Не бойся…
Мощный удар хвостом снёс остатки стены и камни рассыпались, разлетаясь в стороны и придавливая собой не успевших отскочить. Ещё один удар снёс требушеты, рассыпая конструкции в клочья, словно они не имели веса. Приминая тела к земле лапами и когтями, дракон пронзительно кричал, оглушая и выпуская вслед за рёвом потоки огня. И огня было много. Так много, что от костей врагов не оставалось праха. Оставшись единственным на поле боя, он не улетал прочь, продолжая обрушивать гнев на всех и вся. Крушить остатки строений и сжигать сожжённое, когда в этом не было больше смысла; кромсать, кромсать их всех, разрывая туловища напополам, оставляя страдать, молить и гнить. Потому что они заслужили. Потому что его боли было больше, чем в сотне разорванных драконьей пастью тел. Потому что это всё, что он может. И он бы сделал это ещё раз. С каждой секундой в глазах угасает надежда. Надежда на то, что он ещё дышит. Но тело, неподвижное под брюхом дракона, было всего лишь телом. Бездыханным, как и десятки, сотни таких же вокруг… Не защитил, как и многих до этого. Как всех тех, кого любил, и кто был дорог. Опять. Земля постепенно остывает, отливая багровым цветом. Запах горелой плоти вбивается в ноздри, прёт по носоглотке и тревожит горло, взывая к рвотным позывам, и Хоук морщится, отхаркивая этот запах со слюной. Обугленные кости врагов и обезображенные лица невинных – всё смешалось. Задел ли он собой мирных? Не знает, и, что страшнее – не задумывается. Война всегда просит слишком большую плату и в этом её неизменность. Жадная до ужаса, прожорливая, но никогда не придёт без приглашения. Люди же – непримиримые идиоты, каждый раз зовут её в гости. – Упрямец, – чуть слышно вылетает из губ вместе с паром. И это самое грубое, что он может ему сказать. Потому что винить не за что. Да и можно ли винить того, кто хотел помочь? Того, для кого чужая жизнь была в приоритете? Хоук должен был схватить его тогда за грудки и трясти, повторяя это глупое слово, пока командор не прекратит свои дурацкие лекции о долге. Упрямец, упрямец, упрямец. Повторял бы вновь и вновь, монотонно, как птица. И раздражение Каллена сменилось бы удивлением, он бы восхищённо захлопал ресницами, потому что никто из всех тех, кого он знал, не мог так долго повторять одно и то же слово и ни разу не запнуться. Зарыдать бы от всего этого, но внутри всё то ли засохло, то ли зачерствело. Хоук криво усмехается, размышляя о том есть ли у него вообще терпение. Как он дожил до своих лет? Лотеринг, Киркволл, Скайхолд, Тень, вновь Скайхолд. Воспоминания о событиях разом давят на виски, вскрывая голову тупым ножом, как консервную банку. Видеть смерть родных, видеть, как рушится город под натиском кунари, затем – революции. Сказочное везение всякий раз выплывать из потоков дерьма или проклятие быть обречённым всякий раз в это дерьмо сваливаться? Сколько вообще потребуется терпения одному человеку хоронить своих близких, всякий раз, как специально, погибающих в его руках, когда ограда кладбища покосилась и уже трещит по швам от количества могил? Хоук отрицательно качает головой. Нет, он терпел слишком много. И прежде чем время притупит боль утраты, а пресловутое терпение вновь вылезет наружу, безрассудство, так свойственное ему, примет правильное решение. Вероятно, вот и настал тот миг... Лучи солнца, явившиеся с рассветом, режут глаза, стеклянные и холодные, как ледяные сталактиты. Первый снег смешался с пеплом и осел на плечи.С первым днём Зимохода, Каллен. Мы скоро вернёмся домой.
***
Он летел всё выше, минуя верхушки строений, минуя вершины гор, сбивая телом облака в кучу. Когда облака кончились, а крылья ослабли, он вцепился лапами в звёзды, карабкаясь по ним вверх. Достигнув луны и коснувшись её когтями, силы окончательно оставили его, а душа отошла к Создателю. Напоследок он крепче прижал генерала к сердцу и закрыл глаза. Поговаривают, что однажды с небес камнем вниз сорвался чёрный дракон.…и прыгай.