***
… Не то, чтобы мне особо нравился мой командир Ли Шанг (в плане, конечно, как девушке, на уровне симпатий; потому что человеком он был неплохим, во всяком случае не гнилым, как императорский советник Чи Фу), но это был мой долг, долг перед Родиной и Отчизной спасти его во время той снежной лавины. И за это я поплатилась. Сурово поплатилась. Поплатилась почти своей головой. Не понимаю, чем руководствовался Ли Шанг, когда он, откровенно говоря, напрямую нарушил закон, хотя по факту должен был меня казнить. Но я благодарна ему за это и, в первую очередь, благодарна за свою жизнь. Я не могу сказать, что не беспокоилась за него, когда гунны «восстали» из-под снегов перевала Тянь-Шао, но отчасти это будет неверно. Я беспокоилась. Очень сильно беспокоилась и переживала. Но не за него. Точнее не только за него, а за всю нашу немногочисленную армию, за Яо, Линга, Чьен-По, за императора и за китайский народ. Да, так будет что ли более… правильно? верно? точно? И поэтому я решила вернуться. Не знаю, чем конкретно Я руководствовалась в тот момент. Наверное, огромной любовью к родному Китаю и чувством воинского долга. Хах, странно всё это. Тогда я думала, что это был лишь мой долг как солдата, но теперь, я прекрасно понимаю, что это был долг, идущий от сердца. Я послушала своё сердце и повиновалась ему. Где-то на подкорке сознания я прекрасно понимала, что даже в случае удачи мне не избежать смерти, и, наверное, даже отчасти с этим смирилась, но… я не хотела, чтобы моя жертва была напрасной, и поэтому даже боялась думать о том, что будет, если мы проиграем или я просто не успею их предупредить… Всё обошлось. К счастью. Что удивительно, даже к счастью для меня. И это меня удивило, поразило до дрожи, ведь я уже смирилась с неизбежностью собственной смерти… (хотя по правде сказать, наверное, я смирилась со смертью уже тогда, когда прикинулась солдатом и сбежала в лагерь Ву Чжонг вместо своего отца). Нельзя сказать, что я не видела, что Шанг хотел сказать больше, гораздо больше, чем та скупая, избитая фраза: «Ты — отличный боец…». Видела. Прекрасно видела. И ещё видела, как он осторожно, но медленно, до безумия медленно, подбирает ведомые лишь ему таинственные слова. Видела это растерянное (или же растерявшееся?) лицо. Видела слегка потянувшиеся, очень слабо потянувшиеся, неуверенные и дрожащие руки. Руки, которые словно желали ухватить что-то очень ценное и дорогое для него, но это что-то упрямо ускользало прямо из-под его носа… Но я не придала этому особого значения… Или, может, просто не хотела придавать? Не знаю. Ответ я не могу найти до сих пор. Единственное, что я знала тогда, и знаю сейчас, это то, что чем выше взлетаешь, тем больнее падать. И я не тешила себя ложными надеждами в плане Шанга. Нет, вы не подумайте. Я по-прежнему не чувствовала к нему ничего кроме уважения и, отчасти, даже какой-то военной преданности. Но и ещё я была девушкой. Девушкой, которую «забраковала» сваха. Я была изгоем общества, позором и бесчестием своей семьи. И, конечно, любые огоньки надежды на возможное замужество я старалась с неимоверной яростью, усердием и скоростью затаптывать, уничтожать, заливать осознанием суровой реальности, в которой не бывает сказок. Поэтому даже думать о чём-то таком в отношении своего командира, я запретила себе давно, ещё с первого дня пребывания в Ву Чжонге, и продолжала пресекать подобные мысли и после окончательной победы. После неё я стремилась домой. Домой, домой, скорее домой. Нельзя сказать, что я не сожалела и не грустила. Грустила, ведь понимала, что буду скучать по дружеским перепалкам с Яо, шуточным боям с Лингом и приятным разговорам с Чьен-По. Один Великий Дракон Единства знает, когда нас снова сведёт судьба… А сведёт ли вообще? Но бесконечная тоска по дому, отцу, матери и бабушке, желание хоть как-то приумножить честь семьи, и в конце концов успокоить родных тем, что я всё же жива, перекрывали всю грусть расставания. Бесспорно, через месяц, неделю, или даже через день я буду тосковать по боевым товарищам, но я никогда не пожалею о своем выборе в тот момент, когда я, по сути, сбежала. Сбежала от Императора и его окружения, сбежала от друзей и… чего правду таить, сбежала от Шанга. В тот момент я боялась. Боялась не Шанга. Боялась неизвестности. Боялась того, что не буду знать, КАК реагировать на его дальнейшие слова, какие слова это будут и что они в себе будут нести. И поэтому сбежала. Гнусно, подло, трусливо сбежала. Но тогда это было необходимо мне… (как оказалось позже, и ему тоже). Вновь мы встретились с ним спустя месяц, когда я и отец сидели в саду. Шанг тогда пришёл, якобы чтоб вернуть шлем, но все понимали, что это было лишь предлогом. Ведь даже шлем-то не моим был. Форма отца, так нагло мною «позаимствованная», была зелёной, а принесённый шлем был красным… Собственно, это было не так важно. Не знаю почему, но я предложила Шангу остаться у нас пообедать. Но я никогда не забуду, как покраснел Шанг (ей-богу, словно подросток, а не двадцатисемилетний командир, победивший войско гуннов), когда бабушка Фа Сенха выкрикнула: «Останьтесь у нас навсегда!». Я тогда лишь тихо усмехнулась и подумала, что бабушка ошиблась в своих поспешных выводах. Как оказалось позже, бабушка Фа была не так уж и далеко от правды. Но в тот момент меня бóльше интересовала причина, по которой командир Ли лично приехал в наш дом. Во время обеда Шанг долго и неторопливо ел, упорно смотря на тарелку, и за всё это время не проронил ни слова, за исключением общих фраз вроде: «Спасибо!»; «О, это действительно очень вкусно!»; «Фа Ли, да у вас действительно талант!». После завершения обеда в комнате продолжала царить гробовая тишина, прерываемая разве что только тихими покашливаниями отца, которые то ли появлялись из-за его болезни, то ли служили намёками Шангу для начала разговора. Но Шанг продолжал молчать, лишь изредка, до побеления костяшек, сжимал кулаки, будто пытаясь что-то сказать, потом так же резко их разжимал, а затем повторял всё вновь. Мы тогда пребывали в неведении и терялись в догадках, но единственное, что нам оставалось — покорно ждать. И мы ждали. Спустя какое-то время, он резко встал, поклонился поочерёдно отцу, бабушке и матери и затем со словами «Почтенный Фа Зу» попросил разрешение у отца поговорить со мной наедине. Итак, мы направились в сад…***
Я не знаю и просто не представляю, почему я вспомнила об этом именно сейчас, когда я нахожусь на волосок от верной смерти. Наверное, потому, что давнее выражение нашего народа действительно было правдой, и поэтому моменты моей жизни проносятся перед моими глазами. Хотя, как ни странно, мне вспомнилась не вся моя жизнь, а лишь отдельные моменты, да и те они каким-либо образом были связаны с Шангом. Ну кто бы подумал полгода назад, что настойчивость и своеобразная целеустремлённость с нежеланием отступать не только смогут разжечь мою давно потухшую надежду, но и заставят меня влюбиться самой искренней и нежной любовью в капитана Ли? Хотя нет, уже в генерала Ли. По правде сказать, я называю Шанга «генералом Ли» лишь в моменты редких ссор. Он тогда обычно замолкает и с каким-то грустно-подавленным выражением лица* начинает смотреть вдаль, его взгляд мутнеет, а он сам словно превращается в едва заметную хмурую тень, затем напряженно молчит какое-то время или вовсе уходит в сад. Очень долго я не решалась его спрашивать об этом, но незадолго до помолвки у нас был тёплый разговор на берегу какого-то водоёма, где я всё же решилась узнать у него про эту его необычную реакцию. Он тогда долго упирался и не хотел мне рассказывать, но затем он сдался и поведал о том, что когда ИМЕННО Я называю его «капитаном» или «генералом» это напоминает ему о войне с гуннами и бою у перевала Тянь-Шао. И когда он думает об этом, то всегда боится представить, как бы он жил дальше, если бы не узнал, что я девушка; если бы я погибла от той раны мечом, которую нанёс Шань-Ю; если бы я сгинула под лавиной или умерла в схватке с Шань-Ю уже в императорском дворце. И все эти мысли настолько пугали и печалили его (печалили именно потому, что он жалел, что все эти тяготы судьбы выпали не на него, а на мои хрупкие — по его словам — плечи), что он просто терял связь с реальностью. Ему было необходимо убедиться в том, что всё происходящее не сон, что я жива и нахожусь рядом с ним (потому что по какой-то неведомой ни мне, ни ему причине, Шанга время от времени терзали кошмары, в каждом из которых я непременно погибала самыми разными способами: при чём как на войне, так и в городе или в других местах). Сейчас я думаю, что у Шанга может быть какой-то своеобразный дар предвидения, потому что месяца два тому назад, он рассказал мне о своём очередном кошмаре, в котором я по какой-то причине срывалась с моста и падала в пропасть. Довольно забавно это осознавать сейчас (ненормально-забавно именно от безысходности нашего (или только моего?) положения), потому, что всего пару минут назад мы с Шангом сорвались с моста, преследуя разбойников, и именно сейчас мы висим на огромной высоте, только не над каменистой пропастью, как было во сне Шанга, а над бурной горной рекой с острыми скалами по берегам, подводными сталагмитами и резкими порогами. Вы, наверное, захотите спросить меня, почему если мы сорвались с моста мы до сих пор живы? Не знаю. Честно, не знаю. Во время нашего падения Шангу каким-то чудом удалось ухватиться одной рукой за веревку от моста и повиснуть на ней, и при всём этом, кто-то из нас умудрился схватить за руку другого. Так и висим теперь: Шанг, держащийся за верёвку, и я, держащаяся за руку Шанга (именно я держалась за Шанга, ведь если бы он помимо верёвки держал ещё и меня, то ему было бы неимоверно тяжело)**. Уже больше двух минут я одновременно вспоминаю свою жизнь и судорожно думаю, что же делать дальше. Я всегда была реалисткой и сейчас я прекрасно понимаю, что верёвка не выдержит двоих. Понимаю, что если в скором времени я не отпущу Шанга, то она порвётся, и мы оба полетим вниз. Понимаю и поэтому не питаю ложных надежд на наше обоюдное чудесное спасение. Согласитесь, одна смерть лучше, чем смерть двоих. Тут и спорить нечего. А я люблю Шанга. Люблю до дрожи по всему телу, люблю больше жизни. Я как-то сказала ему, что ради него готова горы свернуть, он тогда только посмеялся и сказал, что ему достаточно лишь моего присутствия рядом. Что ж, прости Шанг, но мне всё же придётся тебя покинуть; хоть я и не сверну горы для тебя, но хотя бы спасу тебя от падения в эти самые горы.***
Да, это тяжело, это сложно. Прощаться с жизнью и самым дорогим на свете человеком. Но другого выхода нет. Я вишу ниже, чем Шанг и лишь моя смерть может принести ему жизнь. Лишь моя и ничья другая. Лишь такой поступок и такой исход событий. Другого не дано. Я знаю, что ему будет больно. Но его жизнь лучше его смерти. Единственное, на что я надеюсь, так это на то, что он сумеет меня и себя простить, что он не будет винить себя в моей смерти, ведь это решение приняла ИМЕННО Я, и принято оно было полностью добровольно и отчасти даже желанно. И ещё, я надеюсь на то, что он сможет меня забыть. Что встретит какую-нибудь девушку знатного происхождения (а не меня — простолюдинку), которая будет нежна и женственна (а не невоспитанна и воинственна, как я), которая будет заботиться о нём, готовить ему его любимую жареную лапшу (которая у меня вечно подгорает), которая не будет спорить с ним и огорчать его, которая будет его новым смыслом жизни и которая поможет забыть ему горечь всех его утрат.***
Я смотрю на него. Невооружённым взглядом видно его волнение и растерянность. Он поочерёдно смотрит то на меня, то на рвущуюся верёвку. Со лба стремительно стекают капельки пота, выдавая всё его напряжение, волосы растрепались и выбились из тугого полу-хвоста полу-шишки ещё во время битвы с разбойниками в ущелье, грубые от работы, но сильные руки изранены и стёрты до мяса старой веревкой, с висков медленно сочится кровь. Но в этот самый момент, в эту самую минуту Шанг кажется мне прекраснейшим из всех мужчин и самым мужественным из всех людей. И сейчас я безумно надеюсь, что Великий Золотой Дракон Единства позволит мне хотя бы ещё разочек взглянуть с его небесной обители на Шанга (если мне, конечно, повезёт туда попасть). Последний раз смотрю в его глаза, и, кажется, Шанг только сейчас понимает, что именно я собираюсь сейчас сделать. Его глаза расширяются (хотя, казалось бы, куда уж больше?), я вижу появляющиеся слёзы, губы Шанга начинают быстро открываться, но каменный ком в горле не даёт сорваться ни звуку. Ободряюще-сильно сжимаю его руку, а затем медленно разжимаю руку, не прерывая зрительного контакта. В последнюю секунду шепчу: «Я люблю тебя» (я уверена, он услышал) и падаю, до последнего смотря в его глаза. И лишь только тогда, когда моё тело скрылось в реке, а сознание стремительно начало меня покидать, сквозь тёмно-синюю толщу воды я услышала пронзительный, отчаянный и такой беспомощный мужской крик. Что он кричал — я не знаю, и, думаю, не узнаю уже никогда…