***
— как тебя зовут? — … — кто ты такой? — … — ты меня слышишь? — … — блять… ты вообще понимаешь по-корейски? — да… — ну наконец-то. как ты сюда попал?***
согнувшись над пиалой кофе в руках, Намджун сидит на единственном табурете в комнате, который обычно стоит у рабочего стола, заваленного электроникой, и наблюдает. на столике у кровати дымится еще горячая миска острой лапши, которой Намджун щедро поделился из своих запасов, но палочки до сих пор остаются нетронутыми. юноша почти не двигается и почти не смотрит на Намджуна, поворачивая голову чуть в сторону, словно боясь встретиться взглядом. он так и не вставал с постели, только подтянул на руках ослабшее тело, чтобы прижаться лопатками к выбеленной стене. сублимированный кофе заканчивается; сахарозаменитель закончился уже давно, но Намджун постоянно забывает выкрасть из магазинчика в соседнем квартале еще — он даже привык к терпкому, ужасному вкусу, обжигающей рот горечи искусственного кофе. однажды он пробовал настоящий: его подавали на прослушивании в одну из многочисленных компаний, куда он пытался устроиться. это было так давно, что теперь и той компании настоящие кофейные зерна вряд ли по карману — Земля умирает, и количество пригодных, настоящих, чистых и не убитых искусственными генами продуктов стремится к нулю с каждым годом. перенаселение и нищета. Намджун все-таки сплевывает в пустую пиалу, раздражаясь из-за застревающего в зубах крупного коричневого порошка, плохо растворяющегося в воде. если он закончит текущий проект, то наконец-то сможет не украсть, а приобрести что-то классом повыше, а не этот чертов песок. — почему ты не ешь? ты же сказал, что голоден. юноша сглатывает слюну. — да, я голоден. за некоторое время с момента с его пробуждения Намджун уже понял, что буквально свалившийся ему на голову гость очень не любит много говорить. каждый раз, обращаясь к нему, он ловит слабую дрожь, как будто достигающие ушей юноши звуковые волны пугают его. он смягчается. — может, все-таки нормально поговорим? коммуникатор звякает, и Намджун, не заботясь о приватности, выводит голограмму сообщений перед собой, чтобы ответить Тэхёну. « пока все в порядке. я сварил ему рамен. » « ангелы не едят рамен. » « откуда тебе знать? » « если что, жми экстренный вызов. » « обязательно. » многозначительно вскидывая бровь, Намджун поднимает на гостя взгляд и понимает, что тот все так же смотрит в стену, будто увидев там что-то невероятно интересное. — так вот. опять дрожание. — так вот, — мягче повторяет Намджун, понижая голос на половину тона. юноша размыкает губы, чтобы что-то сказать, но тут же закрывает рот и едва заметно облизывается. — ты хочешь пить? — догадывается Намджун, внутренне недоумевая, почему об этом нельзя попросить. он старается разговаривать как можно тише и спокойнее, чтобы не пугать, но при звуке чужого голоса тот все равно дергается, как зашуганный воробей. — да. прополоскав свою пиалу, Намджун набирает из фильтра воды и ставит рядом с лапшой. юноша остается неподвижен, немного поворачивая голову на пластиковый стук. — пей. — спасибо, — севшим голосом благодарит он. и снова не шевелится. и снова глядит мимо. — давай попробуем еще раз. как тебя зовут? слыша вопрос в третий раз, тот колеблется, не говоря «я не могу ответить», как прежде. — хорошо, ты можешь просто выдумать какое-то имя? как к тебе обращаться? молчание. — как ты попал на балкон? — упал с крыши. — а на крышу как? — я не помню. — с неба свалился? — да. Намджуну вдруг хочется наорать на него, но он сдерживается и тяжело вздыхает. — мне нужно покурить. сиди, где сидишь. выходя на узкий общий балкон, он только немного притворяет дверь, зажимая между ней и порогом свою ногу, чтобы сидящий в его конуре гость не смог ее захлопнуть, и зажигает сигарету. погода сегодня ясная — большая редкость для Сеула в нынешние годы. может, смог рассеяли в честь какого-то праздника? Намджун напряженно пытается вызвать в памяти календарь и сегодняшнее число, но сдается. посмотрев налево, он наблюдает висящие в воздухе, далекие гирлянды воздушных магистралей. когда-то он мечтал стать пилотом и летать, но выбрал другую мечту, пошел по другой дороге, превратившейся в кривую — нищета, воровство, судимость, попытки вернуться в нормальную колею. краем глаза зацепив какое-то движение на черном матовом стекле, изнутри квартиры идеально прозрачном, он понимает, что тревога ложная — снаружи гостя все равно не увидеть, звука движения никакого нет (его кровать страшно скрипит), а померещившийся гость — это просто отблеск пролетающего за соседними высотками полицейского кордона. ему становится тревожно. выбросив окурок и затворив за собой дверь, Намджун садится на прежнее место. — ты придумал, как тебя называть? — Бёльпи́. «Звездный свет?» Намджун хмыкает, понимая, что сказал это вслух, потому что Бёльпи склоняет голову и моргает. — да. — очень скромно. это твой… — Намджун обводит рукой его костюм: — …псевдоним? или только что сам выдумал? — мне его дали. — кто? — Намджун цепляется за возможность развить диалог. Бёльпи дергает подбородком вверх и смотрит в потолок. — они. Намджуна прошивает ледяными мурашками по спине, и он тянется к коммуникатору, в этот раз не торопясь показывать гостю переписку. « Тэхён. » « да? » — они — это Высшие? — осторожно уточняет Намджун. Бёльпи склоняет голову на бок, недоумевая. — кто? — люди с дирижаблей? — дирижабль. да. люди? нет. ощущая подкатывающий к горлу ужас, превращающийся в космический вакуум в животе, Намджун набирает сообщение. « похоже, он с дирижабля. » « и как он, по-твоему, выжил, свалившись с пятнадцати тысяч метров вниз? » « мне и самому это очень интересно, понимаешь? » « ты уверен, что он не наркоман? » « я не знаю. » отбросив коммуникатор на стол, Намджун снова смотрит на Бёльпи. — ты сбежал? юноша весь сжимается от ожидаемого вопроса. — я не помню, — тянет он, и в голосе наконец-то появляется эмоция. страх. он лжет. все он прекрасно помнит. Намджун придвигает табурет ближе, садясь к самой кровати. — посмотри на меня. почему ты не смотришь в глаза? ты смущаешься или боишься? не нужно меня бояться, я не собираюсь выдавать тебя полиции. только если ты не натворишь глупостей. — я… — юноша сглатывает и облизывает пересохшие губы. Намджун берет со столика воду и осторожно касается пиалой костяшек его пальцев; тот, вздрогнув, обхватывает, стремительно подносит к лицу и жадно выпивает. — еще? — да. Намджун набирает еще воды и снова подает в руки, придерживая дрожащие пальцы, помогая выпить до дна. — как ты попал на дирижабль? — после университета. меня забрали в числе тех, кто будет выступать перед ними. — наверно, много обещали? — мне ничего не обещали. мне сразу выдали очень крупную сумму, которые помогли покрыть кредит на учебу и помочь родителям закрыть ипотеку. — где они сейчас? — наверно, уже умерли. — кто ты по образованию? — актер драматического театра. меня взяли на «Созвездие Близнецов». Намджун задумчиво умолкает. самый крупный дирижабль Кореи. почти вторая столица. первый дирижабль поднялся в воздух еще задолго до его рождения — это было в США или Китае, до сих пор так и не определено точно; важнее то, что поначалу благая инициатива о создании в небе больших воздушных городов, расположенных в дирижаблях, превратилась в чистое издевательство и символ социального неравенства Земли. очень быстро научные базы первых дирижаблей были ликвидированы и отданы под туризм, а затем в небо стали переселяться наиболее состоятельные граждане, финансировавшие создание огромных дирижаблей, с каждым годом совершенствовавшихся и становившихся все более автономными и объемными. это были огромные плавучие крепости с множеством спасательных шаттлов, тысячами апартаментов, садами, искусственными парками, своим небом и чистым воздухом, магазинами, кинотеатрами, больницами, спортзалами, ипподромами, поездами и, говорят, даже оружием. все правящие верхушки переселились в дирижабли, где воздух был чище, а жизнь напоминала рай. бродящие по грязным улицам погрузившихся в хаос и смог земных городов проповедники начинали вещать, что после реинкарнации можно родиться у славных высших господ в дирижаблях и жить все равно что в раю. — я уже было подумал, что ты там родился. — увы, — пухлые губы кривятся в страдальческой усмешке: — разве я похож на того, кто родился там? Намджун снова тонет в его глазах, кажется, понимая, почему юноша не смотрит ему в лицо. переливы белых огней завораживают. — что с твоими глазами? — шепчет Намджун: — что с тобой? почему ты сбежал? — я выступал в театре, где меня заметил один очень богатый… человек. он следил за мной какое-то время, оказывал знаки внимания, а потом в один день я просто очнулся не в своей гримерке. — а дальше?.. — а потом я стал танцующим на звездах. в комнате повисает тишина. Бёльпи молчит, словно сказанное не требует уточнения. — я не знаю, что это значит, — честно признается Намджун через несколько мгновений, понимая, что юноша не собирался продолжать. тот вскидывает голову, но опять смотрит в сторону — куда-то ему за плечо: — на Земле не знают, кто это? — возможно, я недостаточно эрудирован. это сомнительно, но… — на Земле не знают, что там, — он нервно дергает головой в сторону потолка: — есть рабы? я слышал… мы думали, что это… подверглось огласке… когда в Пусане нашли тело Ачимпёль. «Утренней звезды». Намджун помнил тот новостной сюжет — девушка в розовом шелке и тяжелых золотых цепях от ошейника до браслетов на руках и ногах, которые значительно затрудняли передвижение. ее нашли в яблочных теплицах, пробившей стеклянную крышу и уже мертвой. — ты знал Ачимпёль?.. — когда ее еще звали Сыльги, мы вместе играли в театре на «Близнецах»... а потом тот человек наигрался ей. она сбежала первой, но ей не повезло. она была такой худой, что магнитный лифт для доставки грузов с Земли потерял фокусировку, и она разбилась. — тот человек… который выкупил и тебя? — он меня не выкупил, а украл! — голос Бёльпи срывается: — я раб, понимаешь? я тоже сбежал! только в отличие от Сыльги мне повезло быть чуть крупнее, поэтому добрый механик, помогавший сбежать, смог опустить меня на крышу и не дать разбиться. — так значит, Бёльпи — твой псевдоним… — нет, это моя животная кличка… он всем дает имена, связанные со звездами. заметив выступившие на глазах слёзы, Намджун большим пальцем растирает мокрую дорожку, осторожно беря его лицо в ладони, и юноша отшатывается от прикосновения, как будто чужая кожа обжигает. — но ты не животное… ты человек. — я уже забыл об этом, — слезы начинают катиться градом. на мгновение Намджуну кажется, что они должны быть черными, как его глаза, но они прозрачные и горячие — настоящие, человеческие. — как твоё имя? — доверительно и тихо. — Сокджин. меня зовут Сокджин. — очень приятно. тише, дай я вытру… очень приятно, Сокджин. выпрямившись, он протягивает руку. — я Намджун. Сокджин смотрит мимо него, никак не реагируя на жест. Намджун пожимает плечами: — спасибо, что поделился со мной. — теперь ты вызовешь полицию? — теперь я хочу, чтобы ты поел. сможешь? тот дергает головой в сторону Намджуна и немного хмурится. — я… — почему ты не смотришь на меня? у тебя потрясающие глаза. Намджун впервые — правда, впервые видит такое идеальное лицо и невероятные глаза. это выглядит жутко и… завораживающе. какая-то генетическая мутация? косметическая операция? мало ли, какая на дирижаблях мода. — я не смотрю, потому что не могу увидеть. Намджун рвано выдыхает. Намджуну вдруг хочется ударить самого себя. посильнее. за тупость. — господи… — да. — ты слепой? почему? — ты правда ничего не знаешь? — с явной болью в голосе спрашивает Сокджин. — ну, я слышал, что на дирижаблях есть рабы, но после падения Ач… Сыльги, было подтверждено, что работа оплачивается, а это был несчастный случай. — оплачивается… — глядя на тебя, мне, честно говоря, уже хочется убивать, потому что я понимаю, что это, видимо, не так. — несчастный случай… Сокджин некоторое время молчит, и Намджун не смеет нарушать повисшую тишину, наблюдая за тем, как в морщинках сидящего напротив юноши снова начинает угадываться боль. — мне не платили. человек, содержавший меня, велел называть себя хозяином. после своего последнего спектакля я очнулся не в гримерке, а в одних из его апартаментов, выделенных для наложников. — о боже… — это, — указывает на глаз Сокджин, — результат химического ослепления. две инъекции ежемесячно. уже четыре года. последний раз я видел свет в тот день, когда играл свой спектакль. — зачем? — чтобы не сбежал, — отрезает Сокджин таким тоном, словно это и так должно быть понятно: — там всем плевать на тебя, если ты родился на Земле или если у тебя нет апартаментов в верхнем ярусе. я и до того видел, как людей просто перепродают, но не думал, что меня это коснется. никто так не думает. все обходят черноглазых стороной, они — «танцующие на звёздах», красивые безделушки хозяев, на которые никто не смеет позариться, и которые не имеют собственной воли. легенда у нас, конечно, красивая, и всегда одна и та же — мы, мол, сами делаем эти татуировки в глазах, чтобы быть ближе к космосу. только у танцующих одна дорога: в крематорий, а потом пеплом — вниз. мне как-то удалось миновать стадию крематория. закончив тираду, Сокджин переводит дух. у Намджуна внутри все сжимается. — а откуда сама чернота… — это следствие ослепления. кажется, в ампулы вводится какой-то краситель. поэтому глаза выглядят как черная космическая пустота. или будто космос, как любили повторять уроды, которые восхищались моей внешностью на «выгуле». Сокджин дергает плечами и зябко обхватывает себя, будто замерзнув. — у богатых свои причуды. Намджун потрясенно молчит, а затем берет со столика лапшу, подавая ее Сокджину в руки, помогает взять палочки. тот с трудом справляется с тем, чтобы взять правильно — пальцы настолько ослабли, что мелко дрожат. — мне очень жаль. Сокджин медленно, с явным мучением, отражающимся на лице, пытается есть трясущимися палочками. не выдерживая зрелища, Намджун берет миску сам и начинает его кормить, очень осторожно поднося небольшое количество лапши к розовым губам. Сокджин насыщается очень быстро. судя по его почти прозрачной худобе, он либо голодал, либо на дирижабле пищей его не баловали. отложив расспросы на время, Намджун отводит его в ванную и помогает настроить душ, направляя его руки к панелям управления и показывая, где что находится. Сокджин, хоть и ослабший, схватывает стремительно. квартира крайне невелика, и наощупь он быстро запоминает планировку, пару раз впечатываясь в плечо Намджуна и бормоча извинения. — надеюсь, тебя никто не видел, пока ты лежал на балконе. — или на крыше. или пока падал с нее на балкон. — я бы мог тебя осмотреть… если что-то болит, только скажи. хоть какую-то первую помощь я оказать смогу. — все в порядке, — слишком быстро отвечает Сокджин, и Намджун понимает, что это неправда — он своими глазами видел, как тот подволакивал правую ногу. — твои белые тряпки, конечно, хороши для жизни на дирижабле, но… — ловя на себе хмурый взгляд Сокджина, Намджун осекается, понимая, что несет чушь: — пойду приготовлю тебе нормальную одежду. эту я сожгу. Сокджин, застыв в открытой душевой кабине, весь заливается краской, словно не решаясь что-то сказать. приподнимая бровь, Намджун останавливается в дверях, и смотрит на него внимательно. каждую секунду он теперь уделяет чужому движению, словно пытаясь своей внимательностью упредить, предугадать желание Сокджина, искупить свои ужасные мысли, посещавшие его, когда тот не смотрел Намджуну в глаза, а он не понимал причины. — спасибо тебе. — позови, когда закончишь, я подам полотенце. только не вслух. лучше негромко постучи в стенку, — почти неслышно пару раз коснувшись костяшками тонкой перегородки между комнатой и ванной, Намджун улыбается, и Сокджин это слышит. — не хочу больше чувствовать поблизости эту мерзость. если ты планируешь ее жечь, мне наверно, лучше отдать тебе одежду сейчас? — а ты хочешь? — не сдерживается Намджун. Сокджин становится пунцовым и, нахмурившись, отворачивается. — ничего, пока ты не захочешь сам, — добавляет Намджун. *** от Сокджина пахло небом, а теперь пахнет одуряющей свежестью влажных волос и чистой кожи. большая растянутая футболка ему ожидаемо велика; только на тугих завязках держатся простые штаны из самого настоящего льна — настоящая драгоценность, которую Намджун выменял за хороший сабвуфер на рынке. — ты очень красивый. — мне часто это говорят. Сокджин комкает между пальцев покрывало. подложив локоть под голову, Намджун смотрит на его суетливые руки, лежа рядом так, чтобы не соприкасаться телами, чтобы тот даже близко не чувствовал его тепла. кровать узкая, но он потерпит. — ты, наверно, даже не помнишь, как выглядишь. — иногда приходится ощупывать свое лицо, чтобы восстановить в памяти какие-то черты. — и ты такой тонкий… кожа, как рисовая бумага. — в последний месяц я почти отказался от еды. меня пытались кормить насильно, но вскоре бросили эту мысль. Намджун мысленно хвалит себя за сообразительность. — а как ты передвигался по дирижаблю после ослепления? — никак. — в смысле? — меня носили. — а ел? — тоже никак. меня кормили с рук, чтобы не смог отравиться. — ясно. ответы становятся все более скупыми и негромкими — отчетливый намек, что дальше расспрашивать не стоит. рядом слышится шорох. сидевший, прислонившись к стене, Сокджин сползает вниз и ложится лицом к лицу с Намджуном. — ой, — через пару минут негромко говорит он, и Намджуна плавит от непосредственности, с которой Сокджин это произносит: — кажется, я чувствую твое дыхание. ты сейчас лицом ко мне? — ты совсем не можешь меня видеть? — с какой-то глупой надеждой в голосе тихо спрашивает Намджун. лежащий рядом Сокджин ёрзает, пара персиковых прядей падает на лоб. несколько раз он часто-часто моргает. — совсем. Намджун смотрит в его открытые глаза и видит в них целую галактику, закономерно плывущий звездный поток. ему страшно хочется написать что-то — так, что даже чешутся руки, но ноутбук лежит на столе, и он сдерживает себя, не желая мешать засыпающему возле него Сокджину. — если что-то понадобится, просто… — можно? — вдруг, перебив, спрашивает Сокджин, несмело протягивая руку. —…да. он касается лица Намджуна невесомо, подушечками пальцев прослеживая линии бровей, скул, острый изгиб челюсти, маленький аккуратный нос. закрывает и открывает мягкими нажатиями веки раскосых лисьих глаз, проводит по очереди по обеим губам. обхватывает ладонями. от сосредоточения он неосознанно распахивает свой розовый рот и широкие черные звездчатые глаза. — ну что, интересно? — теперь я примерно представляю, как ты выглядишь, — с угрюмым смешком говорит Сокджин: — спасибо. — можно я? — можно. пальцы у Намджуна загрубевшие от клавиш, гитары и прежней тяжелой физической работы — разительно отличаются от мягчайшей кожи сокджиновых рук. тот молчит, не жалуясь, и медленно закрывает наливающиеся свинцом веки. — то есть, если тебе перестают вкалывать тот химикат, то зрение понемногу возвращается… — угу… — почти невнятно слышится сквозь дремоту: — однажды штатный врач, если его так можно назвать… он забыл сделать мне вторую месячную инъекцию, и я начал различать свет и контуры предметов. — наверно, после такого долгого воздействия глаза могут оказаться поврежденными, и ты не сможешь видеть, как раньше… — посмотрим. он слабо усмехается шутке. — я хочу помочь вернуть тебе зрение. я могу помочь. — очень мило. Намджун засыпает, чувствуя на ладони шелковистое касание чужой щеки. ему снятся настоящие карие глаза —почти черные, блестящие, как два агата на холодной белизне. во сне он видит Сокджина.***
первым делом Намджун перекрашивает в глубокий, родной черный цвет замученные высветлителями сокджиновы волосы. от этого большие черные глаза становятся по-настоящему огромными, а овал лица истончается еще сильнее. иногда, оборачиваясь назад во время работы над проектами, Намджун подолгу глядит на него, спящего на самом краю постели, и ему кажется, что Сокджин тает во мраке, растворяясь в темном одеяле, огромной темной футболке и своих отросших черных волосах, путающихся с длинными ресницами. у Сокджина есть очаровательная привычка спать, немного приоткрыв мягкий рот, и неприятная — грызть ногти. он ест уже увереннее, может крепко держать палочки в руках, и за первую неделю заметно округляется в скулах— Намджун чувствует какую-то гордость, видя, как он на глазах становится здоровее. он читает ему вслух свои любимые книги, включает свою музыку и музыку Земли, обнаружив, что, будучи заточенным в небесной крепости, Сокджин многое упустил. Сокджин просит. Намджун остается глухим к мольбам выйти на улицу, послушать внешний настоящий мир, ощутить запахи родного города. Сокджин позволяет осмотреть свою ногу и наложить пластиковую шину, а потом с недовольным видом несколько дней хромает по квартире, пока Намджун не запрещает ему передвигаться самостоятельно и не начинает подхватывать на руки, чтобы донести до ванной или маленького закутка у входа, являющегося кухней. Сокджин протестует и просит достать ему костыли. Намджун отнекивается, аргументируя тем, что аппаратура, разваленная по квартире, слишком ценная, чтобы быть побитой костылями человека, который перед глазами видит только кромешную тьму. проект сдается вовремя, и Намджун получает деньги, с удовольствием спеша домой с кучей разнообразной еды — купленной, а не краденой, и настоящей банкой сублимированного кофе второго класса, лучшего из ему доступных. дома раскладывая все это на кухонной тумбе он стоит рядом с Сокджином и по очереди дает упаковки ему, чтобы тот ощупывал и узнавал, а потом так же на ощупь показывает, что и где хранится. он постоянно держит в голове мысль, что его в любой момент на улице могут грохнуть из оглушителя или портативной световой пушки, а потом ограбить; задушить тряпкой со снотворным, а потом продать на органы в Японию, или еще что похуже — и если однажды он не вернется домой, Сокджин не должен остаться голодным, должен уметь позаботиться о себе, пока не начнет видеть вновь. Намджун больше всего на свете хочет застать этот момент лично, но понимает, что шансов не так много. стоящий рядом Сокджин поджимает ноющую правую ногу под себя и кладет Намджуну голову на плечо: — можно я попробую что-нибудь приготовить? Намджуну и самому смешно, как он трясется над тем, чтобы Сокджин не обжегся. он направляет его руки, помогает отмерять, насыпать, размешивать, переворачивать, сливать. — ты прямо мои глаза. — и твои ноги тоже. — эй, нога почти прошла… я бы даже сказал, что шину уже можно снять. — еще один курс регенеративного — и пожалуйста. а пока — нет. — тебе просто нравится таскать меня на руках, да? — ну нет. ты уже не та пушинка, как раньше. вчера я вообще надорвал спину, — без зазрения совести врёт Намджун. Сокджин дуется, а потом растягивает губы в улыбке. они впервые едят то, что приготовили вместе, и это так вкусно, что у Намджуна щиплет в носу. — я найду, как ускорить возвращение зрения, — говорит он. — вообще, мне говорили что это необратимо, — Сокджин неторопливо жует, тоже явно наслаждаясь их трапезой: — но, наверно, это просто устрашение. если постоянно повторять одно и то же, можно заставить поверить во что угодно. — я поищу, — упрямо повторяет Намджун. — Тэхён должен знать, где достать сильные антидоты. он в этом деле эксперт. облизнувшись, Сокджин откладывает палочки. — Тэхён? — мой друг, — спохватывается Намджун. — он знает, что я здесь? в голосе слышится явное недовольство вперемешку с тревогой. — да, — Намджун неловко ударяет палочками о миску: — он первым узнал. еще когда я нашёл тебя на балконе. — ты уверен, что… — да, ему можно доверять. мы вместе прошли огонь и воду. буквально, — Намджун горько ухмыляется, вспоминая пытки в колонии: — он славный. он сможет достать нужное лекарство. все-таки судимость только добавляет веса на дилерском рынке и помогает завести кучу новых полезных связей. — я сомневаюсь не в его способностях, — спокойно отвечает Сокджин: — ты должен понимать, что меня могут искать. черт. — я понимаю. — нет незаменимых танцующих на звездах, они вообще пропадают с дирижаблей почти каждый день. скорее всего, некоторым, как и мне, удается удачно сбежать. — но?.. — Намджун чувствует недосказанность, ведущую к чему-то большему. — главная проблема в том, что я был фаворитом среди остальных, — начистоту говорит Сокджин: — тот человек, должно быть, в ярости. он приложит все силы к поиску. тем более, у него есть средства. черт. черт. черт! — я определенно могу сказать, почему ты был фаворитом, — внезапно охрипнув, неудачно вворачивает Намджун, и Сокджин опускает голову, а между его бровями образуется скорбная складка. — моя внешность — это мое проклятие. — нет. проклятие — это рабство, а не ты. некоторое время они молчат. — я бы хотел познакомиться с Тэхёном. — я позову его, — с облегчением выдыхает Намджун. — в прошлой жизни он был биохимиком. думаю, он сможет осмотреть твои глаза и даже подсказать что-то. — хорошо. спасибо. послушай, Намджун… — да? — мы можем выйти на улицу?***
Ezio Bosso — Rain, in Your Black Eyes
Тэхён скачет вокруг Сокджина как обнаруживший сокровище кладоискатель. вытащив из рюкзака кучу примочек, он берет для анализа кровь, слюну, выдергивает волос, и долго, возбужденно и хвастливо рассказывает Намджуну о ходе продаж и еженедельных рейдовых налётах, которые в лучшем случае находят на месте лабораторий пару капель раствора или рассыпанный при упаковке порошок. — неуловимые, а? вот это уровень, вот это я понимаю. рассчитав результаты анализа на коммуникаторе, Тэхён плюхается на пол. Сокджин нервно натягивает на себя одеяло и закутывается в него, Намджун, сидящий рядом, неосознанно подтыкает его, чтобы не проникал холодный воздух, и вдруг ловит на себе Сокджинов взгляд — он всегда смотрит немного вбок, но очень пронзительно, давая понять, что внимание нацелено на него. — мы закупали это сырьё в Инчжоне. его используют для производства нервных блокираторов, из которых потом гонят первоклассное дерьмо для полной отключки. вырубает почти мгновенно. от двух граммов можно проваляться два дня с полной пустотой в голове, даже ног не будешь чувствовать. у нас их массово закупают всякие офисные компании, это входит в часть медстраховки. типа, расслабление такое. — слышал. из-за переработок. — ага. Тэхён чешет в затылке: — я не знаю, сколько вводили Сокджину, но если это делали прямо в глазное яблоко… — Намджун морщится: — …а ты что думал, ему в пятку эту дрянь кололи? наивный. — да, мне вводили прямо в глаза. — так вот, — Тэхён сухо прищелкивает пальцами: — два раза в месяц, значит, доза ударная. он обладает отличными регенеративными свойствами. ты нихуя не видишь, но сам глазной нерв поврежден не должен быть. — а краска? — это не краска, это цвет нервного блокиратора. он как раз и есть такого угольно-черного цвета, как будто сажи накрошили. недобросовестные дилеры мешают его с черным песком и прочей пакостью, но у нас… все чистое. возможно, лаборатории дирижаблей даже покупали что-то из нашего. не могу сейчас точно сказать. от делового тона Тэхён почти мгновенно переходит к жалостливому и подползает к Сокджину, хватая того за руку. — я не могу никак ускорить процесс, понимаешь? нужно только ждать. Сокджин кивает. — мне очень жаль, что тебе пришлось это пережить. будьте осторожны. оба, — Тэхён двумя пальцам показывает на Намджуна, словно угрожая того уничтожить, если с Сокджином что-то случится. Намджун картинно закатывает глаза. от приближения Тэхёна он неосознанно подается ближе к полулежащему на кровати юноше, как будто собираясь его защитить. — спасибо, Тэхён-а… — обращайтесь, — салютует тот, хватая рюкзак. — я побежал. — стой, — подает голос Сокджин. Тэхён послушно замирает, переводя взгляд на Намджуна, будто требуя объяснения. — подойди, пожалуйста. Тэхён приближается вновь, на этот раз опасливо. — можно? — Сокджин протягивает руки. Намджун рывком поднимается с постели и садится за ноутбук, пока за его спиной Сокджин бережно гладит, осязает, запоминает черты Тэхёна, медленно опускающегося рядом. — красивый. спасибо. — э-э… спасибо? — Тэхён косится на Намджуна. — мне просто стало интересно как ты выглядишь, — искренне поясняет Сокджин: — сколько тебе лет? — двадцать два… — неуверенно тянет Тэхён. — а мне — двадцать пять. — ни за что бы не подумал, что ты мой хён. — а твой голос не звучит, как голос двадцатидвухлетнего. Намджун начинает торопливо печатать, чувствуя растущее внутри бешенство и, одновременно, презрение к самому себе. Сокджин не вещь, он человек, лишенный счастья видеть и наделенный любопытством. Намджун не имеет права чувствовать раздражение, когда он касается другого. чем такое отношение к другому человеку лучше рабства? Тэхён снова прощается, коротко поклонившись хёнам, и молча уходит. словно не почувствовавший повисшего в воздухе напряжения Сокджин удобно устраивается на постели, взбивая подушку, и ложится к Намджуну спиной. выходя покурить, тот случайно захлопывает за собой дверь и сползает спиной по стене, обхватывая голову руками. он начинает привыкать. как же это ужасно. Намджун буквально сам обрекает себя на страдания. на некоторое время он теряет счет времени — возможно, даже засыпает, сидя на полу, и вздрагивает от звука открывающейся двери. быстро подняв голову, он видит в проеме бледное лицо Сокджина. — зачем ты поднялся? — мне показалось, что ты захлопнул дверь и не взял ключ-карту… Намджун хлопает себя по карманам. и правда, не взял. — а если бы я ушел в магазин? если бы тут кто-то был? ты сам сказал, что тебя ищут. Сокджин хлопает глазами, невидяще уставившись на источник звука, и не понимает, в чем он провинился. Намджун резко поднимается и заходит, громко затворяя за собой. за вспышку злости становится стыдно. он слишком устал. он берет на себя сверх меры. как всегда. Сокджин молча отворачивается и неуверенно хромает к кровати. на ходу подхватывая невесомое тело, Намджун берет его на руки и опускает на еще теплую постель, а потом молча закутывает, двигаясь почти безотчетно. на какую нахуй улицу он собрался? такое лицо не спрятать даже под слоями капюшонов. его найдут; найдут, отнимут и замучают, и Намджун будет в этом виноват. его трясет от накатывающего осознания, что он может потерять Сокджина. а стоило бы бояться, что он потеряется в нем сам. — я не понимаю, из-за чего ты взбешен, но я это чувствую, — искренне произносит Сокджин: — если ты думаешь, что если я слеп, а значит не могу увидеть твои чувства, то ты ошибаешься. застигнутый врасплох Намджун ловит другой смысл, открывая для себя подтекст, который, скорее всего даже не вкладывался в слова, а потом сердито хмурится. — пожалуйста, один раз… я не отойду от тебя ни на шаг. я буду молчать и надену все, что ты скажешь. пожалуйста… давай выйдем на улицу. — я боюсь за тебя, — отрезает Намджун. — я сам за себя боюсь. и за последствия для тебя — тоже. — не было бы лучше залечь на дно? чем дольше, тем лучше. здесь, пока тебя никто не видит, ты в безопасности. — я тоже вырос в нижних ярусах Сеула, Намджун. мне кажется, ты прекрасно понимаешь, почему я готов умолять хоть ненадолго позволить мне вернуться вниз. — возможно, — уклончиво отвечает Намджун. — почему бы тебе не подождать окончания месяца? когда ты сможешь увидеть все своими глазами? — но тогда уже закончится июньский фестиваль… Намджуну хочется расхохотаться. в Сокджине одновременно сосуществуют рационально мыслящий, мнительный, опасливый человек и настоящий ребенок. — я тебя так замотаю, что ты даже слышать ничего не сможешь. — пожалуйста… — ладно. на один час. Сокджин, укутанный донельзя, вдруг цепляется за намджуновы руки и прижимает их к своим краснеющим мягким щекам; у Намджуна в груди что-то взрывается и горячей волной обрушивается вниз, заставляя спонтанно и крепко поцеловать его в губы, большими пальцами оглаживая скулы, чувствуя на запястьях прохладные подушечки пальцев, медленно ползущих по линии рук к плечам. Сокджин снова плачет, согревая слезами намджуновы щеки, и сам тянется к нему, действуя интуитивно, на ощупь, на остающийся в воздухе жаркий выдох. — как бы я хотел тебя увидеть… Намджуна ведет так сильно, как вело только под сильнейшей тэхёновой дурью. он чувствует себя размазанным и разбитым. он никому не позволит отнять или причинить боль. в подушечках пальцев колет кровь; Сокджин кусается, с кровью вырывая глухой стон, и взбирается сверху, отбрасывая раскалившееся от их горячих тел, мешающее одеяло.***
— очки. — есть. — капюшон. — есть. — маска. — есть, — Сокджин тыкает себя в щеку через тканевую пылезащитную маску, закрывающую нижнюю половину лица. он похож на мумию или выходящего гулять в полдень вампира, но Намджуну все равно не становится спокойнее. мешковатая одежда и огромная куртка — чтобы скрыть изгибы стройного тела. капюшон, черные очки, черная маска — чтобы спрятать прекрасное лицо с гладкой, увлажненной чистым воздухом кожей, какую на Земле с трудом можно будет найти у людей в тех местах, где обычно появляется Намджун, где он живет и работает. июньский фестиваль — старый праздник нижних сеульских ярусов, пожалуй, лучшее, что может произойти за год у людей, которые тут обретаются. в это время даже банды объявляют перемирие, дележка территорий прекращается, а за пролитую на улицах кровь линчуют с таким упоением, что у всякого здравомыслящего человека отпадает желание драться на ножах, грабить или убивать. запыленные закоулки занавешивают гирляндами разноцветных бумажных фонарей. это время, когда безопаснее всего на улицах становится детям — местная община строго за ними приглядывает, зная каждого малыша в лицо. самовольное деление кварталов на подчиняющиеся мафии дома дает свои плоды — мафия не только пускает по венам города наркотики и блуд, но и, парадоксально, очищает улицы от сброда, защищает детей, растущих в каменном мешке Сеула. — у нас час, целый час! — Сокджин тащит его за рукав, и Намджун, пугаясь, что может потерять его в гуляющей толпе, переплетает их пальцы, на бегу накидывая капюшон. Сокджин тащит его на запах жарящихся шашлычков из мидий и осьминогов, совершенно не заботясь об отдавленных по пути ногах. ловя его на подлете к киоску, Намджун прижимает к ближайшей стене узкой улицы собственным телом и не дает сбежать, борясь с сильным желанием оттянуть плотную черную маску и поцеловать. — о боже, этот запах, — Сокджин успокаивается, глубоко, полной грудью вдыхая резкий аромат от готовящейся уличной еды: — я так скучал, Намджун… четыре года… Намджун притягивает его голову к своему плечу и обнимает, давая успокоиться. даже сквозь несколько слоев одежды он чувствует, как гулко и быстро бьется под узкими ребрами сердце. он предвидел, что у Сокджина сорвет крышу. издалека слышится мелодия знакомой народной песни, исполняемой через квартал уличными музыкантами, и на секунду Намджун отчетливо представляет себя на месте Сокджина, словно впитывая его эмоции. сердце сдавливает ледяным ужасом и жалостью. — посмотри на меня. Сокджин слушается, наверняка моргая под темным стеклом очков. — очки снять не дам, но ты видишь цвет? — вижу темный силуэт твоей головы и свет от фонариков, но он блеклый… все в красноватых тонах. — да, — Намджун оглядывается: — так и есть. значит, цветовосприятие тоже возвращается. — я так рад… — Сокджин делает попытку вырваться, но Намджун не дает. — ты обещал — ни на шаг от меня, — строго говорит он: — никаких пробежек. давай сюда руку. несколько дней назад Намджун очнулся от сна из-за восклицания, раздавшегося из ванной. толком не успев проснуться, он был уже на ногах, а через мгновение — поднимал плачущего Сокджина с пола и заглядывал ему в глаза, ставшие светлее на долю тона. в темноте квартиры это было незаметно, но под ярким флуоресцентным светом у зеркала он смог рассмотреть — да, процесс разблокировки нервов начался. Сокджин вскрикнул от неожиданности, потому что увидел неясный, пробивающийся через зрачок свет, а потом разрыдался от разодравшей внутренности душевной боли. перед выходом Намджун снова пристально рассматривает его глаза и с удовлетворением отмечает, что уже заметна граница радужки и пульсирующий в ней зрачок; кромешная чернота становится туманной серостью с белыми вкраплениями. Сокджин начинает жаловаться на резь в глазах, когда Намджун слишком быстро раскрывает утром шторы; когда включает яркий верхний свет; когда подолгу сидит в коммуникаторе — видите ли, мешает спать. Намджун слушается и даже притаскивает какие-то навороченные капли, чтобы унять дискомфорт. они помогают. Сокджин целует его с благодарностью. они вливаются в шумный поток людей и, крепко держа друг друга за руку, переходят от киоска к киоску, от одних выступающих, одетых в яркие лохмотья людей, к другим, и Намджун громко описывает все, что он видит, и что оба они слышат и чувствуют: там готовят бунгоппанг — фигурных рыбок из сладкого мягкого теста, рядом резко и одурманивающе пахнет шипящий на масле токпокки, в паре метров под бурные крики кто-то баттлится под тяжелую электронную музыку, а над фонариками, уходя в затянутое смогом, оранжевое от огней небо, тянется ароматный пар и громкий смех. они набирают шашлычков из кальмаров, сладостей и другой вредной, но очень вкусной любимой еды в промасленные пакеты, обмениваются парой слов с продавцами, раскланиваются и идут дальше — время словно замирает, и час не спешит заканчиваться, несмотря на суету и окружающий их шум. проголодавший Сокджин сглатывает, уже представляя, как дома будет вытаскивать из намджунова рюкзака накупленные вкусности и набивать ими живот. он так давно не был здесь. Намджун описывает все так подробно, красиво и детально, что Сокджину кажется, будто он пишет картину, а не помогает ему представлять — настолько яркие в голове вспыхивают образы, усиленные запахами и звуками, которые он воспринимает острее, чем когда бы то ни было. отупение проходит, тревога отступает. он чувствует спокойствие. — я счастлив, — негромко говорит он, прикрывая рот ладонью, чтобы Намджун услышал: — я счастлив! Намджун нежно улыбается ему, спохватываясь, что Сокджин этого увидеть не может, и ласково поглаживает его руку, давая понять, что испытывает то же самое. в крови кипит адреналин — он за него в ответе. он должен быть внимателен, как никогда. Сокджин резко останавливается у палаточного киоска с белыми стенами и льющимся изнутри ярко-голубым светом — завороженный и растерянный. чувствуя его неподдельный восторг, Намджун понимает, что Сокджин буквально с каждым часом начинает видеть все лучше. привлеченный яркими лампами, Сокджин влечет его за собой, ступая невесомо, почти летя, как мотылек, позарившийся на красивый язычок пламени. стены палатки, покрытые пластиковой решеткой, плотно увешаны расписными маскарадными масками всех цветов и размеров. красные кисти, золотые драконы, острые кошачьи уши, вытянутые волчьи носы и огромные клыкастые демоны — Намджун в который раз жалеет, что Сокджин не может этого видеть. он подходит к ним и осторожно тянет к стенам руки, ощупывая маски одну за другой, и следя за его аккуратными движениями по линиям резьбы и рисунков, Намджун наклоняет голову на бок, любуясь. возникшая из-за перегородки старушка испытывающе смотрит на них, а потом расплывается в широкой улыбке. заметивший ее Намджун торопится поклониться, пихая Сокджина в бок, чтобы тот сделал то же самое. — здравствуйте, молодые люди, — скрипуче здоровается бабушка, не отрывая взгляда от сокджиновых очков. — здравствуйте, ачжумма… — Намджун не успевает ничего сказать, как встревает Сокджин: — такую вы красоту продаете! бабушка, молча улыбаясь, смотрит на них пару мгновений и спрашивает: — какую возьмете? — что? — Намджун оглядывается на спутника. Сокджин, неспособный выразить свою просьбу мимикой, негромко умилительно стонет и царапает ногтями тыльную сторону намджуновой ладони: — ты хочешь маску? — да. мне надоело в этом ходить, все лицо… — надувшись, начинает Сокджин, но Намджун перебивает его, показывая на запримеченную еще со входа. — сколько за лисью? Сокджин почти подпрыгивает на месте от радости. выходя с новой покупкой — белой лакированной маской кумихо, закрывающей все лицо и расписанной черными штрихами, тянущимися от уголков узких глаз, они застывают на пороге от неожиданного оклика скрипучего старческого голоса. — что же вы ее не надеваете? праздник на дворе! Намджун, сдерживаясь, чтобы не нахамить, торопливо оборачивается и давит улыбку: — он стесняется своего лица, ачжумма… тяжелая кожная болезнь. простите. маска чудесная, мы обязательно ее наденем, когда вернемся домой. — и в чем же тогда смысл? — старушка сердито складывает руки на груди, качая головой: — кумихо должна гулять в самой гуще толпы и притягивать взоры. я вижу, что твой дивный спутник непозволительно красив. преступление прятать такое лицо под любой маской. наденьте ее набок, — женщина жестами показывает как: — и дух кумихо вас защитит. у Намджуна по спине пробегает холодок. старуха явно спятила и несет несуразицу. — нам пора, — снова кланяется он: — прощайте, ачжумма. — до свидания! — машет Сокджин. они буквально выбегают из киоска и, миновав квартал, выходят к реке. Намджун за это время не произносит ни слова. — я чувствую запах воды, — уловив его настроение, негромко говорит Сокджин. — мы идем к Ханган, да? — эта старая дура меня напугала, — вдруг выплевывает накопившееся Намджун, прокручивавший ее слова в голове вновь и вновь, пока они с едва поспевающим за быстрыми шагами Сокджином уходили как можно дальше от торговки масками: — не люблю пожилых людей. — почему? — удивляется Сокджин: — я ощутил, что ты напрягся, но не понял причины. — в таком возрасте они видят будущее. так говорят, по крайней мере, — Намджун вздыхает: — из-за химических процессов в мозгу у них начинаются галлюцинации, а деменция не дает нормально выражать мысли. — ты просто суеверный. — я не могу быть суеверным, если я атеист. — потому ты и испугался сглаза от невинной ачжуммы, да? мне показалось, что она говорила вполне внятно, и угрозы никакой не было. — я во всем вижу угрозу, — подведя Сокджина к металлической ограде выдающегося над водой куска набережной, Намджун кладет руки ему на талию: — перенервничал, наверно. — я тоже так думаю, — Сокджин с нежностью проводит по его щеке. — пора домой. — еще десять минут… можно? Намджун смотрит на электронные часы, повисшие на запястье, и вздыхает. — у нас как раз ровно десять минут. — такое ощущение, что мы гуляли несколько часов. — ну вот, а ты боялся, что тебе покажется мало. — с тобой — нет, — шепчет Сокджин, и, несмотря на глупую слащавость, Намджуну становится тепло. в груди мягким клубком сворачивается тихая, щекочущая радость. воистину, влюбленные люди словно глупеют. — рядом кто-нибудь есть? — тем же голосом спрашивает Сокджин, и у Намджуна непроизвольно вспыхивают уши. — зачем тебе? — хрипло говорит он. — хочу померить маску. — померяешь дома. — и посмотреть на тебя. — вокруг люди, — Намджун сглатывает, выдавая ложь. вокруг нет ни души, но Сокджину об этом знать не обязательно. — хочу почувствовать на лице речной ветерок. хочу вдохнуть полной грудью. — Сокджин… — хочу тебя увидеть. — пожалуйста, не надо… наш дом буквально в пяти минутах ходьбы. потерпи. — хочу тебя поцеловать. у Намджуна сердце колотится так, словно он пробежал стометровку. ему страшно до жути, но при этом он до ужаса влюблен. Сокджин медленно оттягивает вниз тканевую черную маску, открывая для Намджуна губы, искусанные и полные. обнимая его лицо ладонями, чтобы не позволить кому-то увидеть лишний кусочек чистой смуглой кожи, Намджун тягуче и плавно целует его, касаясь губами так, что у Сокджина подкашиваются ноги — он прижимается спиной к перилам ограждения и пальцами беззащитно цепляется за отвороты черного намджунова плаща. вдалеке взрывается первый салют и они, одновременно вздрогнув, хватаются за предметы на лице Сокджина; Намджун — за маску, чтобы вернуть на место, Сокджин — за очки, чтобы снять. он успевает быстрее. — я почти тебя вижу! почти! перед распахнутыми глазами все мыльное, подернутое какой-то пеленой, которую нельзя сморгнуть, она просвечивает лишь контурами лица Намджуна. Сокджин в исступлении прикладывает к нему пальцы и понимает, что видит и их тоже — размыто и неясно, но во вспыхивающих огнях фейерверка над Ханган — достаточно четко, чтобы впервые за столько лет осознать мир через все доступные человеку органы чувств, и чтобы образ нависающего над ним Намджуна слился воедино. он пахнет сигаретами, шоколадом и — абсолютно потрясающе — новой электроникой, на ощупь — сама мягкость и теплота. он звучит как лучшее, что Сокджин мог услышать, на губах у него только что съеденное самое вкусное мороженое, а выглядит Намджун подобно человеку, ради которого Сокджин впервые готов отдать свою жизнь. — ну что ты опять плачешь, господи, — добродушно смеется Намджун: — у тебя глаза похожи на пасмурное небо, а слезы — на дождь. хочешь, завтра устроим праздничный ужин? — я уже почти… почти вижу. осталось совсем чуть-чуть… — так ты хочешь или нет? — Намджун перехватывает блуждающие по своему лицу сокджиновы пальцы и быстро целует опять, чтобы привести в чувство: — будем праздновать? — да, да… через пару мгновений выясняется, что, торопясь помешать Сокджину снять очки, Намджун сломал их; сжалившись, он разрешает ему надеть только что купленную маску, помогает закрепить ее поплотнее и натянуть глубокий капюшон, а потом снова ведет за собой — в темноту, подальше от расцветающих над рекой салютов. по грязным трущобным улицам Нижнего Сеула, крепко держась за руки, бегут двое — мальчик в маске кумихо и мальчик влюбленный, сегодня словами нарисовавший для него родной мир и ставший им же.***
mr kitty — after dark
прислонившись плечом к дверному косяку, Намджун наклоняет голову набок и улыбается. Сокджин управляется на кухне так, словно живет здесь уже годы и видит прекрасно — хотя это не так, и Намджун замечает, как иногда вздрагивает чужая рука, промахивающаяся в пустоту. очертания объектов различимы, свет и цвет тоже — не хватает только яркости, насыщенности, четкости. Сокджин жалуется на расфокус: дуя губы, он шутит, что лучше бы он и дальше оставался слепым, чем смотрел на мир через какую-то вату. Намджун чувствует знакомое щекотание в животе, чего не было уже давным-давно. все его существо словно просыпается, стряхивая с себя старую обугленную кожу. он обновлён и влюблён. ребенком он ждал заветного боя новогодних курантов — сейчас он ловит себя на мысли, что чувствует себя рождённым заново и научившимся снова трепетно ожидать. главное, чтобы в двенадцать часов карета не превратилась в тыкву, а обещания забегавшего Тэхёна, что зрение совсем скоро восстановится — в прах. Сокджин жмурится от удовольствия, пританцовывая под любимую песню: Намджун наплевал на соседей и включил треки, отобранные вместе с Сокджином в единый плейлист. сегодня у них праздник — ровно месяц, как Намджун, выйдя на балкон, обнаружил возле перил прекрасного спящего юношу, упавшего с неба. еда оказывается на столе, и, сглотнув набежавшую слюну, Намджун, опускаясь на колени, садится напротив за низкий столик их кухни. схватив Сокджина за щиколотки протянутых под столешницей ног, он помогает ему устроиться поудобнее, но тот, очевидно, имея свои планы на этот счет, игриво проводит пальцами и пяткой по внутренней стороне бедра, заставляя Намджуна вздрогнуть. — дай поесть спокойно, — с напускным недовольством ворчит тот. Намджун видит, как Сокджин закатывает глаза — и эта деталь, которая в иной ситуации и с другим человеком могла бы взбесить, безмерно его почему-то радует. набранные на улице закуски уже умяты; маска лисы висит на вбитом в стену одиноком гвозде. повсюду разбросаны вещи — ввалившись вчера в квартиру, Намджун на весу раздел его и отнес в душ, чтобы с наслаждением отмыть чужое (родное) тело от осевшего за час смога, пыли и уличных запахов, и пускай Сокджин был плотно обернут в ткань — Намджун, безжалостно тратя ценную воду, омыл каждый сантиметр его кожи, на каждом оставив поцелуй, пока колени старшего не стали совершенно ватными, на лопатках не отпечатались красными полосами линии настенного кафеля, а голос не сел от стонов. — очень вкусно, — не скупится на похвалы Намджун, продолжая с аппетитом поглощать пищу, пока Сокджин понемногу клюет из каждой тарелочки, вовремя обновляя в их стаканах соджу. в жизни и впрямь начинается настоящая светлая полоса: предложения поработать сыплются одно за другим, и в ближайшее время ему точно не придется толкаться на рынке, чтобы задвигать кому-то украденные процессоры и звуковые карты. он может зарабатывать тем, что умеет лучше всего. он наконец-то может вволю писать. — так значит это наш маленький праздник в честь обретения зрения? — да. — но я же еще не вижу как следует. — новый год тоже начинают праздновать не когда он наступает, верно? никогда не помешает порадовать себя заранее. — и это ты мне говоришь, суеверный мальчик. — не смей меня укорять, мальчик, упавший со звезд, — фыркает Намджун, делая глоток соджу. — я твой подарок с неба, м? — Сокджин повторяет маневр со ступней, пальцами ног касаясь Намджуна под столом. — да уж, не то слово, — чуть не подавившись, выдыхает тот: — ты меня угробишь, если будешь продолжать. знаешь, как люди задыхаются? в воздухе виснет пауза, и Сокджин поднимает на него глаза — под серой пленкой видно, как широкой пульсацией раскрывается его зрачок, занимая почти всю радужку. — можешь показать, — отвечает он тихо, говоря совсем не о попавшей не в то горло еде, и Намджун шумно выдыхает: — что? — надо вызвать Тэхёна, а то в тот раз он не померил тебе уровень гормонов, — серьезно говорит Намджун: — кажется, он зашкаливает. — ты так говоришь, как будто это плохо. — вовсе нет. — тогда не строй из себя ханжу. Намджун смеется и, резко встав на колени, перегибается через стол, чтобы за ворот потянуть Сокджина на себя. их губы встречаются под неловким углом, словно у не умеющих целоваться детей, но затем оба вовлекаются в процесс, едва не роняя стоящие под ними миски, почти все пустые. — пряно, — отрываясь от него первым, облизывается Сокджин: — но недостаточно. надо было добавить в бульон больше муската… — недостаточно? — Намджун заводится и снова тянется к нему, получая шлепок ладонью по лбу, обжигающий больше обидой, чем реальной болью. Сокджин смотрит на него ласково: — ты наелся? — наелся и напился. — особенно второе, да? Намджун косится на него, неверно поднимаясь на ноги, и Сокджин начинает сгребать со стола посуду. — рядом с тобой я не могу мыслить ясно, — хрипло говорит Намджун. — о-о, началось, — Сокджин усмехается: — давай прежде чем снова начать пьяные признания в любви, ты поблагодаришь меня за ужин? — покурю и поблагодарю, — выходя на балкон, через плечо бросает Намджун. — очень жду, — в тон ему отвечает Сокджин. встречающая его ночь обволакивает духотой и теснотой ночного городского неба и иголок высоток, светящихся мигающими в даже ночью плавящемся воздухе Сеула. алое марево вдалеке напоминает ядерный гриб, который Намджун часто видит во сне, и от чувства дежавю его неприятно ведёт в сторону, заставляя ухватиться обеими руками за перила и забыть закурить. последний месяц он считанные минуты был одинок; всем существом волею случая встреченного человека он не может насладиться вволю, надышаться его кожей и волосами, напиться вкусом губ. он зависим, болезненно и полностью, и Намджун ставит этот диагноз себе на пятый, если не на второй день, точно так же устремляя безжизненный взгляд в ночное небо, словно бы оживающий только при виде Сокджина. впереди столько всего. желудок переворачивается, внизу живота сладко тянет от предвкушения. он заслужил происходящее сейчас своими страданиями, и любовь их — вымученная, жадная, переполняющая до звона в ушах, будто дает ему право существовать дальше. — забыл спросить… — сам себе шепчет Намджун, и его глаза округляются от внезапного осознания: — самое главное забыл… закат гаснет так, словно завтрашнего дня уже не будет, и в начавшейся ночи Намджун возвращается в комнату — Сокджин сидит на полу посреди, и все уже убрано, посуда вымыта, бутылки отзвенели в мусорном компрессоре под раковиной. он сидит, обхватив колени, и смотрит. и ждет. — слушай… я… Сокджин до боли знакомо наклоняет голову набок — научился у Намджуна всего за пару дней. они, впитывая друг друга как губки, становятся не зеркальными отражениями, но почти идентичными копиями, взаимозаменимым, без взаимности не существующим единым целым. — да? — Сокджин зарумянивается только от намджунова голоса, и Намджун осторожно встает на колени перед ним, немного возвышаясь и гипнотизируя. — когда ты снова начнешь видеть, ты уйдешь? Сокджин моргает, немного хмурясь, словно не распознав сказанное. — уйду? куда? — я не знаю, — Намджун начинает чувствовать себя глупо, и в груди зарождается злость: — ведь я помог тебе, но я хотел сказать… ты можешь идти куда захочешь. я не стану тебя удерживать. (а очень хочется.) — ты свободный человек, — добавляет Намджун, и сердце разбивается. лучше отпустить его раньше, чем выдавить все возможное из них обоих в первые же месяцы. лучше здоровая дистанция, чем болезненная привязанность: — надеюсь, я все правильно делаю… — ты это вслух сказал, — усмехается Сокджин. к удивлению Намджуна, он не выглядит обиженным или огорченным. это… это ранит. устраиваясь поудобнее, он обеими руками обхватывает намджуново лицо и оставляет на его лбу целомудренный поцелуй. у Намджуна в груди сердце стучит так, что ему кажется, будто он близок к обмороку. — я понимаю, что я тебе в тягость, — мягко говорит Сокджин: — я фактически отнял у тебя месяц нормальной жизни и подвергаю ежеминутной опасности. я все это понимаю. если ты так хочешь, я уйду. это не проблема. его голос начинает дрожать. — правда, не проблема. я уж продумывал возможные варианты, куда я могу пойти и чем заняться… для этого, конечно, придется открыть лицо, но… возможно, есть бордели, где мне дадут работать в маске. — что… — что? — глаза Сокджина заволакивает влажной пеленой: — я пять лет был наложником. это единственный способ, который более-менее поможет залечь на дно. — замолчи, — Намджун порывисто обнимает его, шеей чувствуя, как у Сокджина горят уши: — ты никуда не пойдешь. в смысле… я… я боялся, что ты не захочешь остаться. я думаю об этом каждую секунду. я не хочу, чтобы ты уходил. — Намджун… — посмотри на меня, — тот заглядывает ему в лицо, строго и внимательно следя за каждой морщинкой: — ты останешься со мной? Сокджин погружается в поцелуй, как в темную воду, и кровавая пьяная темнота настигает его вновь, когда он закрывает глаза, чтобы не сойти с ума от жара и близости Намджуна. он шепчет, что готов остаться навсегда и даже погибнуть от намджуновой руки, но тот жалобно рычит, пытаясь остановить подобные речи и снова целует, а потом поднимает его на постель и медленно, тягуче раздевает, заставляя выгибаться и дрожать в своих руках, как в самый первый раз, когда Намджун впервые осознал, что не сможет привязать его к себе навеки. не снимая металлических колец, Намджун лениво растягивает его, но на это требуется не так много времени — после вчерашнего Сокджин принимает его в себя так легко, что у обоих перед глазами меркнет свет от быстроты и страсти, с которой начинает двигаться Намджун. Сокджин полосует ему спину ногтями и запрокидывает голову, подставляя под губы свое хрустальное горло и улыбаясь. — я останусь. — конечно, ты останешься, — хрипло отвечает Намджун, делая вид, что не ожидал иного ответа. они любят друг друга, а потом засыпают, оба чувствуя сердцем, что наутро Сокджин будет чист. за мгновение до того, чтобы провалиться в блаженное забытье, Намджун прислоняется лбом к его лбу и засыпает бесстыдно счастливым. *** от холодного прикосновения ко лбу он жмурится, не разлепляя глаз — сквозь веки бьет свет, а в уши — непривычная тишина. Сокджин любит целовать его оледеневшими за ночь губами и греть в сгибе шеи свой замерзший нос. незнакомый шорох — и Намджун широко распахивает глаза, резко садясь. в лоб больно врезается приставленное дуло пистолета. в их комнате несколько человек; Намджуну кажется, что он сошел с ума, или еще не проснулся. рукой пытаясь нашарить знакомую теплоту тела Сокджина справа от себя, он натыкается на остывшие простыни, а потом понимает, что облаченный в одну лишь длинную футболку, которую Намджун носил еще в школе, Сокджин стоит с заломленными руками среди черных фигур, а его голова опущена, на лице виднеются мокрые дорожки слез и искусанные в кровь губы. — сидеть. Намджун узнает униформу охотников за головами — с этими он дела не имел, но на улицах их, конечно же, видел. ужасающая паника, приводящая либо в состояние полной парализованности, либо адреналином выжигающая кровь до появления нечеловеческой силы, подводит, и Намджун не может пошевелиться. на одном из охотников он видит ту же самую маску кумихо и чувствует, как внутренности заполняет ужасающая режущая боль. купленная ими маска висит нетронутой на стене. какое издевательство. — вы пришли за ним, — стараясь звучать уверенно, начинает Намджун: — или я кому-то задолжал? мне казалось, что все долги уже давно розданы. — ты же умный парень, — голосовой модулятор, встроенный в маску безымянного командира, держащего пистолет, звучит безжизненным металлом. по черной пластиковой поверхности пробегают неоновые волны, реагирующие на звук: — подумай. — Высшие? — Высшие. а вы ведь могли сбежать. а ты ведь мог просто запереть его здесь и приковать к батарее. отчаяние. Намджун задыхается от того, как оно ударяет тяжелым цунами. — я заплачу втрое больше. вчетверо. только назовите сумму. — и где нам тебя держать до той поры? ты хотя бы знаешь, сколько нам было обещано? сбоку Сокджин мотает головой — не получится, не выйдет — и поднимает ее; Намджуну сначала кажется, что померещилось, но потом он гулко охает и порывается встать. в лоб ему снова утыкается пистолет — скосив глаза к переносице, Намджун узнает устаревшую модель светошумового в боевом режиме, не оглушающем. если охотник на таком расстоянии спустит крючок, Намджун останется мертвым или слепым. какая ирония. он снова встречается с Сокджином взглядом. его темно-карие, почти чёрные с неразличимым зрачком глаза влажно блестят, а на белке распускается алая сетка опухших от слез кровеносных сосудов. главарь оглядывается на Сокджина и ухмыляется, а тот, даже не удостаивая его ответным взглядом, смотрит только на Намджуна, глотая слезы и дрожа. держащий его урод встряхивает так, чтобы тот перестал заходиться в судорогах, но Сокджин лишь переступает с ноги на ногу, чуть не потеряв равновесие, и сжимает губы, вздергивая подбородок. — вовремя мы, а? он даже сможет идти сам, не придется нести. хотя он, должно быть, уже привык к носилкам. — я не шучу, — Намджун осторожно вытягивает руку в сторону своего стола; давление на лоб усиливается, и он предпочитает не шевелиться. — здесь аппаратуры на миллионы вон. я смогу покрыть цену, которую вам назначили за него как минимум дважды. — Намджун, нет… не сможешь. при первой встрече Намджун думал, что на свете нет ничего красивее тех космических глаз, но он ошибался. он почти слышит слова Сокджина: мол, глаза у него опухли, мол, не нужно разглядывать его так жадно, словно впервые, но в голове звенит похоронный колокол. она разрывается от того, как напряженно Намджун продумывает план и как пристально вглядывается в чистые глаза Сокджина. и в голове лишь одна мысль. — тебе повезло, что сейчас фестиваль, и убивать запрещено. нам было приказано устранить собаку, укравшую Бёльпи. — так устраняйте. вы же следуете приказам, — Намджун вскидывает бровь, чувствуя прилив глупой отваги: — или все же общему кодексу? пора определиться, не думаете? — я думаю, что ты слишком много говоришь, — следует резкий ответ: — будь благодарен за шанс сдохнуть в этой дыре самому с воспоминанием о том, как ты имел чужую собственность и мнил себя счастливым. — жаль, что вам никогда не повезет узнать. — жаль, что ты не догадался вернуть его хозяину сам. — нет… Сокджин заходится в беззвучных рыданиях, извиваясь в захвате. — я вижу тебя… — одними губами произносит он. он ещё здесь, но в груди уже зияет дыра. Намджун напрягается, готовясь кинуться вперед, но слышит громкий щелчок снятого предохранителя. — сидеть, — безэмоционально повторяет главарь. его маленькие, заплывшие жиром глазки жадно блестят из-под капюшона: — вы, собирайте все, что у него тут развалено. собирались уйти с живым грузом ради славы на дирижаблях, а уйдем уже миллионерами. если он, конечно, не солгал насчет стоимости своего мусора. в считанные минуты все, что было собрано годами, оказывается в сумках, но он смотрит только на Сокджина, словно усилием воли пытаясь установить между их разумами телепатическую связь. — я найду тебя… — произносит он одними губами, и Сокджин опять качает головой, а потом ее опускает: — пожалуйста, посмотри на меня. пожалуйста… — пожалуйста, запаковывайте, — передразнивая его голос, говорит главарь: — надеюсь, ты подохнешь в нищете и сожалениях о том, чего ты не сделал. сокджинову голову грубо заталкивают в черный мешок, а обмякшее от транквилизатора тело кто-то закидывает на плечо. дверь хлопает. Намджун остается один.