Надлом

Грин, Грин, у меня нет имени, истории тоже нет. В глазах моих серой сталью заглушён был пьянящий цвет в лёгких весь воздух вышел — делом одним дышу, сердцем окаменевшим навстречу не поспешу. Грин, меня звали Ольгой, да имя-то не по мне: так нарекли девчонку, что радовалась весне, что платья шифоном хрупким любила легко шуршать, замуж хотела выйти — не жребий страны решать. Вырыла я могилу графинюшке Добринской, разом забыть решила, что значит быть живой. Гайки да проводочки, кровь, шепотки да страх — это Игле знакомо, с этим Игла в ладах. Барышня-перестарок, с сухою прямой спиной — много чего не умею. Захлёбываться виной, щадить не умею в ноги поклонившегося врага, кокетничать не умею, как и валять дурака. Грин — как же звонко, звонко! — что ж ты творишь со мной? Я ведь восстанию верной, доброй была женой, дети мои — осколки от бомб, что рвались в ночи... Так почему же сердце предательски так стучит? Нет, ты не Грином звался в укромной квартирке той. Гришенькой, Гриней, Гришей был ты тогда, собой. Билась броня наша вдребезг, стало моё твоим — и родилось чувство наше уродливым, да живым. Мгновение с тобою рядом стоит романов любых, Гришенька, я не брошу, я не одна из них, только коснись руки снова, снова теплом одари... Зачем мне теперь всё это, коль грудь твоя — во крови? Пусть недруг наш смеётся, пляшет, лукавый гад — мой фитилёк, поверь мне, так полыхнуть будет рад, точку поставить разом, гадость с земли изжить... Гриша, ещё один всполох. И я научусь любить.