Clear-eyed

— Чанели, я дома, — зовет Бэкхен из коридора и очень удивляется, когда ему никто не отвечает. Он кладет ключи на тумбочку и, разувшись, проходит в квартиру. В гостиной Ель не обнаруживается, равно как и в спальне, зато идущий со стороны кухни далеко не самый приятный аромат паленых носков сразу подсказывает Бэкхену, где искать. Он проходит внутрь и тут же негромко ругается себе под нос — в самом помещении вонь стоит такая, что хоть вешайся. Зажав нос пальцами, он подходит к плите, проверяя выключен ли газ, и оглядывается кругом, пытаясь найти источник запаха. Им оказывается маленькая кастрюлька, скромно прикрытая полотенцем — Бэкхен, даже не разбираясь, что в ней, сует ее в раковину под струю воды, и только потом идет открывать окно. — Чанели, ты где? — снова зовет Бэкхен, когда вонь начинает медленно уходить. — Все в порядке? Чанели? — Я тут, — вдруг доносится из-под кухонного стола, и под изумленным взглядом Бэкхена на свет показывается сначала растрепанная черная макушка, а потом и сам виновник учиненного беспорядка. На Чанеле растянутая домашняя футболка и короткие шорты, испачканные то ли в муке, то ли еще в чем. На шее след томатной пасты. Чанель на Бэкхена не смотрит, уставившись в пол, громко шмыгает носом и тихо признается, заламывая пальцы: — Я хотел сделать тебе сюрприз. Ужин. Со свечами и всем таким. Кенсу сказал, что знает простой рецепт, с которым даже я смогу… И… вот, — он разводит руками, как бы говоря, что «вот». Бэкхен в ответ на это только глаза закатывает. — Да уж, сюрприз удался, — бормочет он и подойдя ближе, насильно усаживает парня за стол. — Руки покажи. Пальцы не обжег? — Да все нормально, — отнекивается Чанель, по-прежнему не поднимая глаз, но послушно вкладывает свои руки в чужие. Вздрагивает, стоит Бэкхену провести пальцем по ярко-красной полоске на ладони. Бормочет, — Это я об сковородку. — Горе мое, — вздыхает Бэкхен, а потом вдруг наклоняется и аккуратно касается пострадавшей ладошки губами, заставляя Чанеля ойкнуть от неожиданности. Тот морщится больше для виду, но руки не убирает, позволяя старшему легкими прикосновениями успокаивать саднящую кожу. Ему нравится, когда Бэкхен такой — нежный и немного неловкий. Только его. Чанель улыбается своим мыслям, когда вспоминает их первую встречу. Была осень. В тот день дождь лил, как из ведра, а Чанель будто назло забыл дома зонтик. Он тогда еще работал в службе техподдержки — отвечал на телефонные звонки, и денег за работу получал до смешного мало, едва хватало сводить концы с концами. Чанель никогда не жаловался на недостаток денег, просто урезал расходы, но в тот день, когда в магазине встал выбор: купить пакет риса на неделю или зонт, он едва не расплакался. Так и не купил ничего, выскочил как был под дождь, и едва не снес с ног заходящего в магазин человека. «Извините», — пробормотал извинение Чанель и уже хотел было идти дальше, но его удержали за рукав. «Дождь идет, а ты без зонта», — произнес мягкий и немного насмешливый голос. — «Намокнешь ведь. На, возьми мой». В руку всунули зонт и немного подтолкнули в спину. Иди, мол, куда шел. Но Чанель с места не сдвинулся. Нахмурил брови и протянул зонт обратно. «Мне не нужна помощь». «А мне кажется, нужна», — перебил его незнакомец. Помолчал несколько секунд, очевидно, поняв, что Чанель зонт все-таки не возьмет, и смиренно произнес. — «Ладно, будь по-твоему. Тогда пусть никому не достается». И выхватив зонт из рук Чанеля, замахнулся и запустил его в ближайший пустой мусорный бак. «Ну что, пойдем?» — весело спросил незнакомец, пока Чанель пытался понять, что он только что сделал. И было в его голосе столько задора и какой-то почти детской радости, что Чанель невольно улыбнулся. А потом шагнул прямо под дождь. Плечом к плечу с человеком, которого он встретил впервые в жизни, но верил — это встреча произошла не случайно. — Ты улыбаешься, — замечает Бэкхен, заканчивая обрабатывать ладонь Чанеля заживляющим кремом. — Сегодня случилось что-то хорошее? — Не сегодня, — качает головой Чанель. — Много-много дней назад. Вот, вспомнился вдруг тот день, когда мы встретились. — Я тоже помню, — хмыкает Бэкхен, убирая мазь в аптечку. — Какой-то мелкий засранец сначала налетел на меня, чуть не повалив в лужу, а потом решил, что ему под дождем и без зонта хорошо. Вот ведь упрямый. Слушай, я вот тут подумал, — задумчиво тянет Бэкхен, рассматривая царящий на кухне беспорядок. — Может зря я тебе подарок принес, а? Мне теперь из-за тебя кухню всю ночь убирать. — Подарок? Какой подарок? — тут же оживляется Чанель, пропустив слова про уборку мимо ушей. — А он красивый? А где он? Где-то в кармане? Он уже подрывается с места, но Бэкхен насильно заставляет его снова опуститься на стул. — Ну как ребенок, ей-богу, — умиляется он, взлохматив Чанелю волосы. Тот в ответ на его слова недовольно дует губы, чем еще больше подтверждает данное утверждение. — Так какой подарок? — слегка обиженно бормочет он. — Сейчас узнаешь, — Бэкхен мимолетно чмокает младшего в щеку и выходит в коридор. Возвращается уже с небольшой картонной коробкой. — Что это? — удивленно спрашивает Чанель, услышав шорохи, что доносятся из коробки. — Только не говори, что снова живых крабов принес. Я не буду их убивать. — Лучше, — довольно улыбается Бэкхен. — Только глаза закрой. — Зачем? — в нетерпении ерзает на стуле Чанель. — Это все равно бесполезно. Ну, в моем случае. — А-ну, делай, как говорят, — цокает Бэкхен. — Правила есть правила. Их нельзя нарушать. — Ла-а-адно. Чанель покорно закрывает глаза и настороженно прислушивается, пытаясь по звуку понять, что за подарок такой приготовил ему Бэкхен, что нужна такая секретность. Несколько секунд ничего не происходит, даже странные шорохи прекратились, а потом его руки касается что-то пушистое и теплое. Первое желание Чанеля — отдернуть руки, но тут до его ушей доносится тихое «мяу», и он удивленно распахивает глаза. — Это что, котенок? — спрашивает слишком очевидное Чанель, продолжая держать подарок на расстоянии вытянутых рук, как будто там бомба. — Ты подарил мне котенка? — Ага, — беззаботно отвечает Бэкхен, укладывая свои руки поверх чужих. Котенок, до этого настороженно притихший, начинает тихо урчать. — Нравится? — А… а какой он? — Белый-белый. Как снег. Бэкхен нежно улыбается и целует Чанеля в щеку. Тихо шепчет, — Не бойся, ты его не сломаешь, если погладишь, — и легонько надавливает на чужие пальцы, заставляя их снова дотронуться до котенка. Он кажется маленьким в руках Чанеля, почти крошечным, и тот очень боится сделать что-то, что может ему навредить, но с легкой подачи Бэкхена все же несмело проводит по пушистой спинке самыми кончиками пальцев. Тарахтение становится громче. Чанель улыбается. — Как его зовут? — спрашивает Чанель, поднимая голову на Бэкхена. Он делает так всегда, когда говорит. Потому что для людей это нормально — смотреть в глаза собеседника во время разговора, пусть даже Чанель ничегошеньки не видит. — Придумай сам, — отвечает Бэкхен и, не сдержавшись легко целует чужие губы. Он видит в глазах Чанеля благодарность и еще кучу всего другого, и от этого на сердце становится как-то по особенно тепло. Как будто целый день лил дождь, и вдруг неожиданно выглянуло солнце. — Я назову его Тучка, — улыбается Чанель и перехватывает урчащего котенка поудобнее, поднося ближе к лицу. — Тебе нравится, а, Тучка? — Он же белый, — смеется Бэкхен, наблюдая, как котенок сосредоточенно обнюхивает чужое лицо, почти касаясь носиком щеки Чанеля. — Значит он белая Тучка, — совершенно серьезно отвечает Чанель и тут же фыркает — котенок исхитрился лизнуть его своим шершавым языком. Чанель поднимает глаза на Бэкхена и глядит на него в упор, как будто и правда может его видеть, а потом тихо шепчет: — Мне очень нравится твой подарок. Спасибо. Он подается вперед и нежно целует его в губы. Немного промахивается, но Бэкхен сам поворачивает голову в нужную сторону, обхватывая Чанеля за шею. — Котенок, — напоминает Чанель, когда Бэкхен с губ переходит на щеки и дальше на шею. — Мы… его… раздавим… — и сам же подставляется, откидывая голову назад. Котенок, потерявший внимание, что-то жалобно мявкает, вынуждая Бэкхена отстраниться и посмотреть вниз. — Что, засранец пушистый, есть хочешь? — усмехнувшись, спрашивает Бэкхен у котенка, в ответ на что тот снова начинает тихонько урчать, как будто действительно понимает, о чем его спрашивают. Чанель, не сдержавшись, тихонько фыркает. — Такое чувство, будто ты не мне подарок сделал, а себе, — подтрунивает он над Бэкхеном. — Что, так не терпится стать папочкой? — Молчи уже, ребенок, — цыкает на него Бэкхен и, забирая котенка у него из рук, направляется к холодильнику. — Так, и что же ты будешь, а, Тучка? — спрашивает у котенка, изучая содержимое холодильника. — Может быть, молоко? Котенок снова негромко мявкает. Бэкхен смеется. Правда, его смех тут же застревает в горле, когда сзади к нему прижимается чужое угловатое тело. — Из тебя получился бы прекрасный отец, — теплым выдохом на ухо. Чанель прижимается к нему плотнее и проводит носом по открытому участку шее. Щекотно, до приятной дрожи где-то между ребрами. Бэкхен разворачивается в кольце чужих рук и говорит уверенно: — Из тебя тоже выйдет замечательный отец. Для него. Посмотри, он уже любит тебя. Бэкхен подносит котенка к самому лицу Чанеля, и тот снова тычется носиком ему в щеку, оставляя на ней свой кошачий поцелуй. Чанель переводит на Тучку взгляд, хотя совершенно точно не может его видеть, и Бэкхен видит, как постепенно он оттаивает, из грустного становясь снова солнечно-теплым. — Надо его покормить, — напоминает Чанель, и пока Бэкхен возится с разогреванием молока, а потом ищет подходящую тарелочку, с улыбкой наблюдает за его возней. Обычно люди смотрят глазами, а он ушами: щелкнула дверца микроволновки — Бэкхен погрел молоко, глухой стук — поставил миску на пол. Иногда Чанелю кажется, что многие вещи Бэкхен нарочно делает чересчур громко специально для него. Чтобы ему проще было представить, что происходит. — Все, мы поели, — сообщает Бэкхен спустя какое-то время. Чанель по движению воздуха понимает, что он стоит достаточно близко, возможно, в шаге или двух. Поэтому протягивает руку, касаясь чужого плеча, сжимает крепче. — Как ты это делаешь? — удивленно спрашивает Бэкхен. — Делаю что? — Понимаешь, где именно я нахожусь. — Не знаю, — пожимает плечами Чанель. — Я тебя просто чувствую. На самом деле, это довольно странно. Я не знаю точно, как ты выглядишь, во что одет, какая у тебя сейчас прическа, но очень хорошо могу себе это представить. Как будто действительно вижу. Это странно, да? — Нисколько, — качает головой Бэкхен. — Мне нравится, что ты меня видишь. Пусть не глазами, по-своему, но… — он касается ладонью лица Чанеля, поглаживая кожу кончиками пальцев. — На меня никто не смотрит так, как смотришь ты. Я даже не знаю, как это описать. Как будто остальные глядят лишь на оболочку, когда ты смотришь вглубь. Вот, что звучит странно. Чанель улыбается, и губы Бэкхена тоже складываются в улыбку. Все, что он говорит — чистая правда. И больше всего на свете он хочет, чтобы Чанель чувствовал себя особенным. Особенным для него. Потому что так оно и есть. Многим позже, когда за окном уже восходит луна, Бэкхен лежит на боку и смотрит, как едва заметно трепещут ресницы Чанеля, пока тот спит. Сейчас, в желтоватом свете фонаря за окном, он кажется ему особенно красивым и каким-то почти эфимерным. Как фантазия, которая развеется, стоит к ней прикоснуться. Бэкхен поднимает руку и несмело, боясь разбудить, дотрагивается до шеи Чанеля, прослеживая пальцем быстро бьющуюся венку. Чанель едва заметно морщится в сне, но не просыпается. Бэкхен устало улыбается самыми краешками губ. Если бы кто-нибудь еще пять лет назад сказал ему, что он бросит все: семейный бизнес, старых знакомых, богатую невесту ради того, что смотреть на спящего парня и бояться его разбудить одним неосторожным прикосновением, он бы покрутил пальцем у виска. Но Чанель открыл ему одну простую истину — мир большой и слишком красивый, чтобы тратить время на дело, которое тебе не интересно и людей, которым на тебя наплевать. Откуда взялось это знание у слепого мальчика, выросшего в приюте, Бэкхен не знает. Но глядя в эти незрячие глаза понимает — красота, вот она, только руку протяни. И это именно то, за что стоит бороться и ради чего жить. Бэкхен бросил семейное дело и посвятил всего себя помощи тем, кто в ней нуждается. У него были кое-какие деньги, и этого оказалось достаточно, чтобы основать небольшой благотворительный фонд. Постепенно то, что затевалось как место, где могли бы собираться все неравнодушные к проблемам современного мира — превратилось в огромную организацию. Но главное правило «никаких денег, только личное участие» осталось неизменным. Чанель однажды сказал, что не может быть ничего хуже принимать деньги из чужих рук и чувствовать себя так, как будто от тебя откупились. Бэкхен запомнил его слова. И сделал это непреложной истиной. Да, поначалу было сложно убедить людей, что помочь можно не только деньгами, объяснить, что в тех же детских приютах простое человеческое внимание ценится гораздо больше дорогих подарков. Но у него получилось. И теперь, когда они с Чанелем приезжают в какой-нибудь приют или больницу, или питомник для животных, и он видит, все эти радостные глаза и виляющие хвосты, он понимает, что все было не зря. Чанель улыбается. Бэкхен улыбается тоже. Потому что нельзя не улыбаться, когда понимаешь, что счастье — оно вот, рядышком. Стоит и смотрит на мир такими влюбленными глазами, как будто действительно может его видеть. Бэкхен вспоминает все это и снова улыбается. Даже не сразу замечает, когда Чанель начинает возиться в одеяле, просыпаясь. — Ты почему не спишь? — сипло спрашивает Чанель, повернувшись на бок, лицом к Бэкхену. По-детски смешно причмокивает пухлыми губами. — М? Плохие сны? — Тобой любовался, — так же тихо отвечает Бэкхен. — Нельзя? — Можно, — зевает Чанель, не открывая глаз. — И что? Интересно? — Очень. — Настолько интересно, чтобы не спать? — Именно. — Странный ты. Чанель медленно открывает глаза и переводит взгляд туда, где, как он думает, должно находится лицо Бэкхена. Задумчиво кусает губы несколько секунд, а потом вдруг понимающе кивает и говорит немного грустно: — Наверное, если бы я мог видеть, я бы тоже смотрел, как ты спишь. Думаю… ты красивый. — Думаешь? — усмехается Бэкхен. — То есть ты не уверен точно? — А как я могу быть уверен? — в той же манере отвечает Чанель. Он медленно вытягивает руку и, дотронувшись до плеча Бэкхена, ведет влево и выше. По ключицам, шее, подбородку, пока не останавливается на щеке. — На ощупь ты очень красивый, — доверительно шепчет Чанель, чувствуя, как подрагивают от улыбки чужие скулы. — Я бы хотел тебя видеть, а так… По крайней мере, я все еще могу тебя чувствовать. — Так чувствуй, — отвечает ему Бэкхен, сжимая чужие пальцы своими и легонько тянет на себя. — Буду. Чанель весь после сна теплый и очень расслабленный. Лениво целует Бэкхена в губы и позволяет целовать себя в ответ. Довольно жмурится, а потом тихо стонет, когда Бэкхен спускается поцелуями ниже на шею. Тот легонько прихватывает чужую, слегка солоноватую кожу губами и тут же отпускает — не хочет портить такую красоту, но Чанель недовольно хмыкает, стоит ему отстраниться. — Перестань думать, — просит тихо. — Это убивает. И Бэкхен перестает. Целует Чанеля уже более напористо, нависая сверху. Обхватывает руками за талию, прижимает к себе ближе. Чанель выше него, но кажется меньше из-за своей природной тонкости. Сколько раз Бэкхен просил его есть побольше, тот только улыбался и говорил, что он худой от природы. Но это ведь не дело, что кости торчат. Бэкхен запускает руку под пижаму Чанеля и пробегается пальцами по ребрам, понимая, что легко может пересчитать их все. — Не будешь есть — выпорю, — обещает. Но Чанель только хмыкает и ближе притягивает его к себе за шею, улыбаясь прямо в губы. — Ты всегда так говоришь, — шепчет, попеременно прихватывая зубами то нижнюю губу Бэкхена, то верхнюю. — Но в итоге все равно обращаешься со мной так, как будто я фарфоровый. Перестань. — Не могу, — признается Бэкхен и пытается перехватить чужие губы, но Чанель вдруг выставляет вперед ладони, упираясь в грудь и не давая приблизиться. — Нет, я серьезно, — уверенно говорит он. — Перестань. Я слепой, а не калека. И со мной уж точно не надо осторожничать, как будто меня можно сломать или поранить. Если мне будет больно или неприятно, я скажу, но сдерживать себя не надо. Мне лучше от этого не станет. Я и так не могу тебя видеть, так дай мне хотя бы тебя чувствовать. Целиком, а не наполовину. — Ты уверен? — тихо спрашивает Бэкхен. — Абсолютно. — Ладно. Бэкхен немного расслабляет руки, позволяя себе полноценно опуститься на Чанеля, чтобы тот полностью почувствовал его вес. Младший обнимает его за шею, притягивая ближе. Проводит носом по коже, а потом ощутимо засасывает кожу прямо под кадыком, легонько проводя по ней языком. Бэкхен в ответ едва слышно рыкает, и поспешно вытряхивает Чанеля из пижамы, попутно раздеваясь сам. Чтобы кожа к коже. Чанель едва заметно вздрагивает, когда Бэкхен проводит ладонью по его животу и спускается чуть ниже. Дышит громко и натужно. В отличие от Бэкхена, Чанель всегда и на каждое прикосновение реагирует острее — так его собственное тело компенсирует невозможность видеть. Бэкхен этим пользуется. Он проводит пальцем вдоль тазовых косточек, заставляя Чанеля задохнуться, а потом сжимает пальцами бедра, разводя их шире, чтобы вжаться между ними и едва слышно простонать — Чанель тут же обхватывает его ногами за талию, прижимаясь ближе. — Давай так, — едва ворочая губами говорит Чанель, стоит Бэкхену начать искать на тумбочке смазку. — Будет больно, — не соглашается Бэкхен. — Я знаю. И все равно. Чанель перехватывает Бэкхена за руку, снова опуская его ладонь себе на бедро. Повторяет: — Хочу так. И кто Бэкхен такой, чтобы ему отказывать. — Скажи, если будет больно, — просит Бэкхен и, помогая себе рукой, начинает сантиметр за сантиметром, проталкивать себя в Чанеля. Тому больно, это видно по его крепко сжатым губам и сбитому дыханию, но он не издает ни звука. Только на задушенный стон срывается, когда Бэкхен входит полностью. — Потянуло на мазохизм? — неразборчиво спрашивает Бэкхен, утыкаясь своим лбом в чужой. Он сдерживает себя изо всех сил, чтобы не начать двигаться. — Нет, — тихо стонет Чанель и едва заметно ерзает, приноравливаясь к размеру Бэкхена. — Просто хочу чувствовать тебя полностью. Бэкхену на это ответить нечего. Он снова целует Чанеля в губы и делает первый пробный толчок. Чанель охает и сжимает его в себе сильнее, до такой степени, что Бэкхену кажется — у него сейчас искры из глаз посыплются. Он старается двигаться медленно и аккуратно, чтобы не навредить Чанелю, но сдерживаться выходит плохо, особенно когда младший сам подается вперед и начинает делать поступательные движения ему навстречу. Бэкхен ловит стоны Чанеля губами и едва слышно шипит, когда тот вцепляется пальцами в его плечи, крепко сжимая. Очень быстро спина Бэкхена покрывается липкой пленкой пота, движения становятся хаотичными и резкими. Чанель уже не в состоянии стонать, просто дышит громко, вздрагивая всем телом на очередном толчке. А потом его вдруг выгибает дугой, и он замирает, так крепко сжимая Бэкхена внутри, что тот спустя пару мгновений следует за ним. Уже позже, немного придя в себя, Чанель устраивается под боком у Бэкхена, обхватывая его рукой за талию и тихо признается: — Знаешь, в такие моменты мне всегда кажется, что я вижу что-то. Не знаю, что. Может быть звезды или что-то такое… Я ведь не знаю, как они выглядит. Просто в какой-то момент темнота как будто становится не такой плотной и свет… немного, но мне кажется, я вижу свет. Такие маленькие точки. Как светлячки. Глупо все это, да? Бэкхен ничего не отвечает, только крепче обхватывает Чанеля, прижимая его к себе. Нежно целует в лоб. Они оба знают, что Чанель безнадежен. Его слепота — врожденная и не лечится, так что он никогда не сможет увидеть ни светлячком, ни звезд, ни самого Бэкхена, как бы ни пытался. Он знает это, Бэкхен знает это. Но иногда они оба делают вид, что все хорошо. Потому что так и есть. Чанель любит мир, пусть и не может его увидеть, а Бэкхен любит Чанеля. И пока им этого достаточно.