Под крылом ангела

– Ну же, все будет хорошо, – мягко уверяет Азирафель, достав платочек, чтобы промакнуть глаза молодому человеку. На белоснежной ткани остаются следы потекшей туши, но это небольшая потеря… – Чайник вот-вот закипит, мой мальчик, и я обязательно разыщу что-нибудь перекусить. Ты голоден? Незваный гость, всхлипнув, мотает головой: – Я не уверен… совсем не думал о еде… я… – Ничего-ничего, я что-нибудь найду. А теперь скажи, мой дорогой, что тебя так взбудоражило в столь поздний час? – Полицейская облава, – жалким голосом отвечает тот и смахивает слезу тыльной стороной ладони, размазывая тушь еще сильнее. Азирафель незаметным жестом убирает макияж с заплаканного лица: это предпочтительнее грозящих интерьеру пятен. Молодой человек ничего не замечает. – Ах, какая незадача. Прямо на этой улице, да? Что ж, хорошо, что ты укрылся здесь, бедняжка. – Азирафель кивает сам себе: разумеется, всем гостям вечеринки удалось улизнуть… то есть удастся в ближайшее время. Полицейская машина заглохнет на полпути, дверь распахнется, замки наручников щелкнут, а туман окажется особенно густым именно в том районе. Ангел рад, что услышал о рейде вовремя. В клуб, который посещает он сам, полицейские никогда не наведываются, однако это чудо срабатывает только с теми вечеринками, о которых он знает, а уследить за всеми невозможно. – Извините… извините, что я забежал в ваш, э-э… магазин. Вы наверняка ужасно заняты, раз остаетесь на работе так поздно, а я вам только мешаю. – Молодой человек храбро улыбается, хоть и не может сдержать судорожные всхлипы. – Ничего подобного. Пожалуйста, не извиняйся за то, что нуждаешься в помощи. Моя дверь всегда открыта для тех, кто попал в беду. В конце концов, мы должны держаться вместе, не так ли? На этот раз улыбка выходит более естественной. – Да, конечно, да… Э-э, простите, я не представился. Меня зовут Майлз. Мэйтленд. – Майлз протягивает ладонь. У него лунный маникюр с красно-оранжевым лаком. – Рад знакомству. Я Эзра Фелл. – А, Фелл – как на вывеске перед входом. – Майлз оживляется, когда Азирафель жмет ему руку. – Ваша семья уже давно владеет магазином? – Пару веков, плюс-минус десятилетие. По крайней мере, что касается помещения. Магазин был открыт немногим позже и еще никогда не переходил в чужую собственность. А вот и чайник закипел! Я мигом. Достав поднос, Азирафель водружает на него наспех приготовленные сэндвичи и каким-то чудом обнаруженное в шкафу печенье. Когда он возвращается к Майлзу, молодой человек уже не выглядит таким расстроенным – его больше не трясет, как полчаса назад, когда Азирафель, почувствовав неладное, распахнул двери магазина, и ему на руки практически упал странно разодетый человек. – Тебе с сахаром? Со сливками?.. – О, благодарю, – кивает Майлз. Он греется о предложенную чашку обеими ладонями и кажется невыразимо счастливым, потому что кому-то небезразлично, ел он или нет. – Я только что подумал – ах, я же совсем не успел потанцевать и даже не допил свой первый бокал! А еще потерял пудреницу. Хотя это, наверное, к лучшему: я бы крайне расстроился, если бы меня с ней поймали! Я бы расстроился, если бы меня вообще поймали… Однако, видите ли, я думал, что буду ужасно взволнован и как минимум неделю не смогу проглотить ни крошки, а в действительности чувствую себя уже намного лучше. – Я рад это слышать. Скажи мне, Майлз, чем ты обычно занимаешься? – Хожу на вечеринки, конечно! – расцветает в непосредственной улыбке молодой человек. Следующие полтора часа он делится впечатлениями о своих друзьях и непрерывных гулянках, совершенно не замечая, что в чайнике намного больше воды, чем допускает его объем. Азирафелю кажется, что рассказчик вот-вот выдохнется, и тогда можно будет предложить ему остаться в спальне для гостей – не то чтобы она у Азирафеля имеется; просто есть спальня, в которой ангел не спит, а Майлз не заметит разницы, – однако поток историй не иссякает. Новый знакомый ест маленькими кусочками, попивает чай и болтает без умолку, чувствуя себя все более расслабленно, так что Азирафель просто задает наводящие вопросы и позволяет молодому человеку выговориться. Ангелу кажется, что бедолагу обычно никто не слушает. При каждой смене темы Майлз старается блеснуть остроумием, но чем чаще Азирафель просит: «А можно поподробней?» – тем меньше Майлз отшучивается и тем больше по-настоящему говорит. – Сам не знаю, почему я это сейчас рассказал, – смеется он после монолога о своей подруге Агате, потому что речь шла вовсе не об их фееричных злоключениях, а лишь о том, как они познакомились, как сильно любят друг друга и какие они на самом деле, когда их никто не видит. – Потому что я попросил. – Да, конечно, но вам наверняка стало чертовски скучно уже на середине! – Напротив. Мне кажется, это замечательно – что у тебя есть такая близкая подруга. – Но сколько времени прошло! Я вас, вероятно, совсем заболтал? – Вовсе нет, – успокаивает его Азирафель. Из-за соседней полки слышится тихий звук, похожий на смешок, и Майлз, испугавшись, быстро подбирает под себя ноги: – В вашем магазине змея! – Он указывает на тень между книгами. Азирафель со вздохом оборачивается. – Да, это нередкая ситуация. Я отнесу его на место, ладно? Не волнуйся, он не кусается. Майлз смотрит широко распахнутыми глазами, как хозяин магазина протягивает руку, чтобы нарушитель спокойствия обвился вокруг нее. Треугольный подбородок прижимается к предплечью, из-за чего Азирафелю трудно истолковать настроение друга, хотя обычно у него не возникает с этим никаких проблем. В любом случае, когда у них в гостях человек, Кроули в таком виде лучше не разговаривать. Вместо того, чтобы выставить змея на улицу, Азирафель несет его в квартирку на втором этаже и устраивает в уютном кресле – с теплым пледом, бокалом вина и мягким наставлением вести себя хорошо. – Обещаю, – говорит Кроули, хотя его интонации не вызывают доверия. Отпив вина, он поудобней заворачивается в плед. Азирафель не обращает внимания на изредка возникающее стремление погладить Кроули: это неуместно даже в случае с безобидной змейкой, не говоря уже о мужском обличье друга. Он уверен, что это желание появилось у него из-за того, что Кроули однажды выглядел совершенно по-змеиному, а Азирафель любит змей. Ему нравится гладить прохладные чешуйки. И, даже будучи потенциально опасными животными, змеи обычно реагируют на ангельскую ауру с дружелюбным спокойствием. А то, что с тех пор Азирафель мечтает иногда погладить Кроули по голове в его человеческом образе… Лучше об этом не думать. Наверняка его другу не понравится, если с ним будут обращаться как с домашним животным. Когда Азирафель, вернувшись к своему гостю, наливает ему еще одну чашку чая и подает целое блюдце с печеньем (хотя ни то ни другое не должно было быть возможным), Майлз выглядит достаточно оправившимся от встречи с рептилией (пусть и не замечает творящихся вокруг него маленьких чудес). – Вы держите у себя это животное, мистер Фелл? – спрашивает он с неуемным любопытством. Очевидно, его интерес пробудился, когда «это животное» унесли на безопасное расстояние. – Как бы это сказать... Он заходит в гости, когда ему заблагорассудится. Но он не ядовитый и просто любит погреться внутри. Он никому не мешает. – Но поймите же, это так эпатажно – держать змею! Представляю, что начнут говорить завсегдатаи вечеринок, если вы явитесь с ней, обвившейся вокруг руки! Да вы целую ночь будете самым интересным человеком из всех собравшихся! – Я могу представить себе лишь проблемы, вытекающие из такого сценария, – посмеивается Азирафель. – Вы его прикармливаете, чтобы он приползал сюда, а не в другие магазины? Как вообще можно соблазнить змею домашним уютом? – Если честно, мне обычно не приходится его кормить. – Азирафель качает головой. Конечно, иногда они ужинают вместе и платят за эти деловые трапезы по очереди. Однако справедливее было бы сказать, что это Кроули кормит его, – просто потому, что так оно и есть. Он таскает Азирафеля с собой по ресторанам, регулярно приходит с едой на вынос… – Я думаю, он предпочитает свободу тому, чтобы его кто-нибудь держал у себя как питомца. Достаточно предоставить ему теплое место для сна – и не спугнуть. А также обеспечить хорошим вином, хотя такое заявление в адрес змеи показалось бы абсурдным. Мысли о том, кто из них кого соблазнил на Соглашение, – это целое минное поле, которого сегодня, в присутствии требующего внимания гостя, нужно избегать любыми способами: Азирафель мог бы забыться в воспоминаниях на бесконечно долгое время, ведь их у него такое изобилие. Соглашению скоро стукнет девятьсот лет, однако их сотрудничество началось, конечно, намного раньше. Просто оба никак не решались завести этот разговор. – Полагаю, оно и к лучшему. Рептилии ведь едят всякую гадость – лягушек там или жаб? Вам пришлось бы найти надежного поставщика амфибий! – смеется Майлз. – Я никогда еще не видел такую змею. Чешуйки вашего друга отливают золотом. Если бы я был змеей, то хотел бы, чтобы мои чешуйки блестели так же. Разумеется, не нужно быть змеей, чтобы хотеть выделяться. Но у людей в этом отношении огромное преимущество, в то время как рептилиям приходится жить такими, какими они появились на свет. Майлз рассуждает с такой деловитостью, что Азирафель не может не кивнуть, хотя немного отвлекся и больше не уверен, что следует выстроенной гостем логической цепочке. – Если родиться, к примеру, обыкновенным ужом, то лучше и не мечтать о поистине яркой внешности, – продолжает Майлз, и Азирафель кивает еще раз. – Придется быть просто… ординарным. И никому не захочется пускать тебя в магазин, кормить, брать с собой на вечеринки. А вот человек, рожденный маленьким и невзрачным, может приодеться да накраситься, и для него будут открыты все двери. Можно напудрить носик, выбрать яркую помаду, увешаться драгоценностями, нарядиться в шелка и говорить умные вещи, так что все будут считать тебя положительно интересным. На этих словах его улыбка становится немножко горькой, потому что Майлз замечает, что был слишком откровенен, однако Азирафель кивает с еще большей убежденностью: – Это станет для тебя сюрпризом, но я тоже когда-то облачался в шелка и пудрил лицо. – Правда? – Горечь уступает место восторгу. Всплеснув руками, Майлз подается вперед и буквально ерзает на месте от нетерпения. – То есть когда вы были молоды? – Да, каких-то пару веков назад, – отвечает Азирафель веселым тоном, подразумевающим шутку. Абсурдность правды, конечно, тоже помогает скрывать ее. – Мистер Фелл! – Майлз картинно шлепает его по руке. – Я никоим образом не хотел сказать, что вы выглядите старым! – Ах, но я стар и ничуть этого не стесняюсь. Это не так уж и плохо. Горечь снова витает в воздухе, и Майлз будто в ужасе смотрит на себя со стороны, когда у него вырываются очередные признания. – Я не могу думать о том, каким буду в преклонном возрасте. Я никогда не состарюсь. Вы, вероятно, захотите меня убедить, что это лучше, чем не дожить до седых волос, но что остается, если молодость уходит? Что еще делать, если нельзя быть юным и прекрасным? Вот вы такой интересный человек, мистер Фелл, не так ли? В смысле, вы ведь читаете все эти книги и можете говорить на философские темы, у вас живет змея… Если бы вы приоделись и появились на вечеринке, абсолютно все захотели бы с вами пообщаться. Однако вы проводите время здесь. Раньше вы наряжались и веселились, а теперь просто сидите дома. Разве это не грустно, а вам – не одиноко? Разве вы не сожалеете о такой перемене? Его голос срывается, и Майлз, отвернувшись, прижимает ладонь к губам. Его плечи начинают мелко трястись. – Сегодня вечером, как видите, я совсем не одинок, – отвечает Азирафель, мягко кладя руку на подрагивающее плечо. – Я с удовольствием провожу время за книгой. И я больше не разоделся бы так, как раньше, хотя бы ради того, чтобы на меня не глазели и не считали за умалишенного, ведь некоторые костюмы – привилегия молодых и красивых. Я не собираюсь расхаживать по вечеринкам со змеей на руке, просто чтобы на меня все пялились. Поверь, мой милый, в свое время на меня смотрели достаточно – с благоговением, восторгом и даже со страстью… Что мне иногда нравилось, а иногда смущало. Но ничего из этого мне сейчас не нужно. Время от времени я провожу спокойный вечер в клубе, где не бывает облав, беседую о книгах и наслаждаюсь бокалом вина – или, признаюсь, даже больше, чем одним бокалом, если старый друг решает ко мне присоединиться. – Правда? – Подняв на него глаза, Майлз поджимает губы, будто стараясь не торопиться с выводами. – Именно так. – То есть вы действительно проводите время с друзьями? – С моим единственным другом. С возрастом ты выходишь в свет реже, но если уж выходишь, то наслаждаешься этим по полной. И ценишь тех, кто остался тебе близок. И обретаешь мудрость и широту взглядов. – Ах, широта взглядов! – молодой человек пренебрежительно машет рукой. – Ее у меня предостаточно, и она мне совсем не нравится. Вы можете считать меня глупым, но я все понимаю, подмечаю разные вещи. Я знаю, как живется в этом мире таким, как мы. – Ну да, – кивает Азирафель. – Вот тебе и преимущество преклонного возраста. – То есть вы хотите сказать, это плюс – что я перестану ходить на гулянки, и у меня будет меньше шансов оказаться за это в тюрьме? – Я хочу сказать, молодой человек, что, когда ты станешь немного старше, ты встретишь на своем пути милых юношей, полных жизни, чье будущее – настолько многообещающее, что слепит взор, – все еще перед ними. О, у тебя будет ныть сердце от их яркости! У них окажутся нежные души или острые углы, или и то и другое. Как часто у них бывает и то и другое!.. Твердые панцири, непроницаемые маски и грустные, одинокие сердца, потому что они не видят для себя никакого будущего. Несмотря на все свои таланты, они его просто не видят… зато будешь видеть ты. Когда ты станешь немного взрослее, ты встретишь на своем пути мальчиков, рыдающих по жизни, которой у них, как они думают, никогда не будет, но ты возьмешь их руки в свои и скажешь: «Посмотри на меня, я хожу по этой земле намного дольше, чем собирался, и каждый день вижу что-то прекрасное. А если не вижу, то создаю это прекрасное, или совершаю прекрасный поступок, или являюсь прекрасным существом. Я тоже плакал, страдал и боялся, мое сердце тоже было разбито, и посмотри на меня сейчас. Я так похож на тебя, мой прекрасный ребенок, но я старше – и рад этому». Вот что ты скажешь, и будешь думать о своем доме и друзьях, обо всем том, что радует тебя и заставляет улыбаться, и о любви, которую ты наконец нашел. И ты останешься таким же невыразимо милым, как сегодня, со всем своим будущим, которое еще впереди. Азирафель снова промакивает лицо Майлза платочком, а затем, отыскав сухой уголок, касается тканью и своих глаз. – С тем самым многообещающим будущим, которое слепит взор? – хрипло переспрашивает Майлз. – О да. Все ангелы небесные не смогли бы охватить взглядом те вещи, которые тебе подвластны, и то, чего ты в состоянии достичь. – А я-то думал, что ангелы знают все, – смеется Майлз сквозь слезы. – Нет, мой дорогой, не все. Надеюсь, что достаточно, но далеко не все. Пойдем, уже так поздно, а на улице сейчас небезопасно. У меня есть для тебя гостевая спальня, а утром, если пожелаешь, я вызову тебе такси. Хотя сначала надо будет позавтракать хотя бы чашечкой чая с тостом. Я отказываюсь выпускать кого-либо из дома без завтрака. – Еще ни один мужчина не пытался уложить меня в гостевую спальню, – говорит Майлз исследовательским тоном, граничащим с признанием или флиртом, но не переступающим черту. – Все когда-нибудь случается в первый раз, – улыбается Азирафель и предлагает гостю руку. – Я приберу здесь утром. – Как вы думаете, ваш змей ест крошки? Или только лягушек? – Лягушки, страшно представить, у меня как раз и закончились. Но если он пожелает съесть сэндвич, я, разумеется, приготовлю ему парочку. – Вы такая добрая душа. – Ты очень мил, – улыбается Азирафель. На втором этаже Кроули, свернувшийся клубочком в уютном кресле, находится в своем любимом облике. Его бокал давно пуст. – О! – восклицает Майлз, заметив мужчину в гнезде из одеял и подушек, которое Кроули пришлось организовать для себя самолично, потому что Азирафель расщедрился только на один плед. – Э-э, здравствуйте. – Привет, – кивает Кроули. – Дорогой, это Майлз Мэйтленд. Майлз, позволь представить тебе Энтони Кроули. Майлз остается на ночь – через пару домов по нашей улице случилась пренеприятнейшая вещь, – так что… – «Веди себя хорошо». Да, я уже обещал, когда ты поднимался наверх в прошлый раз. – Он показал вам своего огромного змея? – Майлз озорно улыбается; Кроули полностью одобряет такую улыбку. Подавшись в кресле вперед, он подмигивает: – Впечатляющий, да? – Я бы не назвал его «огромным», – с достоинством отвечает Азирафель, и двое других не могут сдержать внезапного веселья. – В любом случае, он достаточно большой, – заявляет Кроули, просмеявшись. – Да нет, меньше среднего. – Клевета! – Думаю, эпитет «очаровательный» подходит больше, чем «впечатляющий». Тут Майлз от смеха приседает на подлокотник кресла и опирается на Кроули так, будто они давние подружки. Во внезапной тишине они переглядываются и снова разражаются хохотом. – Это невыносимо, – Азирафель смотрит на Кроули с упреком. – Ангел, я ни слова не сказал. – Не прикидывайся дурачком со своими эвфемизмами. Это всё… это… – Азирафель в затруднении: у него не получается закончить предложение без намеков на половой акт или превращение из рептилии в человека. – Черт! – Я посоветовал ему брать змею с собой на вечеринки, – хихикает Майлз, усаживаясь на подлокотнике чуть ровнее. – Однажды, помню, кто-то привел черепаху на поводке! Но с настоящей, живой змеей никто еще не являлся, тем более с такой стильной, какую я видел за книжной полкой. – Да, ангел, возьми своего очаровательного друга с собой на вечеринку, почему бы и нет? Позволишь ему пить шампанское из своего фужера. – Да он обычно не спрашивает разрешения, – вздыхает Азирафель. – Будешь его кормить… блинчиками с икрой, – ухмыляется Кроули. – Ну или что там подают на вечеринках. Все эти миниатюрные лакомства, которые официанты носят туда-сюда, пока гости болтают и напиваются. – Это все не пойдет, – Майлз смеется еще громче, – змеям подавай лягушек! – Я не хожу в такие места, о которых ты говоришь, мой мальчик, и даже если бы… – Ладно, не обязательно кормить его лягушками на вечеринке. Но возьмите его с собой в ваш клуб. – Серьезно? Майлз пожимает плечами. – Взять змею в клуб… – задумчиво продолжает Азирафель. – Почему бы и нет. – Как повод завязать разговор? – Готов поспорить, что змея бы ела икру, если б ей предложили. Они же питаются яйцами и рыбой, а икра – это и то и другое, так что все логично, – кивает Кроули. – Ну, от икры и я бы не отказался, – говорит Майлз. – Так что на этот счет спорить не буду, меня разве что блинчики смущают. Но если змея станет их есть, все вокруг точно захотят взглянуть на это! Некоторые, возможно, с безопасного расстояния, но это же чертовски шикарно! Я полностью уверен в успехе. Понимаете, черепахи всего-то и могут, что погрызть немного салата, а потом весь вечер притворяться булыжниками. Поначалу это интригует, но затем быстро наскучивает. – Гостевая спальня вот здесь, дорогой. А здесь – ванная, – говорит Азирафель. Его голос мягок, но почему-то вызывает непреодолимое желание подчиниться. – Умойся, и сразу почувствуешь себя лучше. В шкафчике есть ополаскиватель для рта. – С каких это пор спальня стала гостевой? – изгибает бровь Кроули. – Ну, мне-то она не нужна, – пожимает плечами Азирафель. Хотя… пока Майлз умывается и полощет рот (бутылочка «Листерина» только что чудесным образом материализовалась на полке), надо бы убрать стопки книг с кровати: гости Азирафеля уже давно не нуждались в ночлеге. Кроули лишь многозначительно фыркает. – Ах, помолчи… – Он мне нравится – твой новый подопечный. – Никакой он не подопечный, – слишком рьяно отрицает Азирафель; было бы точнее сказать, что Майлз для него не просто подопечный. – И он тебе нравится, только потому что говорит лестные вещи и потакает твоим проделкам. Не смей вводить его в искушение! – Я? Да никогда! Нет, серьезно. – Улыбнувшись, Кроули сползает вниз по спинке кресла и ненароком (хотя кто ему поверит?) касается ноги проходящего мимо Азирафеля носком своего ботинка. – Честно, ангел. Я не буду. Со мной он в полной безопасности. Кивнув, Азирафель идет прибираться на кровати. Майлз, несколько минут назад искрящийся и энергичный, выходит из ванной полусонным и едва волочит ноги, так что Азирафель, приобняв, помогает ему дойти до постели и укладывает под одеяло. Повинуясь порыву, он целует молодого человека в лоб и чувствует непередаваемое тепло от едва слышного вздоха: умиротворение снизошло на беднягу, и для этого даже не понадобилось ангельского влияния. – Маленький потерявшийся ягненок… – Пригладив кудряшки Майлза, Азирафель выключает свет. Когда в последний раз о мальчике заботились, целовали на ночь в лоб? На самом деле, он же еще совсем ребенок… То, что он один в целом свете, такой юный и ранимый, переварить довольно трудно. Неправильно, что мир вокруг заставил его бояться собственного будущего; опасаться, что это будущее никогда не наступит. Он так уверен, что не доживет до старости, что одна эта мысль уже состарила его на много лет. А на самом деле это просто храбрящийся ребенок, отважное маленькое существо, изо всех сил пытающееся выглядеть веселым. – Пусть тебе снится великолепное будущее, мой дорогой, – шепчет Азирафель. – И оно должно принести тебе все то, чего ты для себя пожелаешь. А когда ты проснешься, я хочу, чтоб ты знал: ты действительно можешь этого достичь.