disco punks on jolt

и вот, значит, вы сидите за большим обеденным столом, с пока еще чистыми тарелками и ты думаешь: «блядь, какая же гумозная это была идея, о чем я только думал». калеб, крошка, будь добр, если еще хоть раз ты пойдешь на поводу у гундосой ностальгической блажи в духе «мы были как семья, все так хорошо было, а ведь как начинали...», то ударь себя по лбу блестящим, дюралевым чайником. во главе стола сидит пит, но он настолько отъелся и потерял совесть за эти шесть лет, что мог бы занять собой даже две главы стола, а его пузо можно положить на третий, дополнительный стол. он дымит сигарой и поглядывает на две пары золотых часов с бриллиантом в качестве цифры двенадцать на одной руке. уж так-то он точно наверняка узнает, сколько его времени ты потратил на эту херню и выпишет тебе на эту сумму чек. напротив тебя сидит альберт в обнимку со своей этой куклой с неровным каре, жирными стрелками и алой помадой, таскает ее с собой, чтобы она ему поддакивала на любую чушь. они оба в черных свитерах с высоким горлом, она - в берете, словно француженка, он - с повязкой на левом глазу, словно перед ним встал тяжелый выбор и он его-таки сделал. не в свою пользу, но в пользу принципов. и оба с такими невыносимо надменными лицами, что хочется мизинец отгрызть. непонятно, правда, пока, кому: ей, ему или себе? и исаак. замыкает собою круг, сидит, ссутулившись, сложил пальцы домиком. очки в роговой оправе делают некрасивый, мыльный блик, закрывающий его взгляд от посторонних. ну чисто гендо икари решает мировые проблемы. калеб, сношать тя в рот, полезай в долбанного робота. странно, почему никто не взял с собой по адвокату? это было бы забавно: за столом, значит, сидите вы четверо, а на полу расположились ваши адвокаты, лакающие из собачьих мисок. большая миска для vip-адвоката пита, миска поменьше, из фарфора для адвоката дико концептуального альберта, чашка, мать его, петри для адвоката исаака... и твоему адвокату жестяное блюдо полагается. с хрючевом. а то, понимаешь ли, эти с адвокатами пришли, а херли ты как дурак. — ну, что у кого новенького? как дела? – нервно теребишь полы скатерти под столом. ты итак более-менее в общих чертах знаешь, как у них дела, просто это отчаянная попытка проломить своим телом стеклянный барьер. девица альберта что-то шепчет ему на ухо, кажется: «на этот вопрос можно и не отвечать», он едва заметно кивает и продолжает буравить тебя единственным глазом со слабой, гаденькой улыбкой. — как твой глаз? фергюсон издает хрюкающий смешок, а ты смотришь на него умоляюще. да вы все четверо знаете, как, мать твою эдак. ну, хоть как-то разрядил атмосферу, уже что-то. исаак закатывает глаза. а ты, кстати, помнишь, откуда это пошло. он пришел на одно из первых выступлений с повязкой. тогда ещё она была медицинской, из белой ватки и марли, ушиб глаза дело тонкое – слегка съезжающая влево голубая радужка и мелкий зрачок утонули в ванне, до краев заполненной кровью. омерзительное зрелище. а уж потом, да, это стало его визитной карточкой, неотъемлемый атрибут сценического образа поехавшего садиста, неизлечимого ни по тангажу ни по параметру. — уж точно лучше, чем твои театральные постановки, спасибо. альберт улыбается улыбкой джоконды и тебе кажется, что он послал тебе дерзкий, мелкий воздушный поцелуй. — вот только не говори сейчас, что я трачу свое воскресенье из-за тебя на херню. мое время деньги, – пит как всегда в своем репертуаре, мыслит глобально и прямо, как карьерный самосвал. золотые запонки на рукавах, кольца, часы, – колхозный шик, так и вороны унесут, если поднимут, – ему лишь бы поесть и уйти пораньше. а ты сам все меньше и меньше перестаешь понимать, чего ты, созывая их, ждал и на что ты надеялся. — да ладно тебе, видимся раз в сто лет. — ещё столько же не увидимся, полагаю, – бурчит вайнберг, уткнувшись носом в кружку. в кружке вода. по его тону очевидно, что ему хотелось бы, чтобы вы не виделись. — ну, поналетели стервятники, – альберт кусает красное яблоко из вазы, – это, между прочим, не очень-то вежливо – бросаться на хозяина вечера. — спасибо, весьма мило с твоей стороны, – ты слабо улыбаешься ему, но так как хорошо его знаешь, то уже чуешь, что это сетап для внезапного словесного пинка. знаешь-знаешь, проходили. сам, главное, минуту назад нахамил, а теперь делает вид, что ничего не было. будто бы тебе показалось. на твоём лице вместо луча прожектора рапидом пробегают кадры заставки «ну и где они теперь?», розовое с зелёным и попсовый шрифт, навевающий ассоциации с восьмидесятыми. непонятно как четверо таких невыносимых людей выносили друг друга столько лет, но это было. обрывки прошлого с каждым годом становятся всё слаще и слаще, в то время как реальность тех событий все дальше и дальше. эти первые репетиции у тебя на квартире, энергичный блеск медиатора в твоих пальцах, щелчки цикад между большим и средним пальцем. раз! два! три! четыре! тогда ещё совсем молодой исаак (не то что сейчас, надменный плешивый абрикос в очках) заплетает волосы в хвост синей резинкой для денег и говорит, что идея – говно. вертит в тонких пальцах красный маркер, он, кстати, левша, деловито черкает что-то в тексте. твоём тексте. — зачем так усложнять все? – трёшь глаза, приподняв очки на лоб, – какой-то словесный понос получается. — ты для кого текст пишешь? – сурово хмурится, буравит тебя дрелью прямо в мозг. — что значит «для кого»? — я пишу для себя, ты пишешь, вроде как для людей. но не для свиней точно. люди умеют думать, и контекст к песне подумают сами. иначе я не буду исполнять эту слезливую жвачку, тебе это ясно? — так ты ж ударник, – ты прыскаешь в кулак. — и что? хорошего ударника ты днём с огнём не сыщишь, это вас, гитар... истов развелось, как собак нерезанных. переписывай, а то мне будет стыдно находиться с тобой на одной сцене с такими-то сколиозными стихами. мы ж тут делаем искусство, ептель. как с тобой сложно. и пит тогда еще на репетиции приходил трезв, как стеклышко. да что уж там, он вообще на них ходил. даже не опаздывал, вот что значит хотел. треск провода, втыкаемого в динамик, короткий гул электричества и внутри провода и внутри вас, приглушенный, хриплый визг фонящего микрофона. длится всего секунды. барабанные палочки стучат друг об друга. тук-тук-тук! раз! два! три! четыре! и альберта, кстати, тоже притащил пит. ты тогда еще спросил его полушепотом: «пит, ты где откопал это чудо?». пит не ответил где конкретно, но закурил и, деловито выпустив облако синеватого дыма, ограничился кратким: «он хорош». велика вероятность, что выцепил он его на какой-то другой планете поехавших творцов, а может быть прошарился по андграундным прокуренным тамбурам с кирпичными стенами, расписанными хитровыебанными, кислотно-неоновыми граффити, но пит, черт побери, не соврал. то, что альберт вытворял со своей несчастной ямаховской пищалкой и то, как он это делал давало все основания шипперить его с синтезатором и наяривать на это действо. наверное, кто-то даже фанфик написал про это, но ты не в курсе. виниловая пластинка ускоряла вращение и вместе с ней вертелись и вы. слава пролилась на вас серпантином и конфетти, а ваши лица стали персонажами работ уорхолла: растиражированные, копированные и повторенные тысячи раз в разных оранжеровках и кислотных цветах. и столько же раз повторенное нагромождение из треугольников – символ, кстати, придумал вайнберг. он же тогда, всплеснув руками, говорил нечто вроде: «представляешь, меня теперь зовут на все дни рождения. даже приходится смотреть на торт, чтобы понять, на чей именно!» пит тогда мог еще позволить себе прыжки в объятья рукоплещущей толпы, не боясь, что те разбегутся, опасаясь быть раздавленными его эго и его тушей. а он вообще ничего не боялся, потому что даже если те разбегутся, то он сможет придумать в полете задел для эксклюзивного матерного альбома. у тебя тогда были длинные, цветущие локоны, тебе не нужны были очки и ямочки на твоих щеках были ямочками, а не как сейчас – оврагами. ты был орфеем, но без эвридики, девочки хотели быть с тобой, а мальчики хотели быть тобой. иногда наоборот. медиатор в твоих пальцах горел и искрился синими искрами, вырывая из глотки гитары звук, а толпа визжала и тянула к тебе руки. так много рук, что можно встать на них и пройтись со сцены до выхода из клуба и, сделав изящную петлю, вернуться обратно. а альберт в ночь перед концертом вскрывал ладонь канцелярским ножом с красной пластмассовой ручкой и поил белые клавиши алыми слезами со своих пястий. на закономерный вопрос: «че это и нахуя это?!» ответом был дергающийся косой взгляд и дрожащий шепот фанатика: «на удачу». а потом более спокойное, с металлическими нотками: «если кому-нибудь разболтаешь, то ты – труп, Редгрейв». и, наверное, эта традиция правда работала. «ближний круг» гремел из каждой скороварки. это сейчас фергюсон в интервью говорит, что «круг» был ошибкой, хотя ошибкой запоминающейся, а де сальво поддакивает ему в другом интервью, сам того, не подозревая, жалуясь на то, что «круг» сковывал полет его фантазии и не давал его творческому потенциалу-по сцене потанцевалу раскрыться. не, ну, конечно, блять, если в вашей совместной карьере имел место быть такой вот диалог: — ты все время меня затыкаешь! это нельзя, этого не делай, а это перебор!.. — альберт, потрошить кошку со сцены это правда перебор. — оззи озборн откусывал голубям головы! — а с каких пор ты, оззи, мать твою, озборн?! а исаак... ну, не будем забегать вперед. разлад – второй всадник апокалипсиса. третьего всадника апокалипсиса звали гулянки и он забрал с собой пита. алкогольные реки впадали в спиртовые океаны, прибой разбивался о пляж из колумбийскобелоснежного песка. разноцветные таблетки, красные-синие-белые. блестки и рвота на белом ворсе ковра, битое стекло, ярко-розовый неон, красная помада, визгливый женский смех. ты пытался, тщетно и честно пытался вразумить фергюсона, мол, пит, ты зависим от тусовок! мы (подразумевая себя) твои друзья и хотим тебе помочь. на что тот невозмутимо отвечал: — никакие вы мне не друзья. мой единственный друг... и красноречиво отпивал из горла. объяснения тут излишни. четвертым всадником была стагнация. это не просто творческий кризис – идеи отсутствовали как класс. плохие, хорошие – ваш корабль застрял в штиль в самом сердце саргассова моря, пока капитан и его верный рулевой-сигнальщик кидают скомканные вордовские листы в горку таких же комков, торчащую из мусорной корзины. вы сказали все, что сказали и спели все, что могли спеть.но признавать этого не хотел никто. а, знаешь, как звали первого всадника? «проект хеймдаль». самый громкий, самый растиражированный, самый успешный альбом. каким-то магическим, чудесным образом тепло принятый фанатами. и видит бог, с этим поганым куском искусства было не так все. исаак был прав, когда говорил, что массы любят жрать дерьмо. вот он, кстати, кичился этим альбомом, мол, это лучшее что вы когда-либо делали. ultima thule, которую вы достигли, terra incognita, которую вы заслужили. это, впрочем, не удивительно – почти все тексты написал он сам, тебе надо было только это спеть. про репетиции вообще вспоминать не хотелось: то фергюсон с похмелухи путает аккорды и срывается на вас с исааком, то де сальво приходит к середине, потому что проспал, ведь наш кибер-моцарт всю ночь писал саундтреки к «ходячим борейцам». и сбегает в коридор, едва репетиция начинается, потому что ему позвонили с предложением настрочить целую шкворчащую сковородку остов для «мариленда» или типа того. скандалы, лай собак, хлопки дверьми. классика. к тому же, там звучание какое-то неправильное. ты не можешь объяснить точно, в чем дело даже при седьмом переслушивании, но можешь подобрать яркую ассоциацию. неестественно, как постмортем. а потом вы подрались во время мирового турне. это и вбило последний гвоздь в крышку гроба «ближнего круга». началось, ей-богу, все с мелочи, зрители даже решили сначала, что так и задуманно: вы никак не могли решить, какую песню играть первой. ты искренне хотел начать с «запрещено», но пит топил за «майнд-контроллера». — друзья, – исаак вырывает из твоих пальцев микрофон, отчаяянно пытаясь спасти положение и иронически все обыграть (за что ты до сих пор ему благодарен), – у нас тут, как видите завязался небольшой спор, помогите нам его разрешить! ну и как думаешь, че случилось дальше? правильно, массовая драка, но уже в зрительном зале. но тебе было не до этого. — м-м-м, вечно у тебя так все до мелочей просчитано, – едко шипит де сальво, – только указания с редгрейвом раздавать и умеете, а сами не зарабатываете ни черта. — слыш, заткнись, – ты бьешь его кулаком в глаз (тот, который по легенде здоровый) и получаешь в бок кулаком-наковальней от фергюсона. — ты чего себе позволяешь?! — а что, не видно?! за исаака заступаюсь! – пинаешь его под колено. — а я бы и сам справился! – вайнберг с размаху бьет тебя металлической стойкой для микрофона. гитара разлетается по сцене кровавыми брызгами пластика, хрустят кости, зубы летят в зрительный зал в качестве трофея алчущим фанатам. какой-то гений включает на фон ваших же «диско-панков на толчке» и какая удача – эта работа нравится тебе самому больше всего. по разным углам ринга вас расстаскивает охрана. круг разомкнулся и вы теперь – просто лучи в пространстве, направленные в разные стороны. ты, например, ушел с головой в свое истинное, как оказалось, призвание – в театр. и пускай ты больше не тот розовощекий ангел с длинными локонами до плеч, но ведь не в локонах же счастье? не то, чтобы ты был очень успешным и популярным, и не то, чтобы в твою честь пели трубы, но главное, что тебе самому нравится то, что ты делаешь – сгорать на сцене каждый вечер, чтобы потом воскреснуть на поклон. пит на какой-то время пропал с радаров. скорее всего, лечился от зависимостей и оправлялся от скандала, но он всегда относился ко многому в этой жизни философски. ты даже не успел заметить, когда это он успел так резко поднять бабла и превратиться в солидного музыкального продюсеера, но, тем не менее, лейбл «фергюссон рекордз» существует и упрямо пялится на тебя сверху вниз своими рыбьими глазами. альберт... если вам было мало его "маньяцких" кривляний на сцене всей в какой-то липкой, буро-розовой, имитирующей кровь дряни, то вот, наслаждайтесь: экстремальный электро-коллектив «ласточкины кости» из двух человек (он и его эта фифа с каре) специально для андеграундных, копрофильствующих эстетов. мусорная музыка для мусорного слушателя. а исаак тоже пел. пел на страницах своей книги «ближний круг: моя петля», которую ты за глаза называешь «моя борьба». там еще на глянцевой обложке исаак в полный рост, весь такой красивый, в начищенных до блеска штиблетах, сидит на барном стуле. и на страницах этой замечательной книги вайнберг облил тебя, фергюсона и де сальво такими отборными, гнилыми и не имеющими ничего общего с реальностью помоями, а себя обрисовал таким оплотом чистоты и порядочности в этом жестоком мире музыкального бизнеса, что хочется похлопать. сначала в ладоши, а потом ему по лицу пару раз. — ложь и провокация, – прокомментирует это Фергюсон в другом интервью, уже на радио, – я не разбивал ни об чью голову сегу дримкаст в приступе белой горячки, это вздор! — не верьте не единому слову из этой книги, – подтвердишь ты, но уже в личной беседе, – у меня никогда не было гомоэротических наклонностей и влечений, особенно к нему! — если он не может отличить образ от личности то, – де сальво пожмет плечами, – мне очень жаль, но это не мои проблемы. я бы посочувствовал, но не буду. следующий вопрос. и вот, значит, вы сидите за столом и едите в почти полной, – не считая чавканья и жевания, и попыток зажечь диалог сырыми спичками – и в этот момент ты понимаешь, что или ты перехватываешь бразды правления сейчас или... помогите. — а знаете что, – сжимаешь в руках бокал винища грешного, а сам думаешь, как бы не свалиться в пропасть и не переломать себе все кости, – я собрал вас всех не просто так. да, вы можете сказать, что я – сентиментальный дурак и будете правы, но черт возьми. мы были великолепны. мы были сияющей сверхновой на черном покрывале музыкального небосвода... исаак, кажется, кивает. — ... королями мира... пит слабо улыбается. пытается показать, что все еще сердится, но улыбка прорывается цветком сквозь асфальт. — ... пощечиной общественному вкусу... альберт на пару секунд перестает жевать, а его сообщница (роуз, вспомнил, ее зовут роуз!) заговорщицки поглядывает на тебя. клан «мусорных» весь во внимании. — ... и я не спорю, у нас были разногласия. мы ссорились, дрались, отбивали жен, похищали детей, подрезали тормоза у машин... всего не перечесть, а я и не буду. да, в прошлом было много чернухи, особенно под конец... шпаришь как заправский политик. надо было слушать отца и не выделываться, а поступать на «международные отношения». глядишь, сейчас был бы дипломатом. — ... и я знаю, что прошлого не вернуть, а «круг» никогда больше не выйдет на сцену, но мы можем собраться, зарыть топор войны, забыть обиды и просто выпить, как старые друзья, которыми мы были, а не лаяться, как застиранные звезды. И поднимаются овации, рукоплескания, звенят бокалы, ах, калеб, это так трогательно, как мило, что ты нас собрал и помирил. как зрело с твой стороны. прости, альберт, что считал тебя истероидным гандоном без чувства вкуса, а ты меня, прости, исаак, что я говорил, что твое чсв пропорционально твоему носу. прости, пит, что называл тебя жабой, а ты прости за земляного червяка. звон бокалов, тишь и благодать, вводите цыганский табор и а-а-автомобиль, в награду для редгрейва, как вдруг... — погоди. а кого это ты назвал «застиранным»? не перекладывай с больной головы на здоровую, хорошо? я, конечно, не злюсь, но, это так, на будущее. — альбертик у меня мощ-щная, художественная фигура! – она подала голос, второй раз за вечер на твоей памяти. — ничего не знаю, меня это явно не касалось, – пит умиротворенно мажет икру на хлеб, – я, тьфу-тьфу-тьфу, все еще на плаву. — кхесраныйконвееркхе, – роуз легонько стучит альберта по спине кулаком, – простите, подавился, курица в горло не лезет. «да блядь», – вилка злобно брякает в твоей тарелке. — так, я сейчас не понял, что это было такое? — замолчите! замолчите оба! – вайнберг трет виски, – если вы сейчас же не успокоетесь, я подам на вас в суд! — ой, ну подожди, – глумливо тянет фергюсон, – посиди с нами, послушай. наберись, так сказать, сеансу для следующей книжонки, стукач. — ты не успеешь этого сделать, вайнберг. а знаешь почему? потому что я привел адвоката с собой! я са-а-ам вас всех засужу, идиоты! и тут ты понимаешь, для чего альберт припер ее сюда. — претенциозный мудак! — оскорбление! роуз, ты слышала?! — плешивый жопошник! — жирная свинья! ты с ревом переворачиваешь стол. супница летит в окно, вилка впивается фергюсону в ляжку, картофельное пюре попадает тебе за шиворот, но тебе плевать, потому что ты разбил вайнбергу очки и нос. фергюсон пытается утопить де сальво в блюде с пуншем. адвокатша визжит, как резанная. рев фонящего микрофона все громче. электрический ток все злее. раз! два! три! четыре! p. s. тем временем где-то далеко отсюда некий хемниц получает награду за самый приставучий рекламный сингл года