Сказки чёрного леса

Телега шла медленно, ночь была тёмной. Лошадь пугалась всё чаще и чаще, хотя ездок был спокоен и хмур. В телеге были почерневшие от мороза тела: одна женщина и два ребёнка. Ездок был спокоен и хмур. Метель наплывала с новою силой, ветер выл, будто отговаривая ездока от недобрых мыслей. Лошадь мёрзла, идти ей было всё труднее, а ветви вокруг трещали от мороза так грозно и громко, что чуть ли не каждый хруст копыта о снежные насыпи отзывался тревожным ржанием. Издали ездоку показался огонь. В таких местах, где на тысячи вёрст не встретишь ни единой живой души, этот огонь для иного показался бы спасительным светом. Но ездок не радовался. Пусть руки его уже мёртво держали поводья, а нос счернел и будто сгнил, а каждое дыхание ездока, казалось, будет последним, сам ездок знал — впереди не спасение, не для него. Лошадь упала. Упала и умерла. Снег тут же засыпал её своим серебренным пеплом так, что только чёрный мёртвый глаз остался смотреть в чёрное-чёрное небо. Ездок был спокоен и хмур. Без особого труда и стенаний, он слез с телеги, укутавшись в несколько шкур так плотно, как только мог. Он пошёл к костру. У костра был старик. Без одежды. Только странные рисунки, сделанные чьей-то кровью обвивали всё его тело. Старик без интереса посмотрел на ездока и сунул себе в рот, начав громко и показательно жевать — то было человеческое ухо. Ездок ждал и не ронял ни слова. Костёр всё разгорался и отдавал терпким живым запахом и теплом. — Привёз-таки? — наконец, прохрипел старик. -Да. -Абас то, что его хозяину принадлежит, всё равно забирает… Зря противился. — Что с ними теперь будет? — ездок указал рукою на телегу с телами. — Небось, тебе шаманы про души говорили, да? Мол, жрёт абас их? Так не верь… Абас жрёт тело, а души идут в мир другой, к хозяину абасову. — А кто его хозяин? — Имён ему много. Он всему повелитель. Мир берёжет, миром властвует, а сейчас спит. А души ему нужны, чтоб проснуться. Йол-Туллу у нас называют. Но на что тебе? Все мы ему должны. Вот и твоя очередь дань отдавать. Брось их в огонь. Ездок нахмурился ещё пуще и пошёл к телеге. Один за другим он бросил в костёр тела. Да только подходя к пламени заметил, что вместо дров тела людские горят, трещат, плавятся, углятся, а лица — живут, рты открываются, глаза моргают. Вот и те, что он в огонь бросил, так же ожили. Вороны слетаться стали: садятся на ветви, да кричат громко, будто зовут кого-то, а два сразу на плечи к ездоку уселись и молчат. Так и ездок, спокоен был и хмур. -И мне плату давай. — старик протянул нож ездоку. — Левое бросай в огонь, а правое мне отдай. Ездок скинул с себя капюшон и легко, без труда и стенаний срезал себе оба уха. Одно в огонь бросил, другое протянул старику. Тут вдруг горящее тело, что стояло единственное на верхушке костра, вдруг закачалось и громко-громко захохотало. Смех был детский. Вот и волки подошли из лесных чащей и окружили костёр, и завыли, но не на луну, а куда-то в сторону, все в одну, будто звали кого-то. Тьма густела. И вот, старик сунул себе ухо в рот и снова начал жевать. Проглотив, он заговорил: -Иди в костёр. Ездок был спокоен и хмур и теперь. Он взял, да и начал подниматься по огню и по горящим телам прямо к тому пылающему хохочущему телу. Добравшись до самой вершины большого-большого костра, он наконец ощутил, как пламя начало греть его ноги. То, что хохотало обняло его вдруг сзади, но и тут ездок остался спокоен и хмур, глядя, как медведи пришли из своих берлог и все начали реветь в одну сторону, будто звали кого-то. Земля задрожала, ветки начали хрустеть и сыпаться, и громом разошлись на много вёрст чьи-то шаги. С каждым мгновением, грохот становился сильнее, земля тряслась всё пущу. И тут она разошлась, треснула, разбрасывая вокруг всё, что было под нею, и на свет выпрыгнуло нечто большое, выше любой лиственницы. Бледное, с вытянутой пастью, сочащейся красными слюнями, которые, капая на землю, прожигали её насквозь, оно ползло к костру. На всё его чешуйчатое тело было всего две странных конечности и два длинных-длинных хвоста. Из чего-то отдалённо напоминающего человеческие плечи выходила одна рука с длинными 3-мя пальцами и нечто, похожее на человеческую ногу, но с одним большим когтем. На ездока смотрел с самого кончика смрадной и сочащейся пасти один большой полностью красный глаз с чёрной поперек. Голый старик вдруг начал громко петь и танцевать вокруг костра, собирая сгоревшие уши и съедая их, попутно изрезая себя ножом и рисуя вновь на себе кровавые рисунки. Ездок был спокоен и хмур. Он горел и горел. Тела под ним задвигались и руками своими начали ползти вверх, к пасти приблизившегося зверя. Они впивались в ноги и тело ездока и тянулись выше и выше. Зверь раскрыл свою длинную пасть, обнажив десятки рядов больших и острых зубов. Четыре длинных языка извивались и облизывали ещё горящие трупы, проходя иногда по телу ездока. Вдруг зверь поднял свою морду куда-то к нему и зарычал настолько громко, что упали все: и старик, и вороны, и волки, и даже медведи. Только гора тел чудом устояла, ибо была едой. Зверь раскрыл широко пасть и разом проглотил всё.