Сердце Иерихона

      - Маркус, - у Саймона всегда получалось произносить его имя с невероятной интонацией. С нежной привязанностью и недоумением, по крайней мере сейчас...       - Всего один вечер и один портрет, - революционер кладет голову к нему на колени, присев у кресла, в котором Саймон с уютом свернулся, забравшись с ногами в объятия мягких подушек.       - Нарисуй Норт? - осторожно предлагает Саймон, покусывая губы в нервном жесте, - или Коннора. Я ведь самый обычный бытовой андроид... а они сильные, и необычные.       - Мне не нужны Норт и Коннор. И не нужен Джош, и я не хочу рисовать Трейси и Кэру, - предвосхищая слова Саймона улыбается Маркус, положив ладонь к нему на ключицу, - мне хочется написать тебя, Саймон. Самого смелого, заботливого и живого из всех, кого я знаю.       В этот момент Саймон был отчаянно смущен и только радовался, что их кожный покров не способен изменять цвет под влиянием сильных эмоций. Но взгляда от Маркуса отвести не в силах, чувствуя, как вновь пропадает в его глазах.       У людей это называлось словом "гетерохромия". Мутация генов. Случайный сбой в "программе" ДНК.       Для андроидов это был символ того, что Маркус - их лидер - смог собрать себя по частям и повести свой народ к свободе. Это было... Вдохновляюще.       - Ладно, - тихо выдыхает Саймон, качнув головой и забрав ладонь революционера в свои пальцы.       Он чувствовал себя потерянным, когда Маркус привел его в свою студию, чем-то очень похожую на студию Карла Манфреда - Саймон видел ее в воспоминаниях старшего андроида в минуты слияния разумов. Светлое, большое помещение, в котором Маркус собрал все то, что желала его душа. Саймон редко бывал здесь...       - Подождешь меня здесь? - Маркус осторожно касается его лба своим, крепко обняв, - я заберу краски.       - Да, конечно, - и Саймон остается один на один с помещением. Оно было до странного живым и уютным, от рояля у окна и до самой маленькой статуэтки на полках у другой стены.       Рояль был "случайным гостем", который остался на совсем. Сначала он был черным, но оттирая его от краски в третий раз Маркус решил изменить идеально-лаковую поверхность. И отдал его "на поругание" желающим. Теперь рояль был изрисован весь, даже клавиши хранили следы краски. На боку гордыми золотыми буквами сияло "JERIHO", всю крышку занимал огромный знак революции - вскинутый вверх кулак, нарисованный краской, замешанной с тириумом, отчего в аналитическом зрении он сиял ярким синим. Остальное было исписано словами, которые складывались в хаотичные мазки, а те, в свою очередь - в фигуры, образы...       Саймон касается кончиками пальцев гладких клавиш и садится на банкетку, извлекая первые плавные звуки. Ему нравилась музыка начала тысячелетия, тягуче-сорванная от свободы творчества... Она была чем-то похожа на самого Саймона и каждая нота отдавалась внутри цепью маленьких приятных вспышек от головного процессора вниз по позвоночнику и переплетенным сенсорам, заставляя пальцы чуть ощутимо подрагивать и вынуждая прикрывать глаза от маленьких вспышек приятия.       Саймон не заметил, как вошел Маркус - просто в мелодию вплелся тихий голос: "играй, мой ангел"       И он играл, и музыка заполняла весь воздух, все пространство широкой студии, сплеталась с закатными лучами, запахом краски и ощущением чужого взгляда на сенсорах.       Он не оборачивался, и растворился в плавных переливах мелодий, словно мастер перекатывал одну ноту в другую с нечеловеческой выверенной гигабайтами расчетов н е ж н о с т ь ю.       Маркус неотрывно следил за его лицом, за тонкими пальцами, ласкающими клавиши. И рояль словно мурлыкал под пальцами, складывая звуки и сглаживая неопытность своего музыканта.       Под пальцами Маркуса с несмелой бережностью появлялись дорогие ему черты, но вскоре он отложил взятых холст - образ Саймона, играющего на рояле, появился всего за несколько часов, но Маркуса тянуло, просило, звало - пиши дальше, пиши, пока его мелодия течет ласковой рекой для тебя одного. Для вас двоих. Бери в дрожащие от предвкушения руки краски, Творец. Оставь на холсте оттиск своего Света, своей Музы.       Белый девственный холст нарушили голубые оттенки - глаза, цвета неба, смотрящие из белизны, которую постепенно затапливала чернота и грубая синь, очерчивающая бархатно-ночное небо и мириады звезд.       И Саймона. Его Саймона, смотрящего с выверенной тысячью оттенков красок и эмоций любовью куда-то вниз, где отражением звезд сверкала сотня огней-диодов...       Лишь занявшийся рассвет осторожно коснулся оживших машин своими лучами через окна, сглаживая ночную магию. На закрытой крышке рояля сидел Саймон, рассматривая свое лицо, объятое светом звезд и улыбался сидящему за роялем Маркусу.       - Неужели ты видишь меня таким?       - Да, - андроид с глазами дьявола чуть кивает, - я впервые увидел тебя сердцем Иерихона, а сейчас ты стал моим сердцем, Саймон.