Крайним вечером нас было трое. Каждый чувствовал, что для него следующий час может стать последним и безошибочно. Поздно ночью скончался один из нашей компании мертвецов.
Перед самым концом он словно ожил, из последних сил изливая свою душу. Его звали Саша. Мы слушали его прощальный монолог около часу, может больше. Я давно потерял ориентир во времени.
Испытывая нескончаемую боль во всем теле, едва слышал, что говорил этот несчастный паренёк. Кажется, он и не думал умирать, мечтая о лучшей жизни со своей семьёй. Но мы понимали, что жизнь его вот-вот оборвётся. Саша радовался тому, что боль, наконец, отступила, сменяясь легкой эйфорией. Радовался, что вновь сможет повидать маленького сынишку с женой, которым так обещал поскорее выбраться из больничной койки и отправится на отдых. Ему было всего 28, и после каждого его слова я чувствовал щемящую боль в груди не то от жалости к этому парню, не то от мыслей, что могу быть следующим. Но судьба распорядилась иначе и погасила огонёк его короткой несчастной жизни.
Кажется, на последок он сказал, что очень хочет спать и пожелал нам спокойной ночи. Но ночь была ужасная.
Через час мы обнаружили, что Саша перестал дышать. А ещё через час кровать напротив освободили, застелив свежими простынями. Врачи восприняли его смерть, как что-то обыкновенное.
— Умер? — спокойно произнёс дежурный.
Заточили в эти грязные стены, в ожидании нашей скоропостижной смерти.
А далее до самого утра лежали не произнося ни слова. Лишь изредка с трудом размыкал веки и поворачивал голову в сторону товарища. Долго и тревожно всматривался в темноте в силуэт мужчины и успокаивался, замечая вздымающуюся костлявую грудь. Больше всего боялся остаться в этом чёрном помещении совсем один.
Серые больничные стены доводили до сумасшествия. Вздутая и лопнутая краска на стенах, в некоторых местах совсем сошла на нет. Железные светильники висевшие над каждой кроватью под самым потолком давно прекратили функционировать. И большие окна с массивными решётками, словно кто-то из нас смог бы сбежать. Смешно.
Серое отвратительное небо висело за окном каждый раз, когда на секунду открывал глаза. Отворачивался с отвращением от этого пейзажа, смыкая веки. А в голове мысль «пока ещё живой».
Большое всего думал о семье, об Анне. Представлял её рядом, тёплые нежные руки обхватывающие мою шею, тонкий ангельский голосок, приятной мелодией раскатывающийся в голове. Мечтал поцеловать эти мягкие губы, которых мне так не хватало в этом сыром и мертвом месте, обнять, исследовать всё её тело, заняться любовью в этой чёртовой палате или морге, чтобы навсегда забыть всю эту боль, которую я пережил.
Иногда и сам не замечал, как начинал плакать. Это уже постепенно перетекало в привычку. Слёзы обжигали измученную кожу, а боль как физическая, так и душевная не сбавляла обороты.
— Гриш, — прохрипел парень.
— М, — мгновенно отозвался я, выпав из своих мыслей.
— Я умираю, брат, — горький смешок, от которого всё внутри сжалось. Я молчал, а тишина обволакивала. — Не молчи, сука. Я умираю, — навзрыд закричал он.
— Тише, тише. Сейчас легче станет, — пытался успокоить. Хотя знал, легче не станет. Он следующий.
Через час парень погиб, а ещё через час дверь реанимации с грохотом закрылась оставляя меня совсем одного. Я видел, как выносили моих товарищей, и от того боль в душе сменялась на противную тошноту.
«Безошибочно, я буду следующим» – крутилось в голове. А после, как в немом фильме все пролетело перед глаза - детство, школа, юность, первая любовь, музыка, рестораны, больничные койки, свадьба, рождение детей. И вновь и вновь. Как в замедленной съёмке последние пережитые мною дни в этих стенах – радость Саши и слезы второго парня, имени которого я так и не узнал.
Не сразу заметил, что снова начинаю плакать, но теперь слёзы граничили с истерикой. Одиночество начинало поедать изнутри, отчего хотелось перевернуть всю аппаратуру подключённые ко мне и изредка издающую мерзкий писк.
Но это всё быстро проходило и сменялось на какое-то бредовое состояние, в котором я пробыл, кажется, до самого вечера.
Безумно хотелось петь где-нибудь на огромной сцене Кремле, когда тебе подпевают сотни десятков человек. Хотелось покорится той атмосфере, вновь и вновь отдаваясь на сто процентов. Хотелось стоять и смотреть в эти восхищенные лица, замечая среди всех этих глаз самые родные и любимые. Мама. Как же я хочу больше всего на свете сейчас оказаться рядом с ней, припасть к её груди и заплакать от счастья. Хочу услышать её ласковое «мальчик», а после всех моих недовольных бурчаний «ты всегда для меня будешь мальчиком». Разве я много хочу?
— Тише, дорогой.
А вы знали чем пахнут мамины руки? Бесконечной неусыпной заботой и лаской, хрупким ароматом ландыша и домом. Домом, который я однажды покинул в поисках славы, денег, любви. Я обрёл то, о чём мечтал, но потерял, то чем не дорожил.
Её рука коснулась горячего лба певца и, аккуратно проведя по обожженной слезами коже, мама погладила мужчину по щеке.
А что чувствует она, когда её ребёнку плохо? Её сердце рвётся от боли в тысячу раз превышающая вашу собственную. Она готова забрать эту боль себе, лишь бы её ребёнку стало легче.
— Тише, тише, — она стерла слезы, которые вновь побежали по щекам мужчины.
Я ненавижу себя по многим причинам. И я мог себя простить многое, но за грубые слова сказанные самой главной женщине в моей жизни я не прощу себя никогда. Я никогда не прощу себя за то, что находясь под наркотой, я позвонил ей и сказал столько гадостей, которых она не заслужила. Никогда не прощу за то, что провожая на очередной концерт она сделала мне чай для связок, а я не оценил тогда её заботы, находясь в не трезвом виде. Я ужасный сын и не достоин такого отношения к себе.
— Мам, — выкрикнул мужчина в бреду, широко распахнув густые ресницы.
Что чувствовал я, когда увидел это родное лицо, глаза, встревоженную улыбку. Счастье. Казалось, что вся эта нестерпимая боль стихла, сменяясь теплотой внутри меня.
— Не плачь, родной. Я рядом, — я отчетливо слышал этот родной голос и видел слёзы в горящих глазах, которые я тоже никогда себе не прощу.
Я чувствовал тепло её рук, которым она меня прижимала к себе и боялся, что это всего лишь очередной бред, в котором я находился. Но проходят секунды, минуты, я только сильнее прижимаюсь к её груди и прислушиваюсь к ровному дыханию - успокаивает. Мне было слишком хорошо в этот момент, словно перед смертью.
— Мам, — повторял родное слово в бреду.
— Я тут, мальчик, — мгновенно отзывалась она своим мягким голосом.
— Мама, я не хочу умирать, — приглушенно заскулил я.
Женщина лишь крепче обняла певца, оставляя влажный поцелуй на истощенной мужской щеке, шепотом повторяя лишь одно «я люблю тебя».
«Я благодарен ей. Она меня родила несколько раз. Один раз физически и несколько раз вытаскивала с того света»
