любовь - это готовность пройти вдвоём в вечность

      Акимов не чувствует боли. Кажется, они с ней стали едины. Одно целое. Когда становишься с чем-то одним целым, уже не замечаешь этого «чего-то», потому что кажется, что это «что-то» всегда было с тобой. А может, всё дело в морфии, но даже когда ему ставят капельницу, он ничего не чувствует. А первые сеансы капанья он переносил с трудом — кричал, просил не трогать его, извивался, будто бы это могло спасти его от бдительных медсестёр. Будто бы он мог сбежать. Но нет, сбежать он не мог. Да и некуда было.       Что осталось от молодого, симпатичного парня? Ничего. Да, на человека он ещё походил, несмотря на откровенно изуродовавшуюся внешность, несмотря на сочившуюся из него кровь и разлезающиеся кожные покровы, на которые нельзя было взглянуть без отвращения. Лишь душа делала его человеком в данный момент. Но даже если бы её можно было увидеть в недрах разлагающегося материального тела, кто бы заглянул, чтобы посмотреть на всё то, что у него осталось? Лёня.       В ушах гудит. Очевидно, морфий таки был не бесполезен, а с болью Саша не породнился. Где медсестра? Где она, когда так нужна? На самом деле она скоро придет, опоздания ненадолго были в этой больнице нормой. Но адская боль, разъедающая его, требует моментального вмешательства. Всем плевать.

***

      — Пожалуйста, — шепчет он. На громкий, убедительный тон не хватает сил. — Там… в моих вещах… деньги… возьмите себе, только дайте мне увидеть его…       Он хочет к Лёне. Хочет услышать напоследок любимый голос — даже не увидеть, нет, это слишком большая роскошь. Медсестра, поджимая губы, кивает, и Акимов чувствует нутром, как ей мерзко касаться его последнего жилища, оборудованного неудобным матрасом и пахнущей лекарствами и кровью простыней. Она зовёт санитаров, они помогают ей перетащить койку в палату к Топтунову.       — Лёня, я…       — Я всё сделал правильно, — слышит Саша в ответ бред, вырывающийся из недр сознания его самой большой и самой запретной любви.       Плевать, что подумает та женщина. Плевать на всё. Когда речь идёт о чём-то великом и самом дорогом, что у тебя есть, легко пойти против системы и наплевать на общественное мнение. Саше терять нечего, но умирать, не услышав голос Лёни, не хочется.       — Я люблю тебя, — если бы Акимов мог, он бы заплакал. Если бы мог, то вскочил бы, подошел к нему, коснулся бы его, но он не может. — Больше жизни. Прощай.       — Я тебя тоже, — слышит он голос по ту сторону холодной, синей перегородки. — Я сделал всё правильно…       Саша Акимов закрывает глаза, ощущая, как внутри всё рвётся от чувств. Завтра его уже не будет, скорее всего, но… Но любовь — это готовность пройти вдвоём в вечность. И они пройдут.