Часть 1
27 июня 2019 г. в 20:23
В мыслях Чуя постоянно ругается, стоит Дазаю коснуться его руки. Мысли Чуи — сплошное безумие, честно говоря. Они бешено бьются о его черепную коробку, а Дазаю кажется, что если он протянет руку, то сможет ухватить их за хвосты, сильно потянуть и прижать охапкой к груди. Всё сразу: и смешные ругательства, и злобные протесты, и неловкое шипение, и едва обозначенное понимание, что всё равно никуда не деться.
— Прекрати хватать меня за руку! — Чуя возмущается, выдёргивает ладонь и разъярённо смотрит.
— Но Чуя-кун совсем не любит делиться со мной мыслями, — Дазай корчит комично-обиженную рожицу, а Чуя лишь сильнее хмурится:
— Тебя не смущает, что у нас задание?
Дазай медленно моргает, окидывает взглядом застывших в недоумении врагов и пожимает плечами:
— Нет.
Когда он берёт Чую за руку, он слышит его мысли. Каждую, даже самую тайную, которую Чуя прячет в уголок сознания. Дазай свои не прячет, выставляет напоказ самые похабные и широко улыбается, глядя на то, как Чуя медленно краснеет от ярости, возмущения и смущения одновременно.
Когда Дазай целует Чую, сжимая его руками или поддаваясь жёсткой хватке на своём воротнике рубашке, склоняется над ним, вплетаясь пальцами в рыжие вихры на затылке, он видит, как Чуя исчезает под чёрными проплешинами, покрывающими всё его тело, как кровь льётся из его рта, как он сам становится растерзанным Порчей куском мяса, не поддающимся никакому опознанию. Дазай жмурится, углубляет поцелуй и немного громче дышит.
Он не спрашивает, что видит Чуя. Он даже не пытается найти информацию о том, почему соулмейты работают именно так: касание к руке — мысли, поцелуй — будущее. И никуда от этого не деться. Дазай целует Чую, видит, как он умирает, никогда не рассказывает и никогда не спрашивает, что видит сам Чуя. Может быть, у него картины пострашнее, и Дазай был бы рад.
— Что ты видишь? — Чуя в отличие от него чувством такта не отличается и не в меру любопытен. Сам садится на его колени, закидывает руки за шею и наклоняется так, что почти касается его губ своими. Мажет по ним, греет дыханием и смотрит прямо в глаза — пронизывающе и прямо. Так, как смотрит только Чуя.
— Ты просишь милостыню у католической церкви.
— Ну конечно, — фыркает Чуя и в отместку сильно кусает за нижнюю губу.
— Ну правда. На тебе мешок из-под риса с проделанными дырами для руки и головы. Чудно смотришься, — Дазай жмурится под натиском чужого рта, а под веками снова вспыхивают картины с кровавым месивом, истошными воплями и бесконечным страхом. Он не знает, кому принадлежит этот страх — Чуе, которого в будущем поглощает собственная способность, или ему самому, вот на этом самом месте, где он сильнее сжимает поджарые бока и дотрагивается до обжигающей кожи ладонями.
В этих картинах Дазай не видит лица Чуи, не может понять, сколько ему лет, и как много времени у него осталось. Незнание больше всего грызёт, сжирает с потрохами, и Дазай чувствует себя беспомощным. Ему не нравится. И он эгоистично хочет умереть раньше, чем настоящее настигнет увиденное им будущее.
— Поверить не могу, ты собрался выпрыгнуть из окна моей квартиры! — Чуя возвышается над ним, уперев руки в бока и яростно испепеляет взглядом.
Дазай сидит на полу, стащенный за секунду до прыжка с подоконника, растерянно хлопает ресницами и чувствует лёгкий укол разочарования, что не успел.
— Пятно на асфальте до первого дождя было бы отличным напоминанием тебе о том, насколько быстротечной бывает юность.
— Или о том, насколько эгоистичный и тупой напарник мне достался.
— Ты, как обычно, слишком груб, — Дазай касается его ладони и попадает в вихрь панических «я боюсь за тебя», «прекрати так делать» и «пожалуйста, не надо». Дазай задыхается в этом, на его лицо словно кладут тяжёлую подушку и изо всех сил удерживают, несмотря на сопротивление. Чуя вряд ли слышит что-то кроме «извини», но Дазай всё равно нагло улыбается и просит напоить его чаем.
Единственное, что он осознаёт — это то, что Чуе нужно отказаться от Порчи. Если он будет меньше её использовать, то есть возможность, что эти картины исчезнут. Дазай не в силах поменять прошлое, но способен изменить будущее. Он надеется, поэтому ночью, придя в чужую квартиру и двигаясь на кровати к Чуе вплотную, упирается лбом в его лоб и касается кончиками пальцев лишь щеки, невесомо поглаживая.
— Чего тебе? — Чуя лениво приоткрывает глаза. За окном уже светает, и у них обоих на сон не больше четырёх часов.
— Захотел пожелать доброй ночи, — улыбка скрывается в уголках рта Дазая, а Чуя сонно его поправляет:
— Скорее доброго утра. Когда ты пришёл?
— Только что.
— Тогда спи. Ещё рано.
Дазай почти готов умиляться тому, насколько Чуя спокоен и расслаблен, когда сон не отпускает его из своих объятий.
— Дазай! — Чуя наконец понимает, вскакивает и даже не следит за одеялом, упавшим на пол, и теперь полуобнажённое тело в едва освещённой из окна комнате белеет на фоне тёмного постельного белья. — Какого чёрта ты здесь делаешь?
— Ты разрешил мне поспать.
Чуя громко сопит и сверлит его взглядом, заставляя волне ностальгических мурашек хлынуть от шеи к пояснице. Дазай довольно щурится, тянется к запястью Чуи и заставляет его улечься рядом.
— Ты — всё ещё эгоистичный ублюдок, — шипит тот.
Дазай кивает и гладит его по голове.
— Гребаный нахальный эгоистичный ублюдок, — выпаливает Чуя на одном дыхании.
Дазай негромко хмыкает и трётся носом о тёплый висок.
— А ещё ты соскучился, — Чуя самодовольно улыбается, вскидывая лицо.
— Не по твоему росту это самомнение.
— Я читаю твои мысли, идиот. Ты скучал, — Чуя хмыкает и сильнее переплетает их пальцы.
«И я тоже», — откликается в сознании Дазая. «Извини», — думает он сам, закрывая глаза.
Силы коснуться губ Чуи он так и не находит. Четыре года большой срок для того, чтобы будущее стало туманным и зыбким, и Дазай вовсе не уверен, что у него есть желание его прояснять.
Наверное, Дазай многое бы отдал, чтобы не Чуя был его соулмейтом. Чтобы он не знал о его будущем, мог спокойно трогать и целовать, наслаждаться безызвестностью и не сглатывать напряжённо каждый раз, когда Чуя использует Порчу и добровольно отдаётся в её безумие. В голове Дазая стучит: этот раз может стать последним. А после сердце колотится до самой последней секунды, пока Чуя не опадает без сил, цедя сквозь зубы ругательства, а в мыслях заходясь от панического испуга и иступленного желания зарыться под землю, сжаться и не реагировать на весь мир целую вечность.
Дазай знает. Дазай держит его за руку.
— Не используй её, ладно?
— Что, прости? — Чуя поднимает брови и смотрит с вежливым недоумением.
— Порчу. Не используй её, — Дазай перехватывает из его пальцев сигарету и затягивается сам. Чуя сводит брови к переносице, и его взгляд становится внимательнее.
— Когда-то ты просил не использовать её, когда тебя нет рядом, — напоминает он.
— Потому что в последний раз, когда это произошло, ты почти неделю провёл в коме, — у Дазая дёргается рот, но губы при разговоре он почти не разжимает. Смотрит, правда, прямо, глаза не отводит и чувствует, что Чуя в опасной близости от истинной причины просьбы.
Чуя не дурак. У него сообразительности хватит на небольшой отряд профессиональных убийц, а у них уж точно с мозгами всё в порядке. Дазай докуривает сигарету, давит её в пепельнице и спокойно продолжает:
— Ты же и сам понимаешь, что это не та способность, которую стоит использовать.
— Несколько месяцев назад она входила в твой план. И она нас спасла.
— И когда-нибудь она нас убьёт.
Чуя смотрит ещё внимательнее, вздыхает и на мгновение прикрывает глаза. От света кухонной лампы на его щеках вырастают тени от ресниц, и Дазай заворожённо рассматривает их. Тёплая ладонь Чуи неожиданно ложится на затылок, и Дазай едва вздрагивает от почти незаметного поглаживания. Его заставляют немного склониться, почти столкнуться с Чуей носами и не разрешают отводить взгляд.
— Какое у меня будущее, Дазай?
Вопрос разрывает пространство, и Дазай ощущает холодок, пробирающийся в ноздри. Он не отвечает. Не хочет. Хватит с Чуи того, что он знает будущее его самого. Сомнительно, что оно счастливое и беспечное — Дазай всё ещё отдаёт себе отчёт в том, какой он человек.
— Порча, да? Оно связано с Порчей? — Чуи и не нужны ответы. Он знает Дазая лучше всех остальных. Они соулмейты в конце концов. Они бывшие напарники в конце концов. Они спят друг с другом целую вечность в конце концов.
И спят — это не только о сексе. Это ещё об одном на двоих одеяле, длинных утренних пробуждениях и глупых сонных бормотаниях.
Чуя хватает его за щёки, сжимает лицо между ладонями и жарко шепчет в губы:
— Знаешь, что вижу я?
— Не хочу знать.
— Нет, ты выслушаешь. Каждый гребаный раз, Дазай, я вижу, как ты кончаешь с собой. Вены, таблетки, бензин, прыжок из окна, утопление в реке, повешение на поясе от юкаты в онсене. Каждый гребаный раз, когда мы целуемся, я вижу новый способ, каким ты собираешься себя убить. Думаешь, будущее с Порчей меня испугает? Я живу с ней. Она часть меня. Поверь, я готов ко всему. Но, чёрт тебя дери, эгоистичный ты ублюдок, я не готов каждый раз после поцелуя думать, что этот раз последний. И что завтра у тебя наконец-то получится.
Чуя шипит — горячо и яростно. У Дазая почти шевелятся волосы на затылке, а внутри где-то в лёгких становится жарко.
— Какое будущее ты видишь, Дазай? — совсем тихо спрашивает охрипший Чуя.
Дазай несколько секунд молчит и наконец подаётся вперёд, целуя и думая, что за эти четыре года могло всё измениться. Что Порча отказалась от планов, что Чуя купил за бесценок собственные. Дазай хватается своими губами за чужие, пробивается языком в тёплый и отзывчивый рот и закрывает глаза, ожидая увидеть старую картину, будто вшитую под веки на всю оставшуюся жизнь.
Но нет ни крови, ни окружающей мглы, ни пропоротой чернотой кожи и кусков обнажённой плоти с выцветшими глазами под бледными веками. Есть только Чуя с ещё более острыми чертами лица, ледяной уверенностью во взгляде и напряжённо сжатыми губами. Там, в будущем, Чуя держит в руках белые лилии, лепестки которых рвёт ветер, и дождь, заливающий лицо из-за отсутствующей шляпы. А ещё есть широкая каменная плита в земле с размытыми датами и чётким именем.
В будущем есть Чуя и нет Дазая.
— Значит, повешение на поясе юкаты в онсене? — Дазай отстраняется и задумчиво облизывается. — Ни разу не пробовал.
— Я сам убью тебя, Дазай, — Чуя сжимает кулаки и снова злится, а Дазай касается его лба губами и шепчет:
— Мне нравятся лилии.