Резко

— О-о-ой, — Перси облокачивается на борт, скучающе смотрит на полыхающий полуночным закатом горизонт и курит и курит свою трубку, будто всякое дерьмо в жизни повидал, и теперь та — его единственная отрада, — ядрена мать, да когда ж мы уже закончим бороздить просторы морей и пришвартуемся наконец у этой чертовой харчевни, чтоб хоть поесть смогли нормально за столько-то дней… Вот рядом драит палубу новоиспеченная юнга Дженис: борт Посмешища тунеядства не терпит. Драит палубу, исподлобья поглядывает на скучающего Перси и молчаливо с ним соглашается. И самой уж невмоготу — желудок пустует с самого утра, небо совсем скоро начнет заволакивать тьмой, а до злосчастного островка с этой самой харчевней, по которой так сокрушается Перси, еще плыть и плыть. Она глубоко вдыхает свежий морской воздух, пахнущий солью и щиплющий ноздри, и толкает швабру вперед, проскальзывая по мокрой древесине изжитой половой тряпкой. — Ты нам скоро дыру протрешь, — негромко усмехается разведчик, но среди тишины сонного корабля Дженис его прекрасно слышит. — Иди лучше сюда, — подзывает он, не поворачивая головы, — на закат посмотрим. Романтика, да и только. — У меня есть идея получше. А в трюме сыро, пахнет морской водой и немного — прогнившим деревом. Перси подхватывает ее под ягодицы и усаживает на обшарпанный стол, рвано целует и больно-больно кусается, забываясь в нахлынувшем возбуждении. Дженис липкая от пота, раскрасневшаяся и горячая, будто налитая раскаленным железом. Дженис ритмично двигает бедрами навстречу и скорее урчит, чем стонет. Хочется громко и с чувством, а команде все-таки о вакханалии, что творится под палубой, знать незачем. Они вываливаются из трюма растрепанными, уставшими и довольными. Перси хитро щурится — эта девчонка знает, как скоротать время. На горизонте виднеется островок.