Взгляд и касание

Одним своим взглядом Медуза горгона обращала людей в камень. Но не сразу, со временем. Её главным проклятием было бессмертие. По мнению богини, в храме которой её взяли силой, это должно было стать утешением — бесконечное время, чтобы излечиться. Этого оказалось слишком много, но только глупец стал бы роптать на богов. Год за годом, век за веком родные и друзья на её глазах обращались каменными надгробиями. Она больше не искала близости. Украсила голову змеями с ядовитыми языками, чтобы отвадить любого кавалера, чтобы никто из них даже не подумал привязаться к ней. Отрастила могучие крылья, чтобы не привязываться самой и в любой момент суметь упорхнуть далеко-далеко, подальше от очередного каменного надгробия. Она вела дружбу лишь с другими горгонами, такими же бессмертными, большекрылыми и злоязыкими, как она сама, но даже их компания не приносила ей утешения, а ещё больше напоминала о проклятии за собственную слабость. Поэтому на своих лёгких крыльях Медуза летела проч. Дальше-дальше. Пересекая моря и сменяя континенты. Сотни стран, тысячи городов промелькнули под взмахом крыла. Какой крохотной оказалась земля. Как хорошо, что время так быстро текло, и люди так быстро менялись. Они стали совсем не похожи на тех, чтобы жили в её время. Как хорошо, что она оставила попытки. Как хорошо, что крылья могли спасти её от нового надгробия. Всё менялось, но он выглядел слишком знакомым среди этого нового времени. Одним своим прикосновением царь Мидас мог обращать в золото всё, что угодно. Вещь ли, зверя, человека, любое дело. Все желали заполучить его богатство, купить, принять в дар, выменять, украсть… Его преследовали, но неизменно — зря, потому что, как только он выпускал из рук золотые самородки, очарование слетало бесследно и в алчущие руки падала горсть грязного щебня. Мифы многое приукрасили. В сущности он был дельцом от бога, очень хорошим бизнесменом. Только люди, лишённые этого дара, обращали его достижения в мусор. Но то, что он делал становилось не по карману уже ему самому. Мидас пустил слух, что река унесла его дар, умыл руки, надел плотные перчатки и больше никогда ни за что не брался. Его золотая дочь отвергла его. Его прозвали глупцом, наделили ослиными ушами, говорили, что он спился бычьей кровью и умер в канаве. Но Мидас, подобно золотому самородку, продолжал жить, переплавляясь под новое время и новые обстоятельства. Он много путешествовал в поисках чего-то, что не могло дать ему никакое богатство. Стоптал не одну пару сандалий, сапог и ботинок. Лишь изредка он пробовал снова взяться за дело, но ни одна из тех попыток не принесла успеха. Золото всё портило. Еда и вино снова теряли вкус, а люди — своё человеческое лицо. Мидас снова брёл по бесконечным дорогам, пересекал моря на кораблях и пароходах. Но все дороги, как встарь, так и теперь — вели в Рим. Они встретились в кафе под открытым небом. В Риме в это время года с юга дули порывистые жаркие ветра. На его руках были перчатки из чёрной облупившейся кожи. Когда-то дорогой подарок. Он уже не помнил, от кого. Женщина перед ним не казалась случайной. Она кусала тонкие покрасневшие губы и просто не могла быть случайной среди этого зноя, прячась за одеждой больше пригодной для прогулок под дождливым небом Лондона. Из-под платка змеёй выбилась чёрная тугая прядь, как самое дорогое украшение. Впервые за долгое время ладони в перчатках взмокли, им стало тесно и до зуда захотелось их снять и поправить тяжёлый локон. Хотелось, чтобы она перестала бояться, открылась ему. Встать с ней рядом и пойти уже вместе, рука об руку. Раздать всё золото нищим, потому что таким богатым он ещё никогда себя не чувствовал. Медуза сильнее затянула узел платка, чтобы сдержать злые языки, которые нашёптывали самое неприглядное о человеке напротив. Что он стар и сед, что ему не мешает подстричься, и сменить перчатки. И зачем вообще носить перчатки в такой зной? А зачем ей самой этот душный платок и бесполезный дождевик? Медуза смотрела сквозь тёмные стёкла очков. Он действительно был не молодым, а ещё очень смуглым и черноглазым. Ему действительно не мешало бы подстричься, но намного хуже были хитрые лучи морщинок в уголках его глаз. Он будто видел сквозь платок все её жалкие мысли, видел за тёмными стёклами её распахнутые в панике такие же чёрные, как у него глаза и всё её пламенеющее от жары или страсти нутро тоже видел, как если бы на ней не осталось ни этого плаща, ни одежды, ни собственной кожи. Медуза сняла очки и неловко щёлкнув пластиковыми дужками, положила на стол. Момент истины. Если это окажется не он, Медуза сама поднесёт свою глупую голову на щите, проклявшей её богине. Как больно билось сердце в груди, как громко шелестели за спиной нетерпеливые крылья. Ну же, скорей полетели. Ничем хорошим это не кончится. Старые перчатки слезали тяжело, за столько лет они приросли, как вторая кожа. Небрежно бросив их на край стола, Мидас даже не заметил, как ветром их опрокинуло под ноги. Больше ничем не скрытая бледная кожа тут же окрасились золотом. Маленькие смуглые руки Медузы исчезли в его больших ладонях, переплелись с его пальцами, тоже становясь золотыми. Сильный порыв ветра унёс в небо шёлковый платок. Она всё равно больше не слышала ни змей, ни шума города, ни собственных мыслей. Только на секунду взметнулись полы душного плаща. На секунду, Медуза как будто взлетела, но осталась на месте, точно потеряла свои волшебные силы, свой божественный дар, своё главное проклятие, будто сама обратилась в камень. Полуденная жара медленно спадала. Солнце растеклось по горизонту, уносимое невидимой смертным колесницей Гелиоса. С его последними лучами волшебство не исчезло. Их ладони как будто сплавились крепче. Крепче ощущалась земля под ногами. Спокойное тепло растекалось по телу. И чужое чувствовалось своим. Еле слышно поверяя друг другу сокровенные мысли и забавные пустяки, они допили вино. Официант принёс счёт.