Могила

Вот как это выглядит. Тим сидит мордой в секвенсоре. Джинджер валяется перед телевизором на диване, отчаянно мёрзнет, и пытается намотать на себя нечто тёмно-красное, пушистое, прожжённое, как минимум, в десяти местах, и отдающее запахом пива. Вероятно, когда-то это было пледом. Тим вполне может купить ещё сотню точно таких же, и, вроде бы, даже покупал, но он точно не помнит, и пользуется этим из соображений некоей бытовой сентиментальности. И лени, наверное, он ужасно ленивый во всём, что не касается музыки, секса и саморазрушения. В конце концов, избыточное вдохновение его отпускает, и он любопытствует, как называется то дерьмо, которое Джинджер смотрит. Оно называется «В чём смысл жизни?» — Ты мне смотреть мешаешь, — возмущается Джинджер, пытаясь переорать совершенно неуравновешенный хохот Тима, и почему-то тоже ржёт. — Ну и в чём смысл? — интересуется Тим, отсмеявшись. — Ты уже полчаса туда втыкаешь. — Понятия не имею, если честно. Там что-то про религию, про экологию, про историю планеты и ледниковый период. И глобальное потепление. От последнего я бы даже не отказался, здесь холодно, как в могиле. — Ты кондиционером пользоваться не умеешь, что ли? И когда ты успел побывать в могиле, чтобы знать, насколько там холодно? Тиму нельзя отвечать правду, если он требует откровений, но он, вроде как, их и не требовал, потому Джинджер забывает это правило, и выдаёт нечто загадочное: — Ну, в могиле вообще-то не слишком холодно, даже уютно, так что это просто выражение. Тим думает, что вот это всё — это тоже просто такое выражение, странное, специально от Джинджера Фиша, с наилучшими пожеланиями. Но — морда у Джинджера спокойная, расслабленная, и что-то в этом не стыкуется, хотя читать что-либо по его морде — это как всю жизнь читать только одно слово. Но всё равно. — Уютно? — Ну да, уютно, как будто под полной защитой и хочется навечно так и оста… вот чёрт! До Джинджера наконец-то доходит, что он сказал что-то сильно не то. По морде Тима читается вселенское охуение и желание знать подробности. Пиздец, насколько сильное желание знать подробности. И сказать что угодно, кроме правды, теперь не получится, потому что Джинджер никогда не был слишком изобретательным. Он умеет считать и попадать в ритм. И провоцировать Скольда. Неизвестно, чем, причём. До тех самых пор неизвестно, пока это не случится. Потрясающе. — Ладно… Знаешь, есть такие фирмы, которые могут уложить тебя в могилу и закопать. Потом откопать. Ну, с противогазом там и всё такое, чтобы не задохнуться. Тим думает, что он ведь даже ещё ничего и не спросил. Тим думает, что он ещё очень даже адекватный человек, если сравнивать его с Джинджером. Ещё Тим думает, что Мэнсону бы это ужасно понравилось, и он говорил бы про это всем подряд при любом удобном случае, если бы знал. Значит, он точно не знает, а если он не знает, то и никто не знает. Кроме тех, кто Джинджера закапывал и откапывал. Но он вряд ли им представлялся, так что и они тоже… — Если ты кому-нибудь расскажешь, я тебя тоже закопаю. И откапывать не стану, — уточняет Джинджер. Тим кивает, показывая, что догадался. И неожиданно даже для себя самого выдаёт, что он тоже хочет. Джинджер пожимает плечами, и говорит, что может дать контакты той фирмы, хотя вообще-то их сильно больше одной, и нужно просто выйти в интернет. Полный кретин. Тим хочет закопать его сам. Или, чтобы Джинджер закопал его. Без лишних глаз, с риском задохнуться, потому что никто из них не знает, как это делать правильно — или потому, что, может быть, каждый из них хотел бы избавиться от наваждения в лице второго. Может быть, у Тима проблемы с тем, чтобы вовремя остановиться. Огромные проблемы. И Джинджер тоже не может его остановить. — Это опасно, — говорит Джинджер несколько жалобно, стоя за спиной Тима, выясняющего в интернете, как это вообще работает. — Вот именно, — отмахивается Тим, на секунду поворачиваясь, и с нажимом повторяя: Вот именно! — Ты ёбнулся, ты серьёзно собираешься…? — говорит Джинджер уже умоляюще, когда Тим начинает клацать по кнопкам, заказывая необходимый инвентарь. — Мы собираемся. Я, правда, не решил, кто из нас будет мечтой некрофила, мне оба варианта нравятся, так что… Джинджер делает вид, что его это всё совершенно не устраивает, и что Тим ебанулся окончательно, но с сумасшедшими спорить себе дороже, так что он, так и быть, пообнимается с природой, потому что у него хотя бы есть опыт. Опыт оказываться во власти Тима, да. Джинджер не может его остановить, потому что меньше всего на свете хочет, чтобы Тим остановился. *** У тебя талант рыть ямы, — заявляет Джинджер, упакованный в термобельё и ещё какие-то жутко тёплые флисовые шмотки. Что бы он там не говорил насчёт невыраженности холода в могиле, по всему выходило, что он там очень даже выражен, так что Тим, блядь, будь он проклят, закутал Джинджера так, как его даже мама в детстве не закутывала, и это пиздец, как странно. Джинджер думает, что это вообще особый уровень ебанутости — хотеть кого-то заживо похоронить, и при этом беспокоиться, чтоб этот кто-то не простудился. Они находятся неизвестно где. На каком-то километре какого-то шоссе, и если их тут поймают (патрули никто не отменял), им придётся очень, очень долго объяснять, какого хуя они творят, но, в любом случае, это потом понравится Мэнсону и всё закончится хорошо. Если Тим не убьёт его, конечно. Джинджер, впрочем, не особенно уверен, что его устроит больше — быть убитым таким образом, или как-то потом жить с тем, что непременно воспоследует, если их поймают, и это кому-нибудь там понравится. Тим укладывает в яму, глубиной раза в три меньше, чем классическая могила, тепличную плёнку. Потом поворачивается к Джинджеру, и протягивает ему руку. Ладонью вверх. Почему-то, эта деталь отзывается у Джинджера в голове. Одновременно волной безграничной симпатии и столь же безграничного страха, чем-то липким и тяжёлым, как смола. — Тебя же это возбуждает, — шепчет Скольд, притягивая его к себе, и как-то очень пошло обнимая. Джинджер дрожит, сглатывает, и кивает, хотя в таком положении этого не видно, да и Тиму не требуется подтверждений. Тем более, одно подтверждение, гораздо более веское, он ощущает и так. — Интересно, тебя когда первый раз закапывали, у тебя тоже был стояк? Блядь. — Ненавижу тебя, — заявляет Джинджер, отталкивая Тима. Потом он надевает противогаз, и укладывается в яму. Тиму кажется, что Джинджер делал это сотни раз, настолько обыденными и автоматическими смотрятся его движения, и он думает, что же ещё он про него не знает. И что же ещё он не знает про себя. Тим заматывает Джинджера в плёнку, создавая максимально плотный защитный кокон. Тиму жутко от самого себя, он без конца облизывается и обгрызает губы, и капли его слюны пару раз попадают на слои плёнки с неожиданно громким звуком. Закончив укутывание, он проводит рукой по шуршащей мумии, и Джинджер где-то внутри всего этого вздрагивает, а Тиму хочется лечь рядом, и пусть бы их уже так вместе кто-нибудь и закопал, можно даже не откапывать, спасибо. Потом он берёт лопату. В ушах шумит кровь и возбуждение, Тим очень сомневается, что выдержит полчаса, на которые они договорились. С тех пор, как они выбрались из дома, прошло уже два, и всё это время он думал о том, что делает — что они делают. Этому даже названия, скорее всего, не придумано, это только в его воспалённый мозг приходят мысли возбуждаться от этого. В их воспалённые мозги. Джинджер чувствует первый комок земли, потом второй и третий, а потом он перестаёт считать. Земля давит на него, обнимает его холодом и тяжестью, и он думает, что у Скольда объятия точно такие же, что он ходячая могила, и стоило ли так заморачиваться, в таком случае… Стоило, конечно. Тим сидит, курит, смотрит на трубку противогаза, торчащую из земли, и иногда протягивает руку поближе к ней, чтобы убедиться, что Джинджер всё ещё дышит. Таймер отсчитывает минуты, Тим думал, что будет следить за ним неотрывно, но это оказывается вообще не так. Оказывается, что он дрочит с образом Джинджера, лежащего в земле, трогая кончиками пальцев его дыхание, и это бесконечно далеко от чего угодно, на что он когда-либо дрочил. Джинджер в это время страдает, потому что он бесконечно далёк от уютного умиротворения и духовных переживаний. Его переживания сугубо эротические, с примесью откровенного, ужасающего восторга. У него нет никакой возможности пошевелиться, но возбуждение он продолжает чувствовать каждую секунду пребывания в земле. Если бы смерти нужен был кто-то из них прямо сейчас, она отступила бы. Слишком много живого и страшного в них обоих, слишком много того, что попросту нельзя убить. Тим кончает одновременно с сигналом таймера, длинно матерится — кажется, даже не на английском — и только тогда понимает, что у него все руки в земле. И член тоже. И вообще, это выглядит так, словно он выкопал в саду дырку, и трахнул её. Ещё какое-то время уходит на поиск влажных полотенец. Которые взял Джинджер. «Потому, что мы перемажемся как черти, в любом случае». «Но не до такой же степени», — думает Тим, выколупывая комочки земли из волос на лобке. Откапывает он Джинджера преимущественно руками, и стоя на коленях. От столь неуважительного обращения у него ноют ногти, и пальцы тоже, и вообще всё ноет, потому что он, блядь, музыкант, а не землекоп. И вообще нежная, ухоженная тварь, как бы он ни забивал на аккуратность и гигиену. Но почему-то ему кажется, что так правильнее, и быстрее. Тим стаскивает с Джинджера противогаз даже прежде, чем полностью откопать, не говоря уже про плёнку. В результате, довольно длинные светлые волосы оказываются рассыпаны по земле, что Джинджеру ужасно не нравится. Тиму это ожидаемо похуй, он лезет целоваться. Он целуется с полузакопанным в землю чуваком, и это почти как целовать саму смерть. Красиво. Поскольку теперь у Джинджера есть право голоса, он требует, чтобы Тим прекратил страдать хуйнёй, и взял лопату. Но Тим потом всё равно отрывается на плёнке, разрывая её пальцами на клочки, и Джинджер думает, что это невыносимо. И Тим отказывается что-либо убирать. Он бросает там садовый инвентарь, противогаз, клочки плёнки и разрытую яму, и пусть тот, кто это найдёт, думает себе всё, что ему заблагорассудится. Он забирает только символически перерождённого Джинджера и влажные полотенца. Смерти с него на сегодня хватит. Теперь ему нужна жизнь. Джинджер думает, что это плохая идея. Потому что они всё ещё на каком-то километре какого-то шоссе, и патрули никто не отменял. Тим стоит на коленях прямо на асфальте, ухмыляется так, что у Джинджера ноют зубы, и говорит ему то, что он и так без него прекрасно знает. — Давай. Ты сядешь в машину, и я тебе отсосу, давай, Джиндж, ты хочешь. Или, давай, ты поведёшь, и я буду делать это в движении. Мы разобьёмся ко всем чертям, и нас похоронят в одной могиле, потому что не смогут разобрать, что там кому из нас принадлежало. Выбирай. Джинджер думает, что это очень плохая идея, хотя ему нравятся оба варианта. В конце концов, он соглашается на первый, и садится на заднее сиденье, лицом ко всё ещё стоящему на коленях Тиму. И помогает ему стаскивать с себя все эти слишком тёплые штаны и что там ещё на нём надето. И падает на спину, не в силах сидеть, потому что его члену слишком давно хотелось прикосновений, рот или руки, да хоть ноги, похуй. Рот Скольда его вполне устраивает, даже более, чем устраивает. Он горячий и мокрый. И живой. С Джинджера тоже на сегодня хватит смерти. Он кончает даже слишком быстро, с точки зрения Тима. И громко, что, впрочем, Тима как раз устраивает. — Когда отмоемся — продолжим, — информирует его Тим, и закуривает, продолжая сидеть на асфальте и таращиться на опавший член. У Джинджера нет решительно никаких сил натянуть штаны обратно. Докурив, Тим заталкивает его ноги в машину, захлопывает дверь и садится за руль. Тим знает то, чего не знает Джинджер. В силу того, что Джинджер был очень занят. На дорогах есть не только патрули. Их целых две минуты разглядывала пожилая леди в маленькой, небесно-голубой машине. И Тим ей помахал, не отвлекаясь от минета, после чего она перекрестилась, и поспешно уехала. Тим думает, что его образ с членом во рту будет преследовать леди в кошмарах до самой её смерти, и ему, почему-то, очень нравится так думать.