Сильный

Он всегда был сильным. Несмотря на маленькое тело, в его тонких руках таилась мощь самой пустыни. Он с детства привык защищать. Себя самого, свою семью, немногочисленных друзей, деревню, мир… сына. Джинджурики, шиноби, брат, друг, казэкаге, главнокомандующий альянса, отец — все эти роли требовали силы, выдержки, спокойствия. Самым тёплым познанным чувством для него были нужность, признание… любовь. Но любовь всегда — матери, брата и сестры, дружеская, как к лидеру, к отцу… и никогда — как к мужчине. И ему казалось — это нормально. В последнем нет необходимости, так и должно быть. Этот маленький, но сильный человек вполне был счастлив. По крайней мере он думал именно так. Но любовь — удивительное чувство. Оно зарождается вне зависимости от чьего-либо желания: можно мимолётно влюбить в себя, но заставить полюбить по-настоящему — никогда. Невозможно и в себе пробудить ответное чувство — оно появляется само, если просыпается вовсе. И, помимо самой любви, награждает, проклинает нового своего носителя множеством ощущений. Чувства Шинки стали для Гаары неожиданностью. Но ещё больше его удивил собственный ответ. Понять, почему сын влюбился в него, казэкаге мог — они были так крепко привязаны друг к другу, что, возможно, другого исхода быть и не могло… И, не исключено, по той же причине отец не стал отвергать и отпираться: дал мальчику шанс любить, а себе — быть любимым. Несмотря на затем проявившие себя тоску, страх и колкий холод одиночества, Гаара не пожалел. Шинки изначально был силён не меньше, чем глубоко почитаемый, уважаемый, горячо любимый отец. И, впервые оказавшись в его объятьях — вовсе не тех, что сын, пусть приёмный, обычно дарит своему родителю — казэкаге столкнулся и был погребён под тёплым, ласковым, всепоглощающим ощущением защищённости. Оно, это чувство, не породило слабость, но дало начало зависимости: желанию быть рядом, прикасаться, ощущать тепло… которое теперь ещё сильнее, чем раньше, было особенным, неповторимым, родным. Шинки любил целовать его, едва ли не со всей силой прижимая к себе, словно боясь, что Гаара начнёт сопротивляться. Но, постепенно, жадность в движениях и действиях сына испарилась, обернувшись уютными, тихими вечерами, когда они просто сидели слишком близко на диване, укрытые одним пледом, занимаясь каждый своими делами. Парень не был навязчивым и без молчаливого, заключенного в единственном движении ресниц, разрешения, никогда не переходил грань — оставался достойным преемником и воспитанным потомком. Со временем казэкаге заметил за собой то, во что бы не поверил ни один его старый знакомый, услышь он это — привитая сыну сдержанность вынудила самого Гаару подзывать его к себе, ища возможности хотя бы коснуться волос. Шинки охотно подходил, но всё так же держал дистанцию, словно дразня… пусть в этом его поведении был заложен совсем иной смысл. Их связь была томительно-запретной, сладко-холодной, обёрнутой песком, скованной магнетизмом, спокойной, с редкими вспышками юношеской страсти и недовольными вздохами взрослого мужчины, разбуженного после долгого сна без такой любви. Их привязанность была вышита доверием, временем, проведённым вместе, пониманием и узами теперь не только отца с сыном, но и возлюбленных. Шинки казалось, что главной причиной для отказа будет факт их близости, отношений, преемничества… но он, напротив, стал в представлении Гаары основанием для согласия. Теперь так легко было восстановить энергию, просто уткнувшись носом в плечо мальчишки, да простоять так пару минут, прикрыв глаза — странно, но это не срабатывало так же хорошо, когда они были только отцом и сыном. И спалось лучше, теплее — ведь Шинки был большим и таким спасительно горячим посреди ледяной ночи в пустыне, пусть и в отапливаемом доме. Он не жалел, что подобного не было ни в его детстве, ни в юношестве, ни в отрочестве (хотя тогда, быть может, ему бы проще было уживаться с Шукаку) — в конце концов, он всегда был сильным. Но, подобно любви матери, что всегда защищала тело Гаары, теперь у него была любовь Шинки, оберегающая его сердце и душу.