Снова возведём мосты

Это произошло в канун конца начала их дружбы. Россия отправился на смерть, чтобы вернуть к жизни того, кто находился в самой гуще войны. А с Пруссией подобное случалось часто. Впрочем, «случалось» — не совсем подходящее описание ситуации, которая не предполагает элемента неожиданности. Итак, то был способ его существования, естественный и единственный возможный процесс... Как известно, на родине Ивана к юродивым всегда испытывали особое трепетное чувство, а Гилберт имел приличное количество вообразимых амбиций, чтобы дослужиться до соответствующего отношения. С тем и пришлось заводить курок. Туманно видится, сколько вечностей им продолжать в том же духе, ну а пока Россия смягчается, когда достигает твёрдо поставленной цели — показать старому другу, что тот заигрался. И вовсе не немного. Дни Пруссии сочтены, но это лишь добавляет остроты сложившимся обстоятельствам, да и самому подуставшему России сил придавала одна лишь готовность идти до самого конца по требованию не такого уж священного долга, но главное — личного. Даже очень. А иначе — что будет с Гилбертом? Если понадобится, Иван проведёт остриём ножа в миллиметрах у его горла, если понадобится, дотянется до самого сердца… Он даже убьёт Гилберта, только чтобы вновь воскресить. Для чего же ещё нужны друзья? Со стороны одного из полюсов таяли льды: Россия знал, что их дни всегда будут протекать вот так. Но начало следующего он пообещал озарить окончанием войны. До рассвета оставалось немного. И они встретят его вместе. Время он отсчитывал шагами на пути к светлому будущему. Оно освещалось пламенем костра из прусских государственных архивов на улице столицы. Гилберт выронил бумаги при внезапном появлении Ивана. Его ознаменовал яркий всполох. — Я тебя напугал? — Россия игриво отступил, отсчитывая до десяти. — Прости, мы скоро освоимся… Гилберт выхватил мушкет и направил в расположение Ивана. Тот театрально отразил его жест. Давление пружин, двигающих декорации, было незаметным для зрителя. — Почём зря горячиться одному? Вот, думал, загляну на огонёк, — продолжал Россия. — Тем более, я не с пустыми руками: у меня как раз к столу договор созрел. Согласно ему, ветер должен остановить пули. Необязательно ветер, но это уже формальности. От пролитой крови заржавел капкан: Пруссия столько раз попадался и ранил себя. Однако сегодня они будут танцевать на брошенных щитах в знак вечной странной дружбы, трудно объяснимой, но где-то в мрачных закоулках подсознания понятной только им двоим. Они построят новые мосты, когда ядра вернутся по арматам, а все окопы опустеют. И вчерашние враги будут брататься. Кажется, это становится основным лейтмотивом их отношений. Пруссия не мог поверить в правдоподобность быстрой смены сцен. Россия будто слышал его молчаливое замешательство: — Фридрих будет единственным, кто поплачет на могиле Петра. — А ты? — непонятно зачем спросил Гилберт. — А я поплачу на твоей. — Иван выстрелил в воздух. — Потом. Если захочешь. Пруссия выдохнул, он готов повторить в знак согласия со своим бедственным положением. Последний грохот оружия раздаётся на поле боя — он не унесёт ни одной жизни, наоборот, спасёт тысячи: Россия и Пруссия стреляют не друг в друга, а в разъярённое небо. Оно всё равно никогда их не простит, оно никогда не примет их отношений, скачущих от безжалостных войн до милосердного мира. И Гилберту лишь остаётся бросить с ухмылкой: — Ты такой сентиментальный. — Сентиментальный? — Это значит «любить кого-то больше, чем его любит бог».