла возвышающаяся над ним женщина, смотря на сидящего перед ней на коленях мальчишку, рукой стирающего остатки белесой слизи и слюны со рта и подбородка. — Впрочем, это неважно. Идем.       И она, резко развернувшись на каблуках, поспешила покинуть пристройку. Зак не смел возразить. Только бросил полный ненависти взгляд в спину женщины, словно желая прожечь в ней дыру. Жаль, так нельзя сделать…       Женщина вывела его на задний двор. Все как обычно. Грязь, трава, холмики могил… Но этого мешка здесь не было.        — Что это?.. — с заметным хрипом в голосе спросил он, с недоумением смотря то на мешок, то на женщину, хотя в голове уже формировалась догадка-ответ на заданный вопрос.        — Ничего. Обычный мусор, как и ты сам. Сожги и закопай.       Большего внимания Зак не был удостоен. Женщина только задела тростью мешок, лежащий на земле, и из плохо завязанной горловины выпала рука. Все стало ясно. Очередная партия детей, но уже мертвых. Мусор… Руки Зака нервно дернулись в попытке сжать их в кулаки.       Сжигать тела он не стал. Хотя бы потому, что дождь не позволит разжечь пламя. Взял лопату и отправился к первой попавшейся на глаза старой могиле. Там уже давно никого не хоронили… Так уж вышло, что она располагалась под окнами гостиной, где хозяин часто пересматривал один и тот же фильм. Зак не обращал на это внимание, только урывками слышал разговор супругов.       «Инструмент».       Слово отдалось неким странным звоном в сознании, настолько пронявшим мальчишку, что он замер. Ненадолго. Новое погружение лопаты в землю. Глухой звук удара. Растерянный взгляд опустился вниз. Лопата острием попала в череп, чьи пустые глазницы будто смотрели в самую душу Зака. Та девочка… Та, чья плоть спасла его когда-то от голодной смерти… Это она здесь похоронена. Вновь в груди что-то вспыхнуло, только теперь это нечто отдается в голове. Сознание будто подернулось дымкой тумана.       Весьма смутно Зак помнил, что делал тогда. Закопал ли он тело, как было велено? Или же бросил прямо под дождем во дворе?.. Черт его знает. В памяти отложилось только то, как он на некоем автомате идет по уже спящему дому. Тишина вокруг. Кажется, каждый шаг эхом отлетает от стен. Но нет, все спокойно. Зак даже не знал, зачем он вошел в дом, а не отправился спать в пристройку. И все-таки… Мигающий в гостиной красный огонек его привлек. Нажать кнопку рядом было не трудно. Экран телевизора тут же вспыхнул, показывая картинку. Нет, кадры. Да, это тот самый фильм, звуки которого Зак мельком слышал с улицы.       Запись, которую мужчина смотрел каждый вечер последний месяц. Обычно он всегда убирал кассету обратно в упаковку, а упаковку — в шкафчик с прочими записями. Однако не в этот раз. И зря. Только при просмотре этого фильма Айзека словно осенило.        — Вот оно что! Надо сделать именно так… — негромко прошептал он, жадно смотря за тем, как оружие злодея фильма входит в тело одной из его жертв. Но досматривать уже не стал.       Порой забывчивость не играет важной роли. А порой решает так много. Единственный раз мужчина не стал убирать кассету на место. И теперь он сам станет невольным участником любимого фильма. Как и его жена. И Зак тоже.       Найти на кухне нож для резки мяса не так сложно. Только выбрать самый длинный и острый, с широким лезвием и массивной, но удобной рукоятью. Найти спальню «родителей» чуть сложнее, но не намного. Достаточным оказалось подняться на второй этаж и открыть самую дальнюю дверь, близ коридорного окна.       Спальня, как и остальной дом, была не слишком богато обставлена. Двухместная кровать напротив входной двери, в полутора метрах от занавешенного окна, у противоположной стены шкаф и комод, слева от окна — письменный стол, на полу круглый ковер с плохо различимым в темноте узором.       Но Айзек не осматривался вокруг. Все его внимание было приковано к спящим мужчине и женщине. Рука крепче сжимает рукоять ножа, а сердце учащает свои удары. Словно в предвкушении следующих действий своего носителя…       Первая жертва… Айзек забрался осторожно на кровать со стороны спящего мужчины. Тот что-то промычал сквозь сон, видимо, движение рядом потревожило его. Что ж, сейчас он успокоится… Резкий взмах рукой, лунный свет мимолетно отражается в остром лезвии, и вот оно одним ударом опускается вниз, пронзая грудь мужчины, входя в еще живую податливую плоть. Тело под мальчишкой вздрагивает, глаза мужчины на миг распахнулись, с ужасом смотря перед собой. Из горла его вырвался сдавленный хрип, последняя конвульсия уходящей жизни. Но Зак не мог просто сидеть и смотреть, нет… Из раза в раз его руки, сжимающие нож, поднимались и опускались, нанося все новые раны. Сначала еще трепыхающемуся живому существу, а далее уже мертвому телу. Грудь, живот, даже горло — везде красуются глубокие ножевые ранения, из которых на постель вытекает кажущаяся в темноте черной кровь. Первая жертва проснулась лишь на мгновение, чтобы увидеть горящие безумием разноцветные глаза своего убийцы.       Но вот вторая жертва была разбужена. То ли ощущением крови под боком, то ли звуком, с которым Айзек вонзал лезвие в тело мужчины, разрывал его кожу и плоть под ней, вынимал лезвие, чтобы нанести новый удар… Возможно, женщина могла бы уйти. Скрыться, пока Зак с упоением резал её супруга. Но не судьба, видимо. Ведь стоило ей увидеть под собой кровь, а рядом того самого мальчишку, которого они называли монстром, сидящего верхом на теле её уже мертвого супруга, как из горла сам собой вырвался крик.       Когда видишь зверя, расправляющегося со своей добычей, нельзя кричать. Лучше по-тихому уйти. А громкий звук только привлечет внимание.       Зак среагировал мгновенно. Повернулся, опаляя безумием своего взгляда женщину, и одним рывком бросился на неё. Лезвие без труда вошло в грудную клетку сваленной на спину женщины. Она еще пытается отбиться, но не выходит. Айзек крепко вцепился в неё, сжав ногами её тело, тогда как руками наносил удары. Один за другим, бессистемно, куда уж получится ударить. Кровь теплыми брызгами пачкает детские щеки, худые руки, серую футболку, что теперь словно почернела, частично скрывающие тело ленты бинтов, светлые простыни, одеяло, пол… Кровь повсюду, куда ни посмотри. Хаотичный её узор воссоздал страшную, но завораживающую картину, что заставит любое сердце замереть. Кого-то пронзит ужас, а кто-то испытает восторг, восхищение…       Алое кровавое марево застило взор мальчишки, чьи губы все также растянуты безумной улыбкой. Сердце чуть ли не поет, на душе небывалая легкость, постоянное внутреннее напряжение отпустило. Наконец-то… Жар в груди, что так долго мучил его, та жажда, которую, казалось, ничто не ослабит… Они исчезли, насыщенные пролитой кровью. Она очистила сознание Айзека, саму его душу. Кровью омыт он, и кровь же помогла исцелить все то, что мучило его многие годы. Пусть ценой чужих жизней, но это неважно. Ведь жизни принадлежали лживым тварям, грязным, кто сам ни во что не ставил чужие жизни. Уж сколько их похоронено у дома в выкопанных им же самим могилах…       Именно тогда Зак поклялся себе, что не солжет никогда. Ни кому-то еще, ни себе самому. Не уподобится тем, кого убил, кого будет убивать… И той, что обрекла его на такую судьбу. Тем, кто скрывает свою грязную суть улыбками. В тот день его захватило безумие; разум утратил силу, зато её обрели его желания. Точнее, одно единственное: пролить как можно больше крови, этим очистить лживые души людей. Ведь только кровь очищает, и ничто более…       С той памятной ночи, когда мальчик по имени Айзек Фостер окончательно умер, переродившись в серийного убийцу, прошло много лет. Зак ушел из пропитанного смертью детей дома. Еще несколько убийств было им совершено, вскоре после которых мальчика поймали. Словно зверя, держали в клетке, связанным. Приходили какие-то люди в белом, должно быть врачи, что-то говорили. И отправили в психиатрическую клинику, в которой юному убийце предстояло провести остаток жизни. По плану. По факту он покинул её спустя пять лет путем побега.       Знаете, когда живешь по одному и тому же расписанию каждый день, в течение нескольких лет, начинаешь волей-неволей запоминать каждый пункт этого распорядка, даже несмотря на пытки вроде импульсов электрического тока, пропускаемого через все тело. Зак тоже смог запомнить примерное расписание всех «процедур», проводимых над ним. А дальше уже дело за малым — выждать благоприятный момент для своего плана. Прикинуться уснувшим, с тем, чтобы в тот редкий момент, когда его руки будут свободны (врачи думали, что к их препарату нельзя привыкнуть, ага), изо всех сил вцепиться отросшими ногтями в лицо оказавшегося ближе остальных санитара. Это не сложно. Большие пальцы рук с некоторой натугой вошли в глазницы несчастного, по вторую фалангу, почти полностью. Громкий вопль боли нарушил тишину ближайших коридоров. Вот только Зак не обращал на него внимания. Слишком долго его грызло желание пролить чужую кровь. И вот сейчас он утолит его. Пальцы крепко сжимают голову мужчины в подобии тисков, не позволяя тому отстраниться, кровь льется из глазниц по рукам напавшего, щекам жертвы, ее шее, прямо на светлую форменную рубашку. Зак смутно ощутил сквозь собственное алое марево сознания, что его, кажется, пытались отодрать от несчастного. Он ощущал удары нечетко, крики доносились как сквозь вату. Но… Он все равно их слышал. Слышал, как один из мужчин звал на помощь, слышал приказ вколоть буйному пациенту сильный транквилизатор или оглушить его разрядом электричества. Это никак не входило в планы Зака. И он, оттолкнув от себя ослепленного санитара, повернулся к окружившим его врачам. Расклад не ахти… Он один, а их уже шестеро рослых мужчин. Седьмой валяется на полу, лишившийся сознания от боли в черепной коробке. Внимание Зака его не касается, сосредоточенное на еще способных остановить его и скрутить противниках.       Наверное, увидь происходящее в палате кто-то, имеющий мало-мальское воображение, он вспомнил бы охоту. Загон дикого зверя. Врачи — охотники со шприцами-ружьями, и Зак — молодой волк, долгое время пробывший в заключении, но теперь, будто по счастливой случайности, выпущенный для последней в его жизни охоты. Вот только… Волк оказался сильнее, чем казался, и уже покалечил одного охотника. И, будучи загнанным в угол, неизвестно, что может сделать. Ради свободы — что угодно.       Взгляд разноцветных глаз мечется, ищет пути к побегу, возможности проложить его… Окно сразу отпадает — слишком частые прутья решетки не пропустят даже столь худого парня, как он, а пробить их не получится. Но вот иной вариант… Его сюда привели для проведения какой-то операции. Попытались ослабить, вколов что-то усыпляющее, но не подумали, что реакция организма могла ослабнуть из-за частого введения препарата. Именно поэтому Зак сейчас не лежал на металлическом столе, а стоял неподалеку от него, затравленно озираясь. До тех пор, пока взгляд не зацепился за стол с инструментами. А это интересно! Зажимы, молоточки, иглы, от коротких, сантиметров пяти в длину, до длинных и толстых, длиной во все тридцать на вскидку. И какая-то штука, похожая на дрель, только вряд ли для стен или хотя бы зубов.       Врачи будто почувствовали опасность. Один даже бросился на пациента, намереваясь вколоть ему транквилизатор, но не успел. Пациент оказался быстрее. Рвануть к столу, схватить в правую руку это подобие дрели, левой — притянуть за воротник промахнувшегося медика. Не нужно много времени, лишь доли секунд, и вот уже мужчина лежит на полу, придавленный сверху Заком и вопящий от боли. И к крику этому примешиваются другие звуки. Звуки сверла и дробящейся кости. Хватка убийцы удивительно крепкая, она не дает вырваться мужчине на свободу. Впрочем, он очень скоро затихает. Сверло пробило череп, из дыры вместе с темной густой кровью вытекает мозговое вещество. Пальцы пачкаются в этой теплой вязкой жидкости, глаза горят безумием. Зак даже забывает ненадолго о невольных зрителях, настолько заворожен открывшейся перед ним картиной. Впрочем, неважно это. Они и сами замерли, пораженные увиденным. И зря.       Сверло остается торчать из черепной коробки убитого — застряло, и так просто его не достать. Сам Зак неспешно выпрямляется. Словно дикий зверь, только что убивший жертву, но готовый убить и других. Раз дрель столь неудобна в качестве оружия, он возьмет что-нибудь другое. Выбор пал на небольшой узкий нож. Рукоять удобно легла в ладонь, хищный взгляд оценивающе прошелся по оставшимся пяти мужчинам. Зак на все готов ради свободы. И уберет любую преграду, тем более столь хрупкую, состоящую лишь из пяти жизней…       Крики боли, вопли предсмертной агонии, оканчивающиеся булькающими от крови хрипами, и полный безумной злой радости смех, — такую музыку слушали в ту ночь пациенты клиники. И дополняли её собственными шедеврами безумия. Вопили, стонали, бились о стены, визжали… Зак и их убил бы, но не хотел тратить драгоценное время на такую глупость. Те врачи заставили его попотеть — пять лет не прошли бесследно, тело потеряло в выносливости и силе. Да еще добавили охранники, прибежавшие на разразившуюся какофонию безумия освободившегося убийцы. С ними оказалось проще — вода на полу с подведенным электричеством от провода для электрошока сразила их наповал. Даже огнестрельное оружие применить не успели.       Зак только убрал кабель, оттащил тела и, перепрыгнув остатки лужи, бросился прочь. Нож он решил пока оставить при себе, но при случае заменить на что-то получше… Хорошо, все-таки, что клиника находится далеко от обжитых мест. А то здание и территорию уже окружили бы. А так… У Зака есть время. И надо избавиться от больничной одежды. По ней его быстрее вычислят и поймают.       Обыск больницы ничего путного не дал. Палаты заперты на ночь, процедурные кабинеты порадовали разве что наличием бинтов. Когда его привезли сюда, врачи сняли с тела все те бинты, в которых мальчик ходил с той ночи, как его подожгли. И без этого слоя белой марлевой ткани создавалось ощущение, что его лишили кожи. Или просто некоей защиты. Но вот тело вновь обвязано с головы до пояса белыми лентами тонкой материи, оставшаяся часть коей была уложена в найденную в одной из открытых комнат наплечную сумку.       А ведь Зак и не думал никогда, что в подобном небольшом филиале кошмара есть что-то вроде места отдыха для здешних палачей. Ан нет, вот же! Достаточно просторное помещение, уютное даже. Светлые теплого оттенка стены, мягкий ковер, широкий диван, пара кресел, низкий столик, книжный стеллаж, шкаф для одежды… Вот последний Зак решил изучить внимательнее.       Белых халатов в нем не оказалось — эта часть медицинской формы висела на вешалке при входе в комнату. Зато там нашлась обычная одежда. Не ахти что, но на безрыбье, как говорится…       Как итог, Зак снял с себя пижаму, в которой ходили все пациенты клиники, и заменил её на штаны из плотной, несколько грубой ткани, штанины которых заправил во взятые в том же шкафу ботинки. Да, великоваты, но не слишком. С ног не спадают при каждом шаге, и ладно. Для верности Зак разве что шнурки потуже затянул.       На скрытое бинтами тело он накинул сначала легкую водолазку, затем что-то вроде кардигана, и только потом — куртку. Легкая совсем. Похоже, сейчас лето. Заку об этом трудно было судить из его камеры, именуемой палатой. Да, окно имелось, но зарешеченное. И к нему не подойти из-за ремней, приковывающих его к постели. Впрочем, парень не обращал внимания на происходящее за окном. Небо меняет цвет с голубого или синего на белый, серый или черный. Изредка даже розово-алый можно было увидеть вечером, уже по возвращении из процедурного кабинета, с трудом еще осознавая происходящее под воздействием успокоительных препаратов. Ничего особенного.       Наверно, Зак мог бы убить этих людей, запертых в палатах. Людей, что вызывают отвращение одними своими воплями, визгом, криками… Всем тем шумом, что создают вокруг себя. Но… Но рассвет все ближе — небо за одним из окон начало светлеть. И, если он не хочет вновь оказаться пойманным, лучше уходить, и как можно скорее.       Все самое важное в жизни Зака происходило ночью. Как хорошее, так и плохое. Мать говорила, что он родился ночью. Погода была отвратительная, гроза бушевала, ветер выл. Неудивительно, что родилось такое чудовище. Сама природа противилась его появлению на свет, показывая это бурей, сильнейшей непогодой. Потом его подожгли. Тоже ночь. Ночью же увезли из дома, ночью он совершал свои первые и последующие убийства… Да. Только она, темная Ночь, всю жизнь была его верным союзником, скрывала чудовище от людей своим бархатным покровом, защищала, помогая уходить от опасности. Ночь скрывала, Луна освещала путь во мраке…       Возвращение в родной город. До него Зак добирался достаточно долго. Но, как бы то ни было, оно того стоило. Поиск карты, благо, что название родного города Айзек, хоть и смутно, но помнил, пусть это и странно спустя столько лет. Потом сама дорога. В основном приходилось идти на своих двоих, но иногда получалось забраться в кузов проезжающей мимо машины или даже оказаться попутчиком не слишком везучего путешественника. Ведь когда их путям предстояло разделиться, жизнь водителя скоропостижно обрывалась. Свидетели не нужны, а взятый в лечебнице нож оказался очень кстати…       До города Айзек добрался ночью, на попутке, водителем которой был молодой парень, не намного старше самого нежданного пассажира. Удобно. Особенно учитывая, что ботинки, взятые в больнице, окончательно сносились. Подошвы начали отрываться. Прочую одежду Зак успел сменить — просто с некоторых своих убитых уже попутчиков снимал какую-то одежду. В той, мешковатой, было не слишком удобно. Теперь же, когда хотя бы штаны не сильно отличаются размером от его собственного, не считая разве что длины штанин, передвигаться стало удобнее. Те брюки одного из докторов Зак выбросил, заменив на узкие красные джинсы. Водолазка, подобие кардигана, ветровка — это тоже было заменено на белую, даже чуть сероватую свободную футболку и серо-коричневую куртку со стрелками и широким капюшоном.       И вот теперь он смог избавиться от слишком больших для него ботинок, заменив их другими. Черные, высокие. Армейский типаж, так сказать. Ведь парень как раз ехал к своей девушке после окончания службы. Что ж, не доехал. Теперь его кто-то найдет здесь, скажет полиции. И в новостях объявят об убийстве некоего молодого человека, труп которого был найден в брошенной машине на подъезде к городу. Возможно, покажут его фото, его узнают. Будут обещать поймать убийцу, наказать по всей строгости закона. Однако на деле ничего не будет. Зачем ловить кого-то, кто наверняка уже исчез. А даже если вычислят личность убийцы, это ничего не изменит. Уж Зак постарается спрятаться от всех.       Ночь проводила когда-то из этого города Айзека Фостера, девятилетнего мальчика, от которого отказалась мать, который пострадал в огне, получив множество ожогов, благодаря любовнику этой женщины; Ночь же и встретила его здесь, но уже не как человека, коим Айзек считал себя, а чудовищем, каким Зак и родился. Уже повзрослевший парень, даже молодой мужчина девятнадцати лет, психически неуравновешенный серийный убийца, оставляющий за собой длинный след из крови и трупов, не способный утолить этой своей дикой жажды… По крайней мере полностью. Да, порой желание убивать становится слабее. Но, как правило, ненадолго.       Но все это уже в прошлом. Прошлое не столь важно. Значение имеет лишь то, что происходит здесь и сейчас, в настоящем. И Зак уже вышел на охоту. Да, порой он мог пропустить несколько ночей. Или залечь на дно, или просто не испытывая жажды отнять чужую жизнь, из-за одного лишь плохого настроения. Но именно сегодня перерыва быть не могло априори.       Почему же? Такой вопрос могли задать многие. Ночь как ночь. Мало отличается от прочих, что были или будут когда-то… Верно. Ответ верен для большинства. Но это большинство, как правило, редко обращает внимание на то, что происходит над их головами. Они живут лишь тем, что находится на уровне них самих, не поднимают голову выше. И не видят ночного светила.       Зря. Ведь именно оно отвечает на вопрос, почему эту ночь Зак не мог пропустить ни под каким видом. Луна. Обычно она имеет белый или чуть голубоватый цвет, а свет ее отдает серебром. Но порой, раз-два в год, или чуть реже, она меняет свой окрас. Кажется, будто она наливается кровью, становится ярко-алой. И Айзек чувствует ее зов. Не луны, Ночи. Луна есть светило, не от нее зависит ее цвет. Ночь решает, какой ей быть. И когда луна полна крови, это означает ничто иное, как зов Ночи, ее желание крови. Кровью должны наполниться и улицы города. В такие ночи убийств происходит особенно много, а наутро полиция находит немало трупов, и все представляют собой, откровенно говоря, кровавое месиво. Даже порой нельзя сразу понять, мужчина перед тобой или женщина.       Вот и сегодня ночь освещает мир красной луной. Она светит с небосвода, окрашенная чистым, ничем не замутненным цветом свежепролитой горячей крови; от одного лишь вида ее сердце бьется чаще, в груди расцветает сводящее с ума тепло, и руки, полные сил, сами тянутся к рукояти косы.       Нож давно стал бесполезен. А это оружие и острее, и мощнее. Найденная пару лет назад на окраине города, в каком-то заброшенном здании, похожем на склад, коса стала полезным и удобным оружием.… Но это отвлечение.       Пальцы сжимают рукоять косы, сильно, почти судорожно. Биение сердца стало чаще, шум в ушах все нарастает, туманя остатки разума, а грудь словно распирает некое чувство, оно становится все больше, настолько, что кажется, будто сейчас вырвется наружу, разорвет ребра, однако на деле от центра этого безумия вновь идет новая волна. Сладость и боль одолевают Зака, и он знает, как действовать, чтобы это предвкушение лопнуло словно пузырь, накрывая все его существо своим содержимым, своей эйфорией. Кажется, будто бы само небо требует крови. Оно получит ее, сполна. И он, Айзек, прольет ее, наполнит улицы алыми реками ускользающих жизней и криками обреченных.       Большинство людей в темное время суток уходят домой. Это можно назвать инстинктом, заложенным в человека с самого начала его существования в мире. С тех самых времен, когда одеждой их была шкура убитых зверей, когда они не знали, что такое электричество, а мысли передавали посредством не привычных букв, но рисунками. Наскальной живописью. Именно тогда в человека был заложен страх перед тьмой. Именно ночью выходили на охоту хищники. Они крались во тьме, не замечаемые добычей ровно до самого последнего мгновения, когда становилось поздно, и острые клыки вонзались в нежное горло жертвы, и жизнь толчками вытекала из нее вместе с кровью.       Вот только не у всех есть этот инстинкт, называемый самосохранением. Порой встречаются глупцы, мнящие себя бесстрашными, крутыми и смелыми, как персонажи из боевиков. Или просто не ощущающие опасности, будто каменные улицы и стены города способны защитить их от всего. Лица их искажает дерзкая ухмылка, глаза горят деланной снисходительностью, а то и вовсе предвкушением ночных приключений. Однако же стоит увидеть лишь намек на опасность, как эта маска «героя» разлетается подобно стеклу, а сами они бросаются прочь. Бежать, как можно дальше и быстрее, к безопасному дому… Но то лишь попытка, не более. Неудачная, конечно же. Зак догонит их. Обязательно. Коса убийцы настигнет своих жертв, и землю оросят реки крови, наполняя ночную тьму страхом, криками боли и отчаяния, от которых так волнующе замирает сердце их палача, тонкие губы которого растягивает полная безумия, злобного триумфа улыбка…       Охотник идет. Улицы освещены тусклыми огнями фонарей, но от них тени только гуще. Где-то в подворотнях лают собаки, вдалеке слышен вой сирен автомобилей. Только Зак не обращает на этот городской шум никакого внимания. Ведь территория его охоты не там, а здесь, близ здания городского университета.       Казалось бы, место совершенно неудачное, гораздо больше шансов найти жертвы в подворотнях или даже парке. Но охотник выбирает именно это место, сюда его тянет этой ночью. Чутье, интуиция — называйте, как хотите. Что бы это ни было, оно никогда не дает осечек. Не дало и в этот раз. Зак это понимает, стоит ему лишь увидеть впереди силуэты людей. Невысокая тонкая фигурка явно принадлежит женщине или девушке, четверо позади выше и массивнее — мужчины. Зак удобнее перехватил свою косу, ускоряя шаг. Тем не менее, нападать не спешил. Все то же чутье подсказывало, что пока не время.       Все верно. Группы из пяти человек одновременно встречаются редко. Богатый урожай, но надо знать, когда его собирать. Если поспешить или взяться за дело слишком поздно, можно потерять всех. Если же выждать, то немало крови прольется этой ночью на землю. Только бы вытерпеть дрожь, что сотрясает руки убийцы. Тремор, он возникает обычно от сильного волнения. Но конкретно сейчас — лишь от все возрастающего желания убить. Ощущать, что чья-то жизнь в твоих руках, и безжалостно раздавить ее, рассечь тело, позволяя алому цвету пролиться на землю, становясь черным… Одна лишь мысль будоражит искалеченную когда-то давно душу убийцы. И желание возрастает, словно в замкнутом круге…       Ожидание не продлилось долго. Минут десять или пятнадцать всего. К этому времени преследуемая (Зак уже понял, что видит почти ту же охоту, что вел сам, только цель этих четверых разительно отличается от его собственной) подошла слишком близко к одной из темных улочек. Это послужило своеобразным сигналом охотникам-жертвам, при виде которого они набросились на свою собственную добычу. Словно свора псов на зайца. Один зажал девушке рот, свободной рукой прижимая хрупкое тело к себе, двое других схватили жертву за руки, обездвиживая. Четвертый смотрел, чтобы их никто не видел. Плохо, надо сказать, смотрел.       И вновь тишина ночи нарушена. Схваченная, девушка все равно пыталась сопротивляться, с губ ее сорвался вскрик, заглушенный чужой ладонью, перешедший в смазанное дальними шумами протестующее мычание. Но и оно окончательно растворилось в пьяном гоготе напавших, перемежаемом в тон ему руганью. Верный сигнал. Лицо охотника, частично скрытое бинтами, исказил откровенно звериный оскал, в черном и золотом глазах отразились злая радость, ликование, предвкушение почти экстатического наслаждения, и где-то в их глубине заискрился алый огонек той первобытной жажды крови, так часто охватывающей сознание и само существо убийцы, которую можно разве что ослабить, но утолить — никогда.       Зак сорвался с места резко и бесшумно, подобно тени. Правая рука сжимает рукоять косы, на лезвии которой даже в темноте видны разводы засохшей крови — следы прошлых убийств, смытые лишь частично, и то за счет того, что владелец просто затачивал оное.       Первой жертвой стал самый мелкий из «псов». Его, видимо, пока не собирались приглашать к общему веселью, вместо этого оставив стоять на страже, пока остальные терзают добычу. Широкий замах оружием, на котором отразился тусклый свет дальнего фонаря, свист рассекающего воздух опускающегося лезвия — и вот первая кровь обагрила грязный асфальт подворотни. Незадачливый охотник стал жертвой, но даже осознать этого не успел. Тело разрублено надвое, от левого плеча к правому бедру. В широко распахнутых глазах успели отразиться лишь удивление и шок, после которых искра жизни погасла в них окончательно. Тело с влажным звуком рухнуло на землю, при этом верхняя и нижняя части заметно разделились при падении. Кровь огромной лужей растекается вокруг, в неясном слабом свете фонарного столба, стоящего на другой стороне улицы, влажно блестят еще теплые темные змеи кишок и прочих внутренних органов, ведь уже ничто не держало их в тесном плену мертвого тела.       Наверное, Зак мог бы полюбоваться на дело рук своих, собрать скрытыми бинтами пальцами немного крови из хранящей тепло уходящей жизни плоти, дабы затем слизнуть алые капли, смакуя вкус первой в эту ночь смерти… Но, увы, дела еще не завершены. Нельзя допустить, чтобы остальные «псы» сбежали. Тем более, что они уже переключили внимание со своей жертвы сначала на оставшиеся от подельника куски разрубленного тела с выпавшими на асфальт органами, а после на, собственно, убийцу, не скрывавшего вызванного убийством и видом крови подобия экстаза. Охотники стали жертвами. Псы поняли, что оказались на территории волка. И он их не отпустит. Нет, ни в коем случае… Лишь чуть помедлит, пока они застыли в ужасе, упиваясь выражением отчаяния в глубине их глаз, горящим в них осознанием собственной обреченности. Всего несколько сладких мгновений, и наполненный безумием смех наполнил ночную тишину подобно набату, возвещающему грешникам их смертный приговор.       Этот звук словно пробудил жертв от их ступора, вызванного видом то ли разрубленного надвое товарища, то ли самого убийцы с окровавленной косой в руке, и они, позабыв о девушке, стоящей у стены в частично сорванной одежде, бросились бежать.        — Не уйдете! — сквозь смех прокричал Зак, бросаясь вперед, в погоню за беглецами. Обречены, но, даже понимая эту простую истину, они цепляются за рвущиеся нити своей жизни… Одно лишь это казалось забавным, настолько, что смех убийцы не обрывался. Он преследовал жертв подобно хищнику, подобно бегущему по следу охотнику. О девушке у стены Зак на тот момент напрочь забыл. До поры, разумеется…       Да, не суждено «псам» спастись. Они слишком пьяны, ноги то и дело путаются, их самих заносит на поворотах. Преследователь — прямая противоположность. Он в отличной форме, молод, силен, вынослив, и уже успел полностью оправиться после пяти лет заключения в психбольнице под транквилизаторами…       Вторую жертву Зак настиг быстро, не пробежав и двадцати метров. Взмах косой, подсечка, и смех его потонул в исполненном боли вопле, что вырвался из груди первого из настигнутых беглецов. Несчастный с размаху рухнул ничком на асфальт, отсеченные под коленями ноги парой обрубков отлетели в сторону, более не способные спасти своего теперь уже бывшего владельца.       Жертва еще жива, ее кровь интенсивными толчками хлещет из остатков отсеченных нижних конечностей, образуя на асфальте кажущуюся в темноте черной огромную лужу, от которой исходит отдающий железом теплый, чуть сладковатый тяжелый запах свежей крови. Так прекрасно, так волнующе… Зак невольно провел ладонью по своей груди, ощущая, как часто в ее плену бьется сердце, словно трепещущая в клетке птица. Сжал в пальцах ткань на груди слева, как если бы хотел вырвать этот бьющийся в конвульсии орган, ощутить его толчки в собственных пальцах, сжать сильнее… Но сие не было возможно, оставалось только упиваться царящим в груди и душе трепетом, рожденным ощущением власти над чужими жизнями.       Зак подошел к пытавшейся хотя бы уползти жертве, с силой пихнул ее ногой в бок, переворачивая на спину. Убить, вонзив лезвие косы в спину — слишком просто. И скучно. Заку нужно видеть лицо того, чью жизнь он вот-вот оборвет, ведь только так можно насладиться отраженным на нем отчаянием, страхом, даже зарождающимся в животном ужасе безумием…       С бледного, обливающегося холодным потом лица на Айзека смотрели крохотные, полные первобытного ужаса жертвы перед хищником глаза, из которых непрерывным потоком лились слезы, наверняка не осознаваемые ею самой, то бишь жертвой. И вблизи стало понятно, почему он отстал от своих подельников. В запале Зак этого не заметил… Жирная, неповоротливая туша.       В черном и золотистом глазах отразилось презрение, даже отвращение. Зак уже не видел, что несчастный что-то тихо бормотал, пытаясь превозмочь боль и страх. Это бы ничего не изменило. Резкий взмах косой, и лезвие вошло глубоко в грудь поверженного беглеца, после чего, повинуясь руке убийцы, распороло и брюшину. Короткий предсмертный крик, и уже вторая жизнь отнята Заком в эту ночь. Лужа на асфальте стала больше, зияющая влажной чернотой рана не скрывала своего страшного содержимого: крови, разорванных и образующих одно сплошное месиво мышц и органов, в частности кишок, украшенных мелкими осколками костей из пробитой грудной клетки.       Кровь еще продолжала натекать из уже мертвого тела, а Зак вернулся к преследованию еще надеявшихся спасти свои жалкие жизни беглецов. Охотника не остановить. Он бежит за следующей жертвой.       Кто-то мог бы решить, что это бесполезно. Понятно же, что двое других уже удрали в свои норы. Но Зак… Нет, он настигнет каждого!       Третий нашелся буквально минут через пять пробежки. Словно грязный таракан, он спрятался среди мусорных мешков. Сидит, трясется, глаза зажмурены, губы судорожно двигаются, можно даже расслышать слова молитвы, обращенные к сжимаемому в руках крохотному деревянному крестику. Надо же, какой набожный. Того и гляди обделается со страху… Что ж, мусору и подыхать среди мусора. Последовал резкий, острый даже на звук свист рассекаемого воздуха, лезвие хищно сверкнуло в тусклом свете ночных огней — и с греющим душу убийцы хрустом вошло в череп сжавшейся жертвы, пробивая не только голову, но и корпус; чуть загнутое острие косы показалось из живота мужчины, окрашенное в цвет горячей алой крови, влажно поблескивающей даже при столь скудном освещении. Руки жертвы резко ослабли, безвольными плетьми упали вниз, выпуская из своего плена крестик, что также безвольно повис на простом шнурке на шее убитого. Зак довольно оскалился, с изогнутых в усмешке губ сорвался смешок. Он попытался было извлечь свое оружие из уже мертвого тела, но не получилось. Застряло. Еще пару раз с силой дернул за рукоять вверх. Безрезультатно. На лице парня на мгновение отразилась вспышка злобы, даже некоей ярости, и он, уже обеими руками взявшись за рукоять косы, рванул ее не вверх, а на себя, телом подаваясь назад. Влажный хруст костей, треск рвущейся плоти и кожи — и оружие свободно, а асфальт, мусорные мешки и часть стены здания залиты кровью, заляпаны ошметками мозга, костей, кишок; разорванные легкие парой тряпок свисают из распоротой грудной клетки. Зак одарил безжизненное тело последним презрительным, лишенным всякого интереса взглядом, забросил косу себе на плечо и, напевая под нос где-то услышанную веселую мелодию, отправился на поиски последнего из мужчин. Девушку он решил оставить на потом. Как это говорится, на десерт… От одной лишь мысли о том, что он с ней сделает, губы растягивает предвкушающая улыбка, в глазах загорается огонек возбуждения, и язык словно сам собой проводит по частично скрытым белыми лентами бинтов губам.       Но где же четвертый? Вряд ли он смог далеко убежать. Да, страх отрезвляет сознание, вот только тело может подвести. Оно не так быстро приходит в себя после употребления алкоголя.       Вокруг тишина, создается ощущение, что все вокруг вымерло. Но преследователя не обмануть. Он найдет свою жертву. Для этого усилий не нужно. Она сама себя выдаст.       Неспешные шаги гулким эхом отдаются в тиши. Убийца все ближе. Жертва слышит его. Запах крови, смерти становится сильнее, такой теплый, удушливый, чуть сладковатый, от чего к горлу подкатывает слабое ощущение тошноты, а по спине бегут волны дрожи; шаги все ближе. Топ. Топ. Топ. Каждый шаг — удар в набат, отсчитывающий последние мгновения, оставшиеся до того рокового момента, когда жертва лишится своей жизни, когда трепещущее в груди сердце прекратит свое биение о грудную клетку. Дрожь уже сотрясает тело, будто в лихорадке, настолько сильно, что зубы начали стучать друг о друга. Топ, топ, топ… Шаги приближаются. И чем ближе охотник, тем больше нарастает гул в голове жертвы, вызванный частым сердцебиением, шумом циркулирующей в ушах крови. Шум этот силен, он не позволяет обреченному услышать ничего, кроме одного. Шагов самой Смерти. Это особый звук, способный добраться до сознания даже тех, кто рожден абсолютно глухим. Это то, что всякое существо ощущает чисто интуитивно, так называемым «шестым чувством»… В какой-то момент психика не выдерживает, и мужчина с полным смертного ужаса криком выскочил из тупика, в котором прятался, и до которого Заку оставалось пройти буквально метров пять. Может, у него и был шанс выжить… Но только не теперь. Фатальная ошибка уже совершена, и ее не исправить.       Убийца не медлит. Рука рефлекторно перехватывает рукоять косы, готовя оружие к замаху, тогда как сам парень с присущим лишь ему безумным оскалом предвкушающей улыбки бросился вперед. Расстояние ничтожно. Охотник настигает жертву быстро, ударом тупой стороны косы сбивает с ног. Мужчина по инерции полетел носом вперед, кое-как успев сгруппироваться, чтобы удар об асфальт пришелся только на плечо. Повернулся белым, как мел, лицом к убийце. Глаза широко распахнуты, зубы отбивают чечетку.        — П-прошу… П-п-пощадите… Клян-нусь, б-больше н-никогда не п-притронусь к эт-тим девчонкам! — голос мужчины дрожал, что, вкупе с его кудрявыми седеющими уже волосами, образующими надо лбом легкую залысину, и уже наметившимся животом, создавало образ жалкого барана. Надо же, старый баран, решивший поразвлечься с молоденькой овечкой… Жаль, что рядом проходил охотящийся волк…       Зак провел языком по губам. Словно кот, увидевший перед собой выводок птенцов. Он упивался видом беспомощности, отчаяния. Осознания того, что жертва обречена, и помощи ждать попросту неоткуда. Мольбы о пощаде лишь добавляют происходящему некую изюминку.        — Так трепещешь от страха… Боишься за свою жалкую жизнь, молишь о пощаде… Но не надейся, твои мольбы — лишь пустой звук. Ты не встретишь рассвета. — Зак резко наклонился, так, что его лицо оказалось довольно близко к лицу мужчины, а затупленная сторона острия косы оказалась достаточно близко к его горлу. — Знаешь, я бы мог даже подарить тебе легкую смерть… — На долю мгновения безумие на лице Зака сменилось задумчивостью. Лишь доля мгновения — и почти сразу широкая ухмылка выносящего приговор палача. — Но ты и твои дружки заставили меня побегать, поискать вас… Они уже расплатились за это. И тебе остается лишь пенять на себя!       Широкая усмешка, больше похожая на оскал, скрытых бинтами губ и безумный блеск в разноцветных глазах убийцы — последнее, что предстояло увидеть несчастному в этой жизни. Зак одним стремительным движением выпрямился во весь свой рост. Лезвие сжимаемой в его руках косы опасно блеснуло острием в тусклом свете ночных огней и с резким свистом опустилось вниз. Истошный вопль огласил ночные улицы. Тело мужчины изогнулось в судороге боли, а по асфальту черно-алыми змейками потянулись ручейки крови из пробитого насквозь правого бедра. Рана казалась страшной, но на деле не была особо опасна. Зак лишь чудом не задел артерию, но даже при таком раскладе жертва имела все шансы истечь кровью. Не говоря о болевом шоке…        — Ты помучаешься. А я буду упиваться твоими криками! Не сдерживайся…       С губ убийцы вновь сорвался смешок, острие косы сдвинулось чуть ниже, увеличивая рану и заставляя мужчину кричать. Зак не торопился. Извлек лезвие из ноги, но лишь за тем, чтобы нанести новый удар уже по второй конечности, пробить насквозь, задевая кость. Жертва не переставала кричать, и до того громко, что, казалось, задохнется собственным воплем. Глаза выпучены, так, словно вот-вот выпадут из орбит, лицо влажно блестит от слез и пота. Гримаса ужаса, агонии, боли… Айзек упивался этим видом, и готов был причинить еще больше боли, лишь бы насладиться всеми этими эмоциями сполна.       После ног настала очередь рук. Тут уж пришлось ударить изнывающую от боли жертву ногой в грудь, опрокидывая на спину, потому как у несчастного еще доставало сил на то, что бы приподниматься на земле или даже переворачиваться на бок, что не очень удобно для его палача. Но силы стремительно покидали мужчину наравне с кровью, залившей уже чуть не половину проулка. Он уже не сопротивлялся. Зак уже хотел было ударить, вот только точно по руке косой сложно попасть. Пришлось менять цель. В итоге через каких-то пару-тройку мгновений лезвие вошло в область под правой ключицей. Новая рана, новые ручейки толчками рвущейся наружу крови, новый болезненный крик… Зак сдвинул оружие наискось под острым углом. К ожидаемому воплю добавился хрип. Мужчину сотряс судорожный кашель, на губах появилась кровь. Кажется, Зак умудрился задеть легкое… Даже досадно — это сократит время веселья. И крик уже не будет таким уж чистым. Хрипы и бульканье будут сопровождать его до самой кончины жертвы. Чем больше Зак осознавал это, тем меньше становился его интерес. Даже слушать это неприятно. В глазах парня мелькнула ярость, и он, отойдя немного и замахнувшись, нанес последний удар. Резко на улице стало тихо. Ни криков, ни стонов, ни всхлипов… Только голова с влажным звуком откатилась в сторону, слабо ударилась о мусорный бак, да там и осталась.       Айзек еще немного постоял над быстро остывающим телом, смотря на него пустым взглядом. Казалось, мысленно он пребывает где-то далеко. Затем поднял взгляд вверх. Луна, столь восхитительно красная, уже начала опускаться к западному горизонту, тогда как на востоке небо стало чуть светлее. Близится рассвет. Надо поспешить с поисками последней жертвы, той девчонки. А после найти укрытие на день. Какой-нибудь подвал или чердак, или заброшенное здание, куда никто не приходит… Любое место, подальше от этих кварталов. Иначе его могут опять поймать, пусть и не сразу.       С этой мыслью Зак, положив косу себе на плечо, направился обратно, к тому самому переулку, где убил первую жертву сегодняшней ночи. Расстояние оказалось приличным. В небесах уже начали пропадать те редкие звезды, чей свет пробивался сквозь завесу неонового света и городского смога, а Зак только-только вернулся к нужному переулку. Разрубленное тело лежит на том же месте, посреди кровавой лужи, уже остывшее. А все-таки что-то изменилось… Да, верно. Исчезли внутренности. Судя по следам на засохшей крови, здесь побывали собаки. Должно быть, они были голодны и унесли часть убитого с собой. Что ж, это не столь важно. Зака больше интересовала его последняя жертва, которой, к слову, здесь и не было. Видимо, убежала, еще когда он погнался за другими четырьмя. В глазах парня мелькнуло раздражение. Недолгое, потому как взгляд зацепился за какой-то небольшой предмет, лежащий на асфальте, там, где мужчины прижали девушку к стене.        — Что тут у нас? — спросил он сам себя, подошел ближе, поднял предмет за уголок. Небольшая книжечка с фотографией той самой девушки внутри. Изучение не заняло много времени. «Студенческий билет» — гласили золотистые буквы на обложке. Внутри, рядом с фотографией голубоглазой блондинки, значилось: Рэйчел Гарднер. На одной стороне были общие данные девушки, то бишь имя, дата и место рождения, место жительства; на второй — информация о том, где она учится. Университет, кажется, он расположен не так далеко отсюда. Ясно. Значит, она возвращалась домой, когда за ней увязались эти пьянчуги. Не сложно будет поймать последнюю из жертв, раз есть место, где она часто ходит. Только выследить и убить. С этой мыслью Зак убрал найденное удостоверение в карман куртки и поспешил убраться отсюда. Рассвет уже наступил, скоро на улицах появятся люди. А в газетах будут записи о новых убийствах городского маньяка и призывы быть осторожными. Зак не увидит этого ажиотажа. Он будет отсиживаться, по крайней мере, до полудня, в каком-нибудь заброшенном месте, чтобы потом выйти на след уже намеченной жертвы…