Успокоительное

      Коори мотает стопой из стороны в сторону, нервно крутя сигарету меж пальцев. Привычка, выработанная из-за радио в такси, на котором он едет каждый вечер воскресенья сюда — вынуждает чувство такта; помотанных кем только можно нервов; чёртового Фуруты, передающего свои истинно клоунские манеры по частицам, воздушно-капельным. И он, если честно, заебался впитывать, как губка, кого попало, да так сильно, что потом вот — сидит в “сраной норе сраного гуля”, с которым едва знаком из-за такой же “сраной” случайности, если можно так назвать Фуруту (можно).       Коори подносит тонкую и длинную сигарету к губам, обхватывает фильтр и втягивает до привычного покалывания в носоглотке. Дым разливается по воздуху, норовит попасть в глаза, поэтому он их закрывает, расслабленно выдыхая ещё. Локоть стоит на подлокотнике кресла, уже привычного, с нагретым удобным местом средь полной, можно сказать, неизвестности.       Каждый вечер воскресенья Уи Коори в опасности, и ему поебать.       Он меняет ногу, кладя одну на другую, носком туфли уже не мотает. Не успевает прикрыть глаза, как слышит чужой бархатный голос, который не стелется, а бьётся о мозг молотом:       — Поменяй ногу обратно, — Ута даже выглядывает из-за мольберта, чтоб увидеть его скривившееся от отвращения лицо. Коори пшикает на него и отворачивается, не собираясь поддаваться.       — Отъебись, — чеканит, после чего облизывает горьковатые губы.       Ута не настаивает и возвращается в изначальное положение, продолжает водить карандашом по бумаге. Делает вид, что такое происходит в первый-второй раз, и что Коори просто слишком устал. А ему просто нравится повторять из раза в раз это жёсткое “отъебись”, словно у этого гуля не может кончиться терпение. Коори будет вторить, будет отрезать, будет создавать такую приятную иллюзию, словно он ставит хоть кого-то на место. Будет горьким послевкусием и треском стержня, потому что рано или поздно Ута не стерпит: нажмёт слишком сильно сначала на бумагу, а потом на хребет Коори.       На самом деле, тут жрёт кактус только он сам. Что-то какой-то сраный Фурута непонятно куда привёл, непонятно кому представил, непонятно что предложил и понятно почему был послан к чёрту, почему-то, Коори никак не воротит в противоположную сторону от мастерской. А он всё приходит, игнорирует приветствие, усаживается в кресло и начинает почти без остановки курить или читать какой-то дешёвый сборник стихов, который продавался в местном книжном, пока не потянет блевать. Потом сухо попросит кофе, примет горячую чашку, а потом неизвестно зачем Ута начнет рисовать его, даже не предупреждая. Стабильность — признак профессионализма и скучной жизни. Но Коори уже и не против. Ему спокойно. Главное — игнорировать хозяина мастерской, который прекрасно умеет молчать — единственное, за что Уту можно зауважать, не считая того, что у него получается очень неплохой кофе.       Ута всё время его рисует. Каждый вечер каждого воскресенья каждой недели этого месяца. Коори даже открывает календарь в телефоне, считает. Должно быть, есть уже три законченных портрета. “Надо как-нибудь попросить показать”, — думает он и тушит сигарету о дно пепельницы, стоящей на подставке для манекена. Пока что он откидывается на спинку кресла, закрывает глаза и делает вид, что ему абсолютно всё равно.       — Вернись в прежнее положение, — Ута говорит из-за мольберта, крутя карандаш между пальцев, — я так не смогу закончить.       — Славно, — Коори зевает, не успевая прикрыть рот рукой.       Ута отмалчивается, смотрит на незаконченную картинку и вздыхает:       — Прядь выбилась, — и показывает на свой левый висок.       — Славно, — повторяет Коори, кладя голову на плечо. Он почти засыпает.       Слышит, как ножки табуретки скользят по плитке, и мастер, видимо, уже не выдерживает. Ута встаёт, потягивается до хруста в пояснице и почти бесшумно подходит к креслу, наклоняясь над Коори. Он чувствует это (как чужая тень нависла над ним) кожей, поэтому приоткрывает глаза, поднимает взгляд.       У Уты, оказывается, очень красивое лицо вблизи. Коори ни на что не успевает реагировать: Ута убирает выбившуюся прядь за ухо, проводит по шее пальцами, поправляет воротник рубашки и высовывает верхнюю пуговицу из петель, легко и быстро, даже слишком. Коори успевает только вжаться в спинку кресла.       — Не трогай меня, — успевает сказать он прежде, чем Ута упирается руками в подлокотники и наклоняется к лицу так близко, что приходится отвернуться и выдохнуть от неожиданной близости. Коори упирается ладонью в горячую грудь, не задевая и сантиметра свободной майки.       — Коори-кун, — неформальное обращение выбивает из колеи сильнее; он то ли напуган, то ли раздражён, — тебя не научили родители вежливости или хотя бы адекватности?       — Они не предполагали, что я буду водиться с тобой, — Коори горько усмехается и смотрит на Уту в ответ, отпуская страх в попытке расслабиться. — Знаешь, их, в принципе, вообще это не ебало всё.       — Жаль, — Коори поддакивает и по привычке облизывает губы. — Могу научить, — Ута клонит голову набок, улыбается по-садистки, из-за чего он срывается на смех.       Коори вытирает уголок глаза, на котором застыла слеза.       — Обойдусь, — пытается оттолкнуть Уту ещё раз, но тщетно. — Я вижу, что ты уже на пределе, дай мне уйти.       — Вывел из себя, а теперь уходишь? — Ута нажимает на плечи в ответ. Коори обессиленно припадает к спинке кресла лопатками, вздыхая от усталости.       — Извини? — он смотрит из-под ресниц, не пытаясь скрыть, что ему всё равно. — Можешь съесть меня, если тебе этого не хватило.       Ута заинтересованно щурится и пробегает по нему взглядом, оценивая.       — Худой и злой, — Ута уменьшает давление в явном разочаровании, — не съедобно.       — О, как грубо, — Коори досадливо хмурится.       — Щенок обиделся? — Ута всё также улыбается, держит за руки и слушает агрессивное рычание в лицо, которое быстро снисходит на мычание, сиплый вздох.       Нависает неловкое молчание, которое оба стараются игнорировать. Коори не отводит взгляд от Уты, который давно уже смотрит сквозь него. Он рассматривает черты лица так заворожённо, что не замечает, как сокращает расстояние. Носы соприкасаются, и Ута утыкается в его щёку, закрывает глаза и ровно дышит на кожу. Коори хочет снова что-то сказать, как-то оттолкнуть, расшевелить, но прикусывает язык, когда проводит ладонью по плечу Уты. Он гладит белую, обколотую запутанными татуировками кожу, впитывает жар тела. Медленно проведя рукой до затылка, гладит его, чувствуя покалывание на пальцах.       Уи Коори, может, и поебать (маловероятно), но вот Уте точно нет.       — У тебя явный недостаток внимания, — в этот раз Ута отстраняется слишком быстро. Коори цокает, подпирая щеку кулаком.       — А из тебя не психотерапевт, а херня, — он не замечает, как возвращается в своё начальное положение, снова меняя ноги. Ута опускается на табуретку, всё так же загадочно улыбаясь.       Он заносит карандаш над бумагой и исправляет рот, поднимает уголок губ.       — Но тебе явно стало лучше, — выглядывает из-за мольберта, нацеливаясь карандашом на натуру Коори. Тот пшикает.       — Отъебись.