***
На улице все еще ночь, луна светит в окно. Свежий, сумеречный воздух из открытой форточки охлаждал дом и его жителей, в это же время колыхая собой шторы. Казалось бы, непримечательное время суток, когда все люди находятся в царстве Морфея. Немцу же наоборот, посчастливилось в середине ночи открыть свои глаза, взирая на темное помещение, в котором он находился. Подумал он, вот, бессонница. Хотелось ему встать, дабы хоть пойти на кухню за стаканчиком воды, больно горло сильно пересохло. Но он не мог и пальцем пошевелить, даже мизинцем. Он пытался дернуться еще раз, но его тело лежало булыжником. Мышцы будто совсем превратились в непосильно тяжелую массу, которую кости были не в состоянии поднять. Еще тяжелее ему было дышать. Он задыхался, пытаясь вдохнуть воздух полной грудью. Чувство, будто что-то сидело на его груди, и это что-то было точно не маленького размера. — «Что за чертовщина?» Его глаза метались по комнате, пытаясь найти хоть одну зацепку к тому, что его связали или еще как-то обездвижили. Ничего не выходило, его словно заморозили, но он не чувствовал этого. Он был в сознании, но не мог пошевелить своим собственным телом. Но не успел он свыкнуться с мыслью, что ему не шевельнуться, как тихий шепот раздавался за его спиной. Слова были непонятны, не похожи ни на один язык мира. И с каждым разом он становился только громче. Будто шептун за спиной придвигался к нему все ближе, желая разговаривать, на понятном только ему самому, языке. Он шептал и шептал, шептал и шептал, будто у него не было никакой отдышки. Это было жутко. Вокруг кромешная темнота, которая образовалась из-за ухода луны за густые тучи, непонятный шепот за спиной. Он был обездвижен, а дышать ему давалось все тяжелее, ведь страх из-за неизвестного существа за спиной смешался с давящей болью на груди. И неизвестно вообще, сколько это будет продолжаться дальше. Последняя капля здравого мышления упала с того момента, когда Германии стало ясно то, что там, за столом, сидела фигура. Она была черной, можно было лишь чу-чуть увидеть ее очертания, дабы составить картину ее внешнего вида. Фигура сидела ровно, словно на иголочке. Ее белые точки, что заменяли ей глаза, смотрели на обездвиженного немца. Она не двигалась, молча смотря на него. У фигуры была причудливая голова, похожая на фуражку. Так она и продолжала сидеть, смотреть и упиваться беспомощностью лежащего на кровати. Голос, доносящийся из-за спины, со временем утихал, потому можно было решить, что безликий шептун уходил прочь, давая возможность теперь темной фигуре поизмываться над немцем. Он впился в фигуру взглядом, пытаясь хоть толикой мышления понять, что это такое и как оно вообще тут появилось. Но, нет. Она продолжала смотреть своими белыми, маленькими точками вместо глаз. Она хотела будто вытравить из него всю душу. Ему казалось, что так и будет, они словно застряли в межвременном пространстве, просто для того, чтобы не имея возможности двинуться с места, они смотрели на друг друга. Взгляд маленьких точек заставил немца чувствовать настоящий дискомфорт, и если бы он мог, он бы накрыл себя одеялом, чтобы его это не мучило. Германия почувствовал, как будто сердце ухнуло в глубине груди, когда фигура встала со стула, начав расхаживать по комнате. Ее шаги были бесшумны, она не отбрасывала тень. А она продолжала смотреть. Даже когда она поворачивалась спиной, ее голова всегда была в одном положении. Она как сова поворачивала ее на триста шестьдесят градусов, не сводя взгляда с немца. Каждый поворот ее головы сопровождался противным звуком, как будто внутри самой этой фигуры ломалась шейная кость. Она наматывала круги, не давая спуску. Почему так долго? Почему он не может встать и выгнать «это» из дома? Почему она прожигает его взглядом, словно смотрит, как он сам варится в котле? Германия отвернул взгляд, посматривая на шкаф. Он бы с облегчением выдохнул, если бы мог, ведь хотя бы оттуда никто не появлялся, чтобы пошатнуть его нервную систему. Но посмотрев обратно на фигуру, он увидел, что она что-то доставала из-под бумаг. Тихо, мучительно долго ее рука вытаскивала неизвестный предмет. Она медленно поворачивала в его сторону голову, и этот поворот сопровождался неприятными звуками хруста костей. Немец заметил, что на ее лице появилось что-то вроде улыбки. Кровожадной, голодной, хищной улыбки с тысячью акульими зубами. Она становилась все больше, когда ее белые, маленькие глаза-точки начинали снова видеть обездвиженного, напуганного до чертиков Германию. Его зрачки сузились, увидев он то, как из-под бумаг вытащили нож. Блестящее, идеально заточенное, холодное орудие убийства. Подняв его выше стопки бумаг, Герман услышал, как громкий хруст шеи повествовал о том, что темная фигура смотрит на него не только белыми точками, но вместе с широкой акульей улыбкой. Он не смог высчитать и секунд, как на него накинулись, прикрывая путь к кислороду, путем удушения. Зрачки немца расширились в животном страхе. Черная, словно смола, рука поднесла к его гортани нож, где находились крупные кровеносные сосуды. Самое ужасное, что он ощущал ее касания. Он почувствовал, как холодное лезвие притронулось к его коже. Он почувствовал наносящее боль удушение. Он чувствовал невыносимый страх, только увидев он маленькие точки вместе с кровожадной улыбкой, которая была полная острых зубов, что были будто специально заточенные, чтобы рвать плоть и органы в клочья. Пасть фигуры открывалась, становясь все шире, и вместе с этим, больше зубов стало виднеться в ее глубине. Все это время немец покорно лежал, не дернувшись ни разу, не произнеся ни слова. Но внутри он был готов уйти на тот свет, ведь то, что сидело на его животе сейчас, могло со стопроцентной вероятностью убить его. Чем больше становилась пасть, тем меньше были видны глаза-точки. Черная жижа из нее капала на грудь Герману, а нож прижимался все сильнее своим лезвием к коже. Это было противно чувствовать, не то что видеть. Через пару непродолжительных мгновений лицо темной фигуры преобразилось во что-то совсем иное. Ее маленькие глаза сползли на макушку, потому их не было видно. Весь ареал лица занимала огромная пасть, с тысячью острыми, словно кинжалы, зубами и откуда капала черная, вязкая жижа. В какой-то момент эта тень перестала давить на его шею, остановилась лезвием ножа на коже. Лишь огромная, зубастая пасть не могла перестать выделять странную субстанцию. Такая тишина… Как-будто уши заложило. Даже сверчки за окном не стрекочут. Пасть приблизилась к Герману. И тут тень закричала, словно адское отродье. Ее крик раздался на весь дом, оглушая обездвиженного немца. Зубы закрутились словно бензопила, когда темная фигура кричала, что есть мочи. Она резко взмахнула рукой, проводя острым лезвием по незащищенной гортани. Германия резко подпрыгнул на кровати, очнувшись в холодном поту, а затем закричав от неописуемого страха и хватаясь руками за горло. Он дышал! Дышал! Двигался! Сглотнув тяжелый ком слюны, он убрал ладонь с нетронутого горла, всматриваясь в нее. Его грудь резко вздымалась, дрожала. Кислород больно обжигал легкие. Его зрачки были расширены от перенесенного им стресса. Он оглянулся вокруг, всматриваясь почти в каждый уголок. Никого нет. Даже этой темной фигуры. Он почувствовал, как по щекам текли обжигающие слезы. — Гер? — послышался голос из открывающейся двери. Немец посмотрел на дверь, всматриваясь в силуэт уже живого человека. — Гер! — воскликнул тот, бросаясь обнять свою любовь. Польша прижался к нему, пытаясь согреть теплом своего тела. Он чувствовал, как дрожащие руки ложились ему на спину, а влажные щеки примкнули к его плечу. Услышав тихие всхлипы, он начал гладить немца по холодной спине, успокаивая. — Тише, тише…***
— Сонный паралич? — спросил Германия, сидя за столом в столовой их дома. — Да, удивительно, что ты мало о нем слышал. — кивнул Поляк, суя немцу ложку с овсянкой. Он принял пищу, начав ее пережевывать и перекатывать языком, — У тебя он уже был? — проглотив комок пищи, поинтересовался тот. — Был, и не раз, — ухмыльнулся тот. — Но сейчас не обо мне. Расскажи мне, какого тебе было? — Как ты ранее сказал мне, это идет всего несколько минут, но эти минуты настолько мучительны и ужасны, что кажется, как будто ты проводишь в этом состоянии уже целую вечность. А еще монстры. Теневые монстры. — сложив руки на груди, он облокотился об спинку стула. — Да… А кого ты видел? — Был один шептун, который шептался на непонятном языке за моей спиной. Он оставил меня с другим монстром, я не мог видеть его точных очертаний, потому что было темно. Я лишь успел заметить, что его верхушка его головы имеет похожую форму как у фуражки, которую ранее носил мой отец. — А ты не думаешь, что…? — приутих поляк, ковыряя ложкой миску с овсянкой. — Очень вероятно, что это мой мозг решил воссоздать силуэт отца. Впрочем, у меня с ним связано много детских страхов. Да и к чему обсуждать, кто там был, не был… Это прошло, и я рад, что со мной рядом сидишь ты, моя ежиная мордочка, а не тот чертила. Польша улыбнулся, беря порцию овсянки ложкой. — И…Прости меня. — виновато вздохнул немец. — За что? — За то, что так грубо с тобой разговаривал тем вечером. Я повел себя очень глупо… Я даже не хотел выслушать, как ты беспокоился обо мне и моем состоянии. — Уже простил. — тихо сказал поляк, трогая немца за щечку, тем самым заставив его принять еще одну порцию овсянки. — Но больше никаких частых сверхурочных и запусков режима питания. Обещаешь? Жуя овсянку во рту, Германия кивнул ему. — Обещаю. Солнце появлялось за горизонтом, освещая крыши домов. Птицы начали петь за окнами, где можно было услышать звон будильников, а вместе и с этим, злую брань только что проснувшихся работяг.