Лианна VI
16 июля 2019 г. в 17:32
283 З.Э – Королевская Гавань.
С самого суда Лианне снились странные сны. Сначала она думала, что это было из-за сонного вина, но она не принимала его уже месяцы. Не с тех пор, как узнала о ребенке. Мейстеры волновались, что сонное вино приводит к уродствам, иначе его давали бы женщинам на родильном ложе. Теперь в снах она винила ребенка. Это не были кошмары. Кошмары у нее бывали и раньше. Она помнила, как однажды забралась в постель Неда, когда была маленькой девочкой четырех или пяти лет, до того, как он уехал в Орлиное Гнездо. Брандон был ее защитником, а Бен – лучшим другом, но только Нед мог утешить ее там, где нельзя было все исправить ударом меча или шуткой.
Нет, эти сны не заставляли ее проснуться с криками и стонами. Со слезами, возможно, но не всегда от ужаса. Ей снилось всякое. Иногда ей снилось, что она вернулась в Винтерфелл, но все было по-другому, больше или меньше, чем она помнила, или пахло иначе, или замок бывал пуст и заброшен, ее шаги эхом отдавались в пустых коридорах. Однажды ей приснилось, что она отчаянно искала богорощу, чувствуя, каким-то образом, что должна добраться до нее, прежде чем... Она не знала, прежде чем что, но когда она наконец нашла выход и открыла ворота, то нашла только обугленные пни и пепел. Она чувствовала вкус дыма на языке и, каким-то образом, ощущала от этого боль.
Иногда ей снилась Башня Радости. Иногда она была там совершенно одна, запертая в самой высокой комнате, глядя в окно на Красные Горы, глядя, как их вершины и склоны пожирает огонь, несущийся вниз, к долине. Иногда рядом с ней был Рейгар, игравший ей на арфе, но она никак не могла разобрать слов, и чем громче она кричала ему, чтобы прекратил, выслушал ее, что им грозит опасность, что они погибнут, если не выберутся, тем громче он играл, и музыка была одновременно усыпляющей и томной, и резкой и неблагозвучной, и это не прекращалось, пока она не выпрыгивала из окна, и красный песок поднимался ей навстречу
Сегодня ей не приснились Винтерфелл или Башня Радости, ей снилась снежная буря. Она думала, что была на Севере, молила, чтобы это был Север, но не была уверена. Все вокруг было белым и кружилось, ветер бил ее по лицу, забираясь под ее тонкую рубашку, но хотя она должна была уже быть замерзшей и обмороженной, она достаточно чувствовала свои руки и ноги, чтобы продолжать идти. Ее волосы снова были длинными, доставая ей до талии, словно плащ на морозе, и она шла через снег босой. В ее руках был охотничий нож. Ее нож, тот, что отец подарил ей на двенадцатый день рождения. Она могла нащупать волчью голову на рукояти. Она была теплой, почти горела в ее руках.
Она не знала, куда идти, но были видны следы красной крови, сияющие сквозь снег, и она шла за ними, прежде чем их занесет. Он шла за кровью. Наконец она заметила сквозь ослепляющий снег и жестокий ветер отдаленную темную тень. Она шла медленно, почти прихрамывая, но когда увидела это, ее словно что-то пронзило, и она побежала вперед, как можно быстрее, поскальзываясь и скользя в снегу. Она должна была ее догнать. Должна была догнать. Тогда все будет хорошо, подумала она. Она будет в порядке, если догонит это. Она пробивалась вперед, сжав зубы, и наконец начала подбираться, пока фигура не стала более заметной. Какое-то большое животное. Люто... Нет, волк. Это волк, знала она, она видела волков раньше. Этот был больше обычного, но он шел медленно, хромая, видела она. Это объясняло кровь. Лианна не могла остановиться. Она шла вперед.
Это могли быть минуты, это могли быть часы, но волк начал хромать все сильнее, пока не упал с тихим поскуливанием в снег. Лианна почувствовала, как по ее обветренному и обмороженному лицу пробежала улыбка. Наконец-то, наконец-то... Она упала на него, почувствовала дыхание под его плотной сбившейся шерстью, увидела боль в его глазах. Если она убьет его и освежует, то сможет согреться его мехом. Или съесть мясо с его костей. Она была так голодна, так замерзла и отчаялась. Она не думала, нож прорезал его горло, и она вложилась в удар со всей силы, разрезая твердую плоть. Волк едва пошевелился, но из его шеи не полилась красная кровь. Вместо этого ее ударил странный сладкий запах, и она в ужасе отстранилась, глядя как из него полились сгнившие розы, черные и голубые.
Они покрыли ее руки, и она в неверии поднесла их к глазам. Когда она снова посмотрела на волка, он исчез. Она закричала и поднялась на ноги, но его нигде не было. Не было крови. Не было роз, только те, что гнилыми и склизкими пристали к ее рукам. Она зарыдала и попробовала вытереть их о рубашку, но они не пропадали. Она упала на колени в снег, и его холод теперь колол ее, она чувствовала, как немеют пальцы на руках и ногах.
– Вернись, – попыталась она крикнуть. – Пожалуйста, вернись... – но на ветру не раздалось звука. Она не слышала воя вдали, как бы не прислушивалась.
Тень пролетела над ней, огромная и темная, и она посмотрела вверх и открыла рот, чтобы закричать…
В подушку. Лианна с ужасом проснулась. Она приподнялась на четвереньки, сжимая пальцы в мягкую постель. Снаружи было до сих пор темно, должно быть уже миновала полночь, но до рассвета было далеко. В ее животе было знакомое и все же такое странное ощущение, она положила на него руку. Один из мейстеров предположил, что она беременна уже шестнадцать недель. Может быть, это уже шевелился ребенок, это странное, почти порхающее чувство, что она испытывала последние несколько дней, а может быть это было просто воображение. Ей говорили, что многие матери не чувствуют своих детей даже до пятого месяца.
Она хотела бы ненавидеть ребенка, и часть ее ненавидит, подумала она, та часть ее, что в бешенстве и ярости – она всегда знала, что однажды у нее будут дети, что этого от нее ждали, как и брака, но не так. Ни за что не так. Что она скажет ребенку? Его происхождение всегда будет ее позором. Она никогда не сможет смотреть на своего ребенка – ребенка Рейгара – и не видеть его, не вспоминать это все. Ей будет девяносто лет и она будет стара и слепа – и все равно это будет как удар ножом в живот. Она хотела его ненавидеть, эту частицу, ну, теперь больше, чем частицу, это семя, это, неважно, как это называют. Но она не ненавидела, во всяком случае по-настоящему.
Часть нее хотела снова видеть глаза Брандона, и неважно, как это будет больно, и если она сможет видеть их на лице ее ребенка, на лице Старка – но даже если и так, что с того? Важно ли, как он будет выглядеть, если это будет Уотерс, выращенный в Красном замке, запертый для подготовки к какой-то великой, невозможной судьбе? Однажды она думала, что эта мысль порадовала бы ее, пусть немного. Идея, что ее ребенок, ребенок от ее плоти и крови, будет каким-то героем. Воинственной принцессой, как говорил Рейгар. Но не теперь. Не теперь, когда это стало реальностью. Она не хотела, чтобы это была дочь. Она не хотела, чтобы он был прав. Она хотела, чтобы все это было ложью, ошибкой, фарсом.
Она хотела сына, который будет похож на брата, которого она потеряла, на брата, которого практически убила сама – Брандона, она хотела, чтобы вернулся Брандон, она хотела, чтобы он вернулся, даже если бы он ее ненавидел, даже если бы никогда не пожелал ее больше видеть, она просто хотела, чтобы он снова был здесь, в этом мире. Она хотела вернуть Брандона, Неда и Бена. Она хотела вернуть отца. Она хотела назад Винтерфелл, Старую Нен и богорощу. Она хотела назад собак, с которыми они охотились, она хотела шепчущие сосны и холодные ночи, она хотела сказок при огне и пиры в их зале, она хотела вернуться домой. Но не могла. Все это теперь было для нее потеряно.
Она знала, что не может сидеть в темноте и жалеть себя. Она хотела Рейгара, разве нет? Она хотела великое приключение. Что ж, она его получила. Какой ценой? Она может ненавидеть себя, его или ребенка, которого он ей дал, всех. Вот сколько гнева накопила в себе Лианна. Она могла ненавидеть его за то, что лгал, как бы он не настаивал, что только пытался ее защитить, она могла ненавидеть себя, за то, что ее так легко оказалось провести, за то, что была так эгоистична – и она могла ненавидеть ребенка за то, что он существовал, как безусловное подтверждение успеха Рейгара. Его третья голова. Дети – не символ, хотела она ему сказать, сказала ему она.
– Что, если это мальчик? – дразнила она его пару дней назад, раздраженная тем, что сир Джейме, который казался ее последним другом, уехал. Прошло меньше недели, как он отбыл на Золотой Зуб, одетый в красное и золотое, а не белое, и две недели с тех пор, как Джон Коннингтон пошел на Эшфорд. – Что, если это не твоя Висения? Ты напишешь себе новое пророчество?
Она очень рисковала, насмехаясь так над королем, но извращенная часть ее почти надеялась, что он причинит ей боль, сделает что-то по-настоящему ужасное, но Рейгар никогда не клевал на приманку, только смотрел на нее, как на немного раздражающего ребенка, которого надо спокойно отчитать.
– Мы с тобой оба знаем, что ты подаришь мне дочь, – просто ответил он, почти позабавленный ее дерзостью, ее яростью. Как будто она пыталась отложить что-то, что не могло быть остановлено. Лавину. Наводнение. Восход и закат солнца.
О, у него была для нее тысяча извинений после смерти Брандона, когда она не могла встать с постели, отказывалась есть, пить или мыться, когда хотела умереть, хотела заснуть и больше не проснуться. Он пытался обнять ее тогда, и много раз позже, пока она не вскочила однажды, вырываясь, отбиваясь, крича ему, чтобы он отпустил ее, чтобы ушел. В эти самые темные дни она расцарапала ему лицо, едва не выцарапав глаза, бросила в него тяжелую вазу, полную увядших цветов, кричала и кричала, пока не охрипла, забиваясь в угол, плюясь и шипя на него, как дикое животное.
Она почти убедила себя, что она должна убедить его, что он ничего не добьется, оставляя ее рядом с собой. Что он отпустит ее, отправит ее домой. Короли всегда устают от любовниц. Конечно же, так будет лучше для всех. Пусть он увидит, что здесь ей не место, что она никогда не простит его, не простит себя, что она не была настоящей леди, что она была такой же дикой, как двор шепотом называл Брандона. Волчья кровь. Ее брат не был галантным рыцарем. Он не клялся защищать слабых и невинных. Единственные клятвы, что приносил Брандон, были клятвы себе, Северу, Винтерфеллу. Чтобы напомнить южанам, что зима кусается, даже весной.
А потом они узнали, что она беременна, и Лианна поняла, что надежды нет. После этого снова пришли слезы, и Рейгар сидел у ее постели и держал ее за руку, и обещал, что если она действительно захочет уехать, после рождения Висении, то он посадит ее на корабль и отправит, куда она захочет. Куда угодно.
– Я люблю тебя, – сказал он, – и часть меня умрет, если я отпущу тебя, но если ты не сможешь быть здесь счастлива, я не стану заставлять тебя остаться. Но Висения должна остаться здесь. Ты сможешь ее навещать, когда захочешь, Лия, но наш ребенок должен вырасти в Красном замке, рядом с ее братом и сестрой.
Итак, она могла уехать. После рождения ребенка. И она не могла забрать его с собой. Может быть она действительно его возненавидит, когда он родится, и будет только рада уехать. Может быть. Женщины часто рожают детей, которых не хотят. И все равно любят их. Она помнила, что однажды сказала Старая Нен, что дети держат сердца своих матерей в их маленьких кулачках. Она представила себе, как ребенок выжимает ее сердце насухо, разбивая его на тысячи кусочков. Как кто-то может оставить свое сердце, даже если от него мало осталось?
Она подумывала что-нибудь с собой сделать. Это было бы не трудно, найти острый кусок стекла или металла и порезать себя однажды ночью. Или выброситься в окно. Или броситься со ступеней. О ней ведь тогда сложат песни, разве нет? Бедная безумная Лианна Старк, сошедшая с ума от горя. Она подумала, что тогда Рейгар наконец-то придет в ярость, увидев ее безжизненное тело. Но он все равно ничего не поймет, подумала она. Не поймет. И она не хотела умирать. У нее просто не было ради чего жить. Она выбралась из постели, сбросила сбившиеся простыни и налила себе кубок воды.
Лианна пила, когда услышала в коридоре шум. Дверь ее спальни не была заперта, и по ночам у нее не стоял стражник – вместо того выходы и выходы в Девичий Склеп охранялись днем и ночью, и ей не разрешалось покидать здание без Королевской гвардии или самого короля, только не после двух неудачных попыток побега. Она осторожно приоткрыла дверь, все еще держа в руках кубок с водой, и жалея, что с ней нет ее меча. Может быть это была просто кошка. В Красном замке их было полно. Пухлая серая полосатая часто бродила по Девичьему Склепу – Лианна стала называть ее Дейной, в честь Дейны Непокорной.
Но шум был не от кошки. Это был Визерис. Лианна некоторое время ошеломленно смотрела на мальчика, и казалось, он тоже был удивлен ее появлением.
– Как ты сюда попал? – спустя секунду хрипло спросила она.
– Стражник спит, – Визерис зевнул, потирая глаза. – Я искал матушку.
– Ты же знаешь, что твоей леди-матушки здесь нет, – настороженно сказала Лианна. Она не много общалась с королевскими детьми. Время от времени она слышала истерики Визериса – мальчик уж точно умел покричать – но в темноте он был не испорченным маленьким принцем, а крошечным и худеньким семилетним мальчиком, отчаянно скучавшим по матери.
– Я знаю, – Визерис пожевал нижнюю губу. – Она мне приснилась, вот и все, и я подумал, может быть…
– Ты подумал, что может быть сон был реальным, – Лианна шагнула к нему. – Покажи мне спящего стражника.
Стражник больше не спал: он выпрямился и бормотал под нос, потирая руки, стараясь разбудить себя. Лианна знала, что ей не стоило надеяться. Для маленького мальчика, вроде Визериса, который знал каждый угол и закуток Красного замка, сбежать из своей спальни посреди ночи было легко. Его отсутствие в итоге заметят, когда проснется его септа, но он не собирался сбежать, просто побродить, как это делают дети. Понадобилось бы куда больше удачи, чтобы дойти как-то до конюшен, проникнуть мимо конюхов, украсть лошадь и… И что потом? Скакать к воротам и требовать, чтобы их открыли?
Даже если бы каким-то чудом или поворотом судьбы она сумела выбраться, она не продержалась бы долго, безоружная, неподготовленная, беременная. Это просто детский каприз. Она отошла от угла, из-за которого они выглядывали, и столкнулась с Визерисом, который слабо отстранился, почти снова уснув. Лианна неуверенно взяла его за руку и повела обратно в глубину Девичьего Склепа. Лунный свет лился в высокие окна, падая заплатками на покрытый плитами пол. Ее босые ноги шлепали рядом с его. Краем глаза она смотрела на него, с его длинными бледными волосами он выглядел как маленький Рейгар, только если присмотреться, можно было увидеть, что лицо было тоньше, уже, черты лица были острее и угловатее.
Она завела его в свою комнату, не зная, что еще делать.
– Я хочу пить, – пожаловался он, и она отдала ему остатки воды, и сидела на кровати, глядя, как он жадно глотает. Если закрыть глаза, она снова могла представить себя маленькой девочкой, засидевшейся допоздна с Беном, хихикая и шепотом рассказывая друг другу истории про призраков, про давно уже мертвых Старков. Закончив, Визерис опустил кубок, обхватил себя руками и уставился на нее.
– Ты знаешь, кто я? – спросила Лианна.
– Да, – он по-детски нахмурился. – Я не глупый. Ты леди Лианна. Любовница моего брата, – она задумалась, знает ли он, что это значит. – Ты с Севера, – сказал Визерис. – Туда уехала моя мать. Рейгар не дает ей вернуться. Я его ненавижу, – и он топнул босой ногой по полу, чтобы показать это. – Теперь ей приходится жить с волками.
– Они не на самом деле волки, моя семья, – сказала Лианна, все же ощущая укол вины. – Это просто наш герб. Мы не… В Винтерфелле нет диких животных. – Больше нет. Она подумала о своем отце, женившемся на Рейле Таргариен. Он был человеком слова. Она не думала, что он будет дурно обращаться с вдовствующей королевой. Но как она чувствовала себя, зная, что не сможет вернуться домой? То же самое и с Лианной, но Лианна не оставила позади ребенка. Пока еще. Ее рука коснулась живота, и Визерис заметил.
– Люди говорят, ты ждешь ребенка, – обвинительно сказал он.
– Жду, – тон Лианны был ровен и мертв. – Ребенка короля.
– Это глупо, – Визерис не пришел в восторг. – Вы даже не женаты.
Лианна рассмеялась, сильно и визгливо, и это, кажется, его напугало: он отдернулся.
– Надеюсь, это будет мальчик, – сказал он более покладистым тоном. – Мальчики лучше, кроме Рейнис. Она мне нравится. Я подарю ей котенка, – похвастался он.
– Правда? – глаза Лианны были мокрыми, она быстро вытерла их, и он не заметил. – И как же тебе это удастся, мой принц?
– У одной кошки с кухни будут котята скоро, и я отдам одного Рейнис, – с гордостью объяснил Визерис. – И себе одного возьму. Мы назовем их в честь драконов. Только в честь самых лучших. Как Балерион, Вхагар и Мераксес.
Она выучила этих драконов, когда была маленькой. Рейгар думает, что пробудит таких однажды. И также думал его прадед, и все кончилось бедой.
– Это кажется прекрасным подарком.
– Мой брат дарит тебе подарки? – Визерис стал смелее, усевшись в кресло у окна и свернувшись, будто сам был котенком.
Лианна некоторое время смотрела на него, потом неуверенно кивнула.
– Да. Очень много.
Спасение от гнева Эйриса и венок из синих роз в Харренхоле. Свободу от Роберта и новую клетку в Дорне. Его любовь и его ложь. Песни. Столько песен. Мертвых людей. Которых было больше, чем она знала. Кровь Брандона на полу тронного зала. Ребенка в ее животе, который может оказаться дочерью, а может и сыном. Подарок ли это, даже если она не хотела этого? Она не могла решить. Визерис смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Они были такого красивого цвета лаванды, светлее, чем у Рейгара. У ребенка могли быть такие же. Эта мысль тяжким грузом легла ей на грудь.