На другой стороне

На той, другой стороне, его нет. И не то чтобы она вообще верила в существование той, другой стороны. Но что-то там точно было, она осмыслить это пытается, когда Клинт совершенно спокойно рассказывает, что произошло за последние пять лет, как в итоге удалось разобраться с Таносом и потерять Наташу и Старка. Другая сторона есть, все это время она и Вижн были на другой стороне. Барнс, Паркер — все были на другой стороне. Все, кроме Пьетро. Глаза сухие давно. Почти одиннадцать лет. Да и глупо это; не вернется, она давно старше него стала. И это так дико. Ему всего двадцать пять, всегда двадцать пять теперь. А еще — его нет.

///

Звонок в дверь, а на пороге нет никого. И Ванда выдыхает тяжело, мысленно даже не раздражаясь на соседских мальчишек. Дверь когда закрывает и отворачивает от нее, то замирает. По коже не мурашки, а на вдохе дыхание заканчивается. — Рыжий, серьезно? Он улыбается издевательски-добродушно, а у нее горло сушит, слова застревают. И когда он обнимает ее, она благодарна. Благодарна, потому что сама бы и шага не смогла сделать. Толстовку у него на плечах в пальцах сжимает, и с выдохом слезы вырываются. — Тебя так давно не было. — Я все равно старше, — он целует куда-то в макушку, а ей ударить его хочется, кричать, что какого он вообще бросил ее на столько времени. Только улыбается на явном контрасте со слезами, которые все никак закончиться не могут. Пьетро что-то начинает в привычной манере тараторить — и это он еще старается говорить медленно, она знает — про Старка, про Стрэнджа, а ей даже в голову не приходит спросить, откуда он знает Стрэнджа. Потому что она ладони от его рук не убирает даже тогда, когда он перестает ее обнимать и все тараторит и тараторит о том, как его вытащили в Заковии с того поля боя, о том, как объясняли, что все вот это произошло спустя сначала шесть лет, а потом еще спустя пять. А она просто сжимает толстовку ниже плеч и смотрит на него, смотрит-смотрит. Слезы заканчиваются быстро. Глаза сухие давно. Поток его нагроможденных объяснений удается прервать губами в губы. Шепотом, коротко, отстраняясь: — Ты мертв, Пьетро. Ванда взглядом четко в его глаза; карминовые всполохи из самой его радужки, за карминовыми клубами дыма он напополам разваливается, растворяется. Она ладонью собственной щеки касается, ловит себя на том, что щеки все же влажные. Ему всегда двадцать пять. И ни Стрэндж, ни Дум, никто не может его вернуть. С ее силами только что-то не то; она знает, что они растут. Но она не позволит себе воскрешать того, кто так давно лежит в земле, что вряд ли сможет спокойно встать и пойти. Побежать. Наливая чашку чая на кухне, Ванда думает, что есть здравая мысль в том, чтобы бегать по утрам. Полезно. Да и в качестве тренировок неплохо. Бегал из них двоих всегда он. А ей за ним просто не угнаться, как бы быстро она ни бежала в свои тридцать шесть.