1
Рабочие сняли крышку и положили ее на пол. Облачко пыли поднялось над саркофагом и быстро осело. Дуглас откашлялся, Корбин отошел на два шага и сложил руки на груди. Рабочие вышли, стуча башмаками. Слуга-балиец закрыл за ними дверь и скрылся за занавеской, пятясь. «Она прекрасна», – сказал Винсент Корбин, граф Торнберри. По занавеске пробежала волна. Почему Дугласу казалось, что балийца там больше не было? «Она иссохший труп, дорогой друг, – возразил Сирин Дуглас, лорд Макдональд. Корбин посмотрел на него, как на глупца, и приблизился к саркофагу. «Я вижу, – Корбин раздвинул бинты на груди мумии. – Я вижу не только это». Дуглас участвовал во множестве экспериментов и ритуалов Корбина, но так и не смог привыкнуть к виду мертвецов. Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы приблизиться и заглянуть в саркофаг. Он не зря сомневался: в саркофаге лежал один из самых отвратительных мертвецов, которых он когда-либо видел. Ожерелья, браслеты, кольца, символы высокого положения – все было на месте, покрытое отвратительным сиреневым налетом, пропитавшим истончившиеся бинты. Лицо мумии было деформировано ударом – эту гипотезу подтверждала вмятина на черепе, – и втянулось внутрь, искаженое жалкой гримасой. Локти были плотно прижаты к груди, ладони подняты, а пальцы растопырены. Длинные желтые ногти закручивались книзу, одинаково неестественной длины и на руках, и на ногах. Колени были перебиты, грудная клетка перекошена, тело застыло в саркофаге, извернувшись змеей. «Что с ней случилось?» – не выдержал Дуглас. Корбин провел пальцами по царапинам на внутренней стенке саркофага. Дуглас поначалу принял их за орнамент, но для орнамента они были чересчур беспорядочны. Если это и был орнамент, то нанесенный в панике. Блик солнечного света прорвался сквозь туманную дымку, окружившую особняк, и вспыхнул на покрытом патиной ожерелье на груди у мумии. «Ее похоронили заживо», – проронил Корбин. Оперевшись руками о борта, он наклонился над саркофагом, заглядывая мумии в лицо. Поначалу Корбин хмурился, вскоре его черты разгладились, уступая место спокойной сосредоточенности. Он поднял пальцем ожерелье на груди у принцессы и попытался его расстегнуть. Древние замки держали крепко. «Позволь я помогу», – предложил Дуглас. Корбин проигнорировал вопрос, он снял перчатки и бросил их Дугласу, Дуглас подхватил их на лету, еще теплые, они помнили прикосновения рук его наставника. Лоб Дугласа покрылся испариной, но Корбин ничего не заметил. Дуглас сунул перчатки в карман, чтобы скрыть неловкость. Захваченный волнением, Дуглас подошел ближе к саркофагу, хотя ему следовало отойти дальше: вид мумии вызывал у него тошноту. Корбин, казалось, не замечал ее отталкивающей наружности. Он справился с замком и поднял ожерелье, рассматривая его на свету. Поначалу Дугласу показалось, что в центре ожерелья раскинул крылья ляпис-лазуревый скарабей, знак царей, но что-то смущало Дугласа в его очертаниях. Корбин протянул руку, Дуглас, опомнившись, вложил в нее деревянный стек, которым они пользовались для очистки статуэток. Корбин положил ожерелье на ладонь и прошелся по нему стеком. Из-под спекшихся пыли и грязи выступили очертания неведомого существа. Оно было похоже на летучую мышь, и, одновременно, на человека с невероятно длинными руками и ногами с разбухшими круглыми суставами. Человек стоял на коленях, касаясь их бесконечными руками, запрокинув голову и распластав крылья. Тело было выполнено схематично, художник указал на нарушенные пропорции и остановился, словно не решаясь двигаться дальше. Лицо существа было настоящим произведением искусства. Лицо существа было подобно морде летучей мыши, но вместо мышиного пятака носом ему служил впалый нос сифилитика с глубоко вырезанными ноздрями. Глаза были круглыми и большими, они едва помещались в глазницах, выпирая, словно морские черви из каменных гнездовищ. Зрачки древний ювелир обозначил наметкой, кругами по синему камню, но, как только Корбин очистил существо от грязи, Дугласу показалось, что оно сразу же уставилось на него. «Что это?» – Дуглас снова нарушил молчание, Корбин не удостоил его взглядом. Он разложил ожерелье в ладонях, придерживая большими пальцами нити оборванного стекляруса, и уставился на него не моргая. Два или три раза Корбин бросил взгляд на принцессу, скрючившуюся в саркофаге, его темные глаза блестели, как лакированная крышка фортепьяно, видневшаяся из зала. Дуглас с непониманием смотрел на Корбина. Двигаясь медленно, как под водой, его друг и покровитель разложил ожерелье на искривленной груди принцессы, и наклонился над ее гробом так низко, как будто хотел ее поцеловать. Сердце Дугласа забилось сильнее, Корбин, наклоняющийся над саркофагом, как любовник над брачным ложем, был зрелищем невероятно мрачным и прекрасным, пусть даже Корбин и вышел из возраста юношеской пылкости с десяток лет назад. Дуглас залюбовался им, и пропустил момент, когда в глазах у Корбина появился наркотический блеск. Корбин стиснул пальцы на бортах саркофага так, что руки побелели, на лбу у него вздулись вены. Он выгнул спину, пытаясь оторвать от бортов руки, а лицо его опускалось все ниже, приближаясь к лицу мумии. Глаза Корбина закатились, в уголках рта собиралась пена. «Друг мой. Если вы слышите меня из астрального плана, в котором пребываете, подайте мне знак», – беспомощно попросил Дуглас. Корбин иногда позволял демоническим сущностям использовать себя в качестве аватара, и предупреждал Дугласа о том, к чему может привести преждевременное вмешательство. Дуглас соблюдал осторожность, но Корбин был не в состоянии ответить. Его трясло, глаза его закатились, руки ходили ходуном. Изо рта Корбина повалила пена, капилляры лопались, белки глаз стремительно розовели. Зубы Корбина стучали, как клавиши пишущей машинки, он мычал, низко, угрожающе, как умалишенный, до тех пор, пока Дугласу не показалось, что в его мычании он улавливает музыкальный мотив. Древний, лишенный привычной современному уху гармонии, но, все же, безошибочно узнаваемый. В лицо Дугласу повеяло дыханием пустыни, он вспомнил. Ночь в гробнице. Опоенный дурманом юноша, привязанный к алтарю, рядом, на абсолютно симметричном алтаре перед разбитой статуей, на прежние размеры которой указывает ее титанический постамент, привязана его сестра. Корбин с лицом, блестящим от испарины – светлый колониальный костюм не спасает от пустынной жары, – накидывает капюшон бархатного плаща. Дуглас подает ему нож и сам берет нож с серебряной тарелки на треноге, которую слуга-балиец установил еще до захода солнца. Когда глубокий капюшон опускается ему на голову, Дуглас не видит ничего, кроме ножа у него в руке, угла алтаря и запрокинутого лица девушки с закатившимися глазами. Глаза юноши, когда Дуглас надевал капюшон, были закрыты: его нежное, оливковое лицо с темными кудрями кажется спящим. Корбин подходит к алтарю и поднимает руки, Дуглас знает это по скрипу песка у него под ногами, по шелесту мантии, по изменившемуся дыханию. Они репетировали ритуал много раз. Корбин начинает мычать, Дуглас мычит ему в такт. Они раскачиваются из стороны в сторону, как змеи под дудку факира. Дуглас смотрит на нож у себя в руке, нож – это танцующая богиня, рубины – это ее глаза, лезвие – это ее сплетенные в танце ноги. Дуглас слышал от сплетников, что Корвуд жил с племенем, которое молится богине смерти, требующей, чтобы ей приносили в жертву путников, и вот богиня танцует у него на ноже... В руке у Корбина сверкнул нож. Дуглас в оцепенении смотрел, как Корбин занес его над собой обеими руками. Это был тот самый, ритуальный нож с танцующей богиней, блеск ее рубиновых глаз заворожил Дугласа. Мычание Корбина стало громче, настойчивей, звуки гимна то и дело прерывались громким, сиплым дыханием. Ритм стал рваным, Дуглас пошатнулся, схватился рукой за саркофаг и вспомнил, что он больше не в пещере. Корбин закашлялся, и Дуглас очнулся – как раз вовремя, чтобы выбить нож у него из руки. «Винсент, нет!» – Дуглас схватил Корбина за плечи, руки скользили по шелковой жилетке. Дуглас обхватил Корбина поперек талии, взяв себя ладонью за запястье, как учили на борьбе, и потащил прочь от саркофага. Корбин уперся в пол, широко расставив ноги, он оказался неподъемной ношей. Дуглас носил Корбина на руках, когда во время ритуалов тот отдавал свою кровь в качестве подношения. Корбин отдавал слишком много и едва мог ходить после, когда астральные путешествия истощали его силы или сущности, занимавшие его тело, вели себя слишком бесцеремонно. Высокий и худощавый мужчина, Корбин был достаточно тяжелым, но Дуглас, увлекшийся борьбой и фехтованием после знакомства с ним, переносил его без особого усилия. В этот раз Корбин оказался тяжелым, как свинцовая плита. Его руки как будто приросли к саркофагу, а ноги – к полу. Как Дуглас ни бился, он не мог ни на йоту сдвинуть Корбина с места. Дуглас пытался оторвать от саркофага руки Корбина с помощью борцовских приемов, ставить подножки и применять захваты, но Корбин не просто не поддавался – сам саркофаг на неустойчивой подставке из ясеня не двигался с места. Дуглас с ужасом думал, что будет, если окаменевший Корбин решит добраться до ритуального ножа, лежащего на ковре. Силу голема не остановить с помощью греческих приемов! Как только он подумал об этом, Корбин оттолкнулся от саркофага. Дуглас вцепился в него с новой силой, тут же подставив подсечку. Корбин уже не сопротивлялся, он повалился на пол, увлекая за собой Дугласа. Дуглас упал на спину, а Корбин – ему на живот, пригвоздив к полу всей своей тяжестью. Дуглас держал его, как мог, пока Корбин рвал на груди жилет, издавая нечленораздельные звуки, рыча и извиваясь. Дуглас не мог выбраться из-под него, чтобы понять, что происходит. Они возились на ковре, пока хрипы и мычание Корбина не стали складываться в слова: «Сердце... Сердце! Она пожрала мое сердце!»2
«Вы еще не в том возрасте, чтобы скончаться от удара, лорд Корбин, – сказал врач, мистер Холли, седой и основательный. – Что привело вас к такому плачевному состоянию?» Корбин стоял у письменного стола и застегивал рубашку, он все еще был очень бледен, даже больше, чем обычно. Дуглас стоял у окна, с беспокойством наблюдая за Корбином. Холли складывал инструменты в ридикюль, их металлические части звенели, соприкасаясь. «В мои планы не входит скончаться так рано», – сказал Корбин. Он собрал запонки в ладонь и теперь вставлял их в манжеты. «Не сомневаюсь. Дамы и господа уверены в том, что вы факир, маг, который может обмануть смерть. Я же вижу в вас пациента, сына покойного лорда Невилла. Я бы рекомендовал вам внимательнее относиться к своему здоровью». «Нет нужды беспокоиться, мистер Холли, – Корбин защелкнул запонки, улыбнувшись. Между тонких губ мелькнули мелкие, сероватые зубы. – Я слежу за своим здоровьем». «Мы фехтуем и занимаемся борьбой, – встрял Дуглас. – Недавняя поездка в Каир должна была благоприятно повлиять на здоровье моего друга». «Раскаленный воздух пустыни, – мистер Холли защелкнул ридикюль и оперся о него рукой. – Вдали от лондонских миазмов любой воздух покажется целебным. Впрочем, человек, привыкший к мягкому британскому климату, тяжело переносит пустынную жару». «Кому как не вам, мистер Холли, знать, что я провел в Лондоне и в Сассексе четырнадцать лет своей жизни из тридцати. Ни индийские джунгли, ни африканские пустыни, ни ледяные равнины Монголии не смогли повредить моему здоровью. Напротив, я адаптировался легко, и продолжаю легко привыкать к любому климату, в котором мне доводится жить». Корбин оправил воротничок, заканчивая с рубашкой, Дуглас почувствовал укол сожаления. Наполовину обнаженный, Корбин походил на языческого жреца; рослый, он не унаследовал отцовского тяжелого, рыцарского телосложения. Лорд Корбин был тонким, как мать, портрет которой висел в гостиной, бугрящиеся мускулы ему заменяли стальные мышцы, словно ремни оплетавшие астенический каркас. Мистер Холли кивнул, его взгляд задумчиво скользил по стенам кабинета, на которых охотничьи трофеи лорда Невилла заменили варварские маски и диковинные статуэтки, привезенные Корбином из странствий. «Ваш отец мог бы вами гордиться, лорд Корбин. Я близко знал его, его самым большим желанием было увидеть своих сыновей рыцарями Короны. Как он сокрушался о вашем слабом здоровье, какие мрачные прогнозы делал! Если бы он видел вас сейчас, он бы гордился вами. Вам нет нужды требовать от своего тела больше, чем оно может дать. Следует задуматься об отдыхе и взять перерыв от ученых штудий, что бы вы ни изучали...» «Мистер Холли, – Корбин перебил его. Его голос был, по обыкновению, размеренным и спокойным, но Дуглас слишком хорошо знал своего друга, чтобы не почувствовать ноток раздражения. – Я знаю, что вы были другом моего отца, как и то, что он отзывался о вас высоко. Я рад, что вы нашли время и засвидетельствовали мое выздоровление. К сожалению, больше времени я уделить вам не смогу. Ризван проводит вас». Скрипнула дверь, Дуглас вздрогнул. В проходе стоял слуга-балиец, этот дьявол с необычайно темной кожей и желтыми малярийными глазами, одетый в разноцветные одежды своей родины. На этот раз его шафрановый тюрбан был украшен пером павлина, который днем ранее Дуглас видел под стеклом письменного стола Корбина. «Неожиданное прощание, – мистер Холли посмотрел на Корбина с легким удивлением, которое быстро сменила обычная деловитая собранность. – Что ж, как ваш врач я все еще рекомендую вам снизить нагрузки и больше отдыхать на свежем воздухе. Вернитесь в Уэльс, на родину вашей матери, и...» Корбин кивнул и подошел к окну, отворачиваясь, Дуглас потеснился, уступая ему место. Дверь скрипнула, закрываясь, за мореным дубом не было слышно тяжелых шагов доктора, шаги балийца всегда были неслышными, как у кошки. «Я уверен, что Ризван подложил в саркофаг нож», – сказал Дуглас, волнуясь. «Он мог это сделать, – согласился Корбин. – Он всегда служил богам больше, чем людям». «О чем ты говоришь, Винсент, – не выдержал Дуглас. – Он пытался убить тебя!» «Он пытался исполнить ее волю. Так же, как исполняет мою». «Чью волю?» Профиль Корбина в тусклом утреннем свете наводил на мысли о задумчивом орле. Он провожал взглядом мистера Холли, забравшегося в экипаж во дворе. Растрепанный кучер в черном пальто щелкнул вожжами, экипаж, покачиваясь на рессорах, выехал в распахнутые ворота, вливаясь в уличное движение. За стенами особняка кипела жизнь, время в кабинете Корбина как будто остановилось. «Царевна искала общения с теми же сущностями, что и я, – сказал Корбин, глядя в точку за окном, видимую только ему. – Раз за разом, пытаясь связаться со Старшими Богами, я терплю неудачу. Мне отвечают только демоны, которых я могу победить. Они недостаточно могущественны для того, чтобы дать мне то, чего я хочу». «Несколько раз они едва тебя не убили», – Дуглас не сдержал нервный смешок. «Едва, но не убили. В поисках подлинного могущества я потерпел крах. До тех пор, пока не нашел ее. Она – ключ ко всему, что я искал, – Корбин повернулся к Дугласу, его лицо светилось, освещенное изнутри уже знакомым Дугласу темным огнем. – Даже мертвая, она достаточно сильна, чтобы угрожать мне. Насколько сильна она будет, когда оживет...» Дуглас сглотнул. До сих пор они только говорили об этом, но никогда не пытались провести ритуал. Иногда Дугласу казалось, что Корбин тайно готовится к ритуалу, но каждый раз, когда он готов был объявить Дугласу о своем решении, его что-то останавливало. Иногда Дугласу казалось, что это здравый смысл, иногда – что страх. «Ты хочешь провести ритуал?» «Когда-нибудь время должно было прийти. И вот оно пришло». «Винсент, я...» – Дуглас запнулся. Корбин посмотрел на него. Он осунулся за те несколько дней, пока саркофаг находился в особняке. Под глазами у него залегли темные круги, нос заострился, а щеки запали. Корбин смотрел на Дугласа с высоты своего роста с неопределенным выражением лица, которое можно было принять и за снисхождение, и за легкое презрение. Выражение лица Корбина смутило Дугласа, но не остановило. «Это очень опасно. Никогда еще мы не заходили в наших изысканиях так далеко, чтобы вдохнуть жизнь в мертвую плоть. Это нарушение законов мироздания, магия такая темная, что даже нечистые сподвижники твоего балийца не решаются ее применять. Ты уверен в том, что хочешь провести этот ритуал с настолько могущественным мертвецом?» «Сирин, – сказал Корбин, наклонив голову. Дуглас внимал его словам, растерянный, напуганный. – Это мои изыскания. Я согласился принять тебя в качестве ученика потому, что мне нужна была твоя помощь. Изыскания остались моими так же, как ты остался учеником». Покраснев, Дуглас отошел от окна. Корбин говорил, как его отец. Дуглас и забыл о разнице в возрасте, разделявшей его и его старшего друга. Корбин надел жилет и, как ни в чем не бывало, сел за письменный стол. Он снял с шеи цепочку, на которой висел ключ, и отпер верхний ящик стола, из которого достал записную книжку из необычайно мягкой кожи. «Подай мне араба», – велел Корбин, открыв книжку и положив ее на стол переплетом вверх. Дуглас подошел к книжному шкафу и достал из него сафьяновый том с почерневшими от времени серебряными оковками на углах. Все еще стыдясь, он подал книгу Корбину, Корбин забрал ее у Дугласа, не поднимая глаз, и открыл на странице, заложенной красной закладкой, похожей на раздвоенный язык. «Могу я задать один вопрос?» Корбин читал вязь, водя по ней пальцем, другой его палец скользил по его собственным записям. Записи то и дело прерывались зарисовками существ, от одного взгляда на которых у Дугласа волосы вставали дыбом. «Один вопрос, учитель», – сказал Дуглас с большим смирением в голосе. Корбин замер, и, помедлив, кивнул. «Что явилось вам в видении над саркофагом?»3
Шелестели пальмы, кричали ибисы у реки. Пахло илом, верблюжьим потом, раскаленным песком. Дуглас лежал на оттоманке и не мог пошевелиться, пока стены кабинета размывали красочные образы. Он знал, что это особенный сон, потому что и раньше видел такие сны. Корбин называл их «дарами сновидца», и Дуглас чувствовал себя особенным: сам Корбин не раз признавался, что ему не дается искусство сна. «Мой разум слишком тверд для того, чтобы образы прошлого и будущего могли в него проникнуть. Ты, Сирин, другое дело», – говорил Корбин. Дуглас молчал, он не знал, чувствовать ли себя польщенным или оскорбленным. В кровавом закате черными тенями вставали силуэты пирамид. Навершие маленькой испускало ослепительные лучи света в последних отблесках солнца. Мостки, окружавшие большую пирамиду, свидетельствовали о том, что строительство еще не завершено, но обе они – и большая, и маленькая, – были совершенно исполинскими, затмевая собой заходящее солнце. «Однажды это все будет моим», – сказал женский голос. Из красного света и теней вышла женщина в белой юбке до колена, она стояла к Дугласу спиной, скрестив руки на груди. Ее длинные, смуглые ноги с золотыми браслетами на щиколотках не тронули его воображение. Сердце подскочило, лишь когда он услышал низкий, мужской голос, ответивший ей: «Однажды – да. Все зависит от того, что ты готова отдать, чтобы получить то, чего желаешь». Этот голос, эти глубокие интонации, наводящие на мысли о торжественных залах и гулких гробницах, неизменно вгонявший Дугласа в краску, было невозможно ни с чем перепутать. Из игры красного света и тени вышел мужчина, высокий, худой, с орлиным носом. По сравнению с ним женщина казалось такой же маленькой, как сверкающая пирамида по сравнению с недостроенной. «Я желаю землю, – женщина качнула головой. Золотые нити в ее волосах сверкнули. – Я желаю могущество. Я желаю то, что я заслуживаю, как первенец. То, что не должно достаться моим братьям». «Он может выполнить твое желание. Цена будет высока», – мужчина поклонился. Женщина повернулась к нему и положила руку ему на плечо. Красный свет бил им в затылки, Дуглас не видел выражений лиц, но он был уверен, что мужчина смотрит на нее с превосходством, как смотрел на него Корбин. «Цена обычная, – она сжала пальцы. – Он хочет сердце. Так написано во всех свитках. Как это толковать?» «Я всего лишь скромный жрец из храма, забытого в песках, к мудрости которого фараон больше не желает прибегать, – мужчина усмехнулся. – Но если ты хочешь прибегнуть к моим знаниям, царевна, тебе нужно заплатить». Он положил руку женщине на спину и провел пальцами линию от шеи до поясницы. Дуглас содрогнулся, когда он надавил ей на копчик, виднеющийся над золотой каймой сползшей на бедра юбки. Темнело быстро, быстрее, чем в Египте, который Дуглас помнил. Вдалеке, на мостках пирамиды, загорались факелы. «За то, что ты коснулся меня, отец бы велел вырвать тебе руки и скормить их крокодилам», – женщина смотрела на мужчину исподлобья. Когда в ее лицо не бил красный свет, Дуглас видел, каким иссиня-черным подведены ее глаза, разрисованные по контуру, как у погребальной статуи из каирского музея. «Не сомневаюсь, что царевна выберет для меня самую страшную казнь, – мужчина коснулся ожерелья из желтой слоновой кости, золотых пластин голубых камней на ее груди. Женщина следила за ним, не моргая. – Я тысячу раз пожалею о том, что не выколол себе глаза прежде, чем посмотреть на нее». «Самую ужасающую изо всех, которые смогут найти писцы, – ее губы тронула холодная улыбка. – Самую страшную и мучительную, которую только видел глаз Ра». Мужчина опустила перед ней на колени и положил ее бедро себе на плечо, женщина пошатнулась и оперлась на его плечи, прикрывая глаза. Дуглас видел эту картину и раньше в домах терпимости, только вместо голых смуглых ног были кружева, а вместо браслетов – чулки. Дуглас не испытывал желания стать следующим между этих ног, но вид мускулистой спины жреца, его напряженной шеи и медленно двигающихся лопаток вызвал у него испарину. Дуглас раскраснелся от гнева, стыда и волнения. Его чресла обдало жаром, мышцы на животе напряглись. Женщина взяла мужчину за затылок, вдавливая его голову себе между бедер, он взял ее одной рукой за колено, другую опустив себе между ног, туда, где темная юбка поднялась, уступая силе желания. В то время, как он вздрагивал от нетерпения, ее лицо оставалось спокойным, на нем лишь изредка мелькала тень раздражения. «Так значит, – сказала женщина, покачиваясь, – ты готов рискнуть всем – жизнью, душой, знаниями – только ради того, чтобы обладать мной?» «Разве ты не видишь? – мужчина поднял голову, его губы и щеки блестели, темные глаза туманились желанием. – Я бы рискнул своими Ка и Ба снова, и в следующей жизни, если бы знал, что ты снова будешь моей». «Значит ты бы отдал жизнь за меня, если бы это было абсолютно необходимо?» – спросила она с возросшим интересом. На склонах барханов поднялись черные тени, подул ледяной ветер, от которого Дуглас покрылся мурашками. Женщина толкнула мужчину на песок и завела руку за спину, в ладони блеснул клинок. Мужчина попытался отползти, но песок под ним провалился, обволакивая его руки и ноги, затягивая его внутрь так, что на поверхности оставались только лицо, грудь и живот. Он крикнул что-то, от чего песок начал осыпаться, но царевна села ему на живот и заткнула ему рот рукой. Луна поднялась над пустыней, освещая ее серебряным светом, черных теней на склонах дюн становилось все больше, они подходили все ближе, сверкая желтыми глазами. Послышались глухие хлопки крыльев, странные фигуры мелькали на фоне луны – гигантские летучие мыши летели в пустыню от пирамид. Но были ли это мыши? Дуглас вспомнил об ожерелье на груди мумии, об ужасном существе, вырезанном из ляпис-лазури. «Если ты любишь меня так сильно, как говоришь, – женщина провела рукой мужчине по груди, – тебе будет только в радость стать моей жертвой». Мужчина бешено вращал глазами, женщина занесла нож. Дуглас воспаленным взглядом следил за полетом медного лезвия, с хрустом вошедшего в грудь. Видение исчезло, Дугласа подбросило на оттоманке. Он схватился за сердце, пекло, как при ударе. Хватаясь за спинку оттоманки, он поднялся и поковылял к окну, от которого исходило мистическое красное свечение. Онемевшие пальцы никак не могли ухватиться за оконную ручку, Дуглас задыхался, не чувствуя рук. Когда он справился с ручкой и открыл окно, то с облегчением высунулся наружу, вдыхая едкий лондонский воздух. На улице слышался цокот подков, скрип рессор и стук колес, фонари светили сквозь туман масляным светом. Мистическое свечение погасло. Город спал. Метнулась тень, заслоняя фонарь, расправила огромные крылья. Дуглас отпрянул, краем глаза он заметил, что в окне спальни Корбина горит свет. На стенах спальни танцевали тени, похожие на женщин с кинжалами, поднятыми над головой... С кинжалами? Дуглас захлопнул окно и бросил отчаянный взгляд на дверь библиотеку. Подвижность членов понемногу возвращалась к нему, жжение в груди утихло. Дуглас бросился к двери и распахнул ее, дом был погружен во тьму. «Ризван! – позвал он, – Белла, Артур, немедленно сюда!» Слуг не было слышно. Тишина заполнила анфилады комнат. Дуглас вернулся в кабинет и взял с подоконника каминные спички, ими он зажег керосиновую лампу, стоявшую на окне. Он обшарил ящики стола, но не нашел ни револьвера, который Корбин держал в кабинете. Единственной его защитой от тьмы и ужаса были керосиновая лампа и решимость, которую Дуглас стремительно терял. Что он мог сделать, сновидец против зла из глубины веков? В груди болью отозвался фантомный нож. Дуглас встал в дверях и посмотрел лестницу, которая вела на второй этаж. У саркофага Корбин сделался одержимым, разговор в кабинете внушил Дугласу еще большие опасения. Свободен ли разум учителя от влияния египетской царевны. Если ей удалось довести жертвоприношение до конца, так ли она мертва, как кажется? Что за тень заслонила фонарь, что за женщина танцевала у Корбина в спальне? Корбин был в опасности и Дуглас не мог бросить его на произвол судьбы. Он сжал в руке лампу и вверх по мраморной лестнице, покрытой красным ковром. На верхней площадке лестницы в разные стороны расходились три узких коридора, освещенные газовыми лампами. В том, который вел в спальню Корбина, царила тьма. Дуглас поднял керосиновый светильник над головой и двинулся к дверям в спальню, которые открыл с опаской. Корбин лежал на полу, сжимая в объятиях труп. Его пальцы сжались на высохшем предплечье, на его бицепсе лежала голова с наполовину вылезшими волосами. Их лица были обращены к друг другу, орлиный профиль Корбина с высоким лбом, и безносый профиль царевны с дырами в щеках и высохшими губами, открывавшими острые зубы. Его рука на сморщенной груди мумии лежала, как на груди возлюбленной. Дуглас схватился за дверную ручку и посмотрел в коридор, поднимая лампу над головой. Он был готов броситься в спасительную темноту, но что-то удержало его. Он почувствовал на себе взгляд. Волосы Дугласа встали дыбом, кровь в жилах заледенела. Взгляд, направленный на него, был мертвенным, как гробница, древним, как время, и безжалостным, как сама пустыня. Дрожа, он обернулся, ритуалы Корбина подсказали ему, что он увидит, но не подготовили его к этому. Мумия открыла глаза, похожие на вяленых моллюсков. Такими они были, когда Дуглас видел ее лежащей в саркофаге, над которым Корбин благоговейно провел рукой. Теперь глаза мумии зажглись дьявольским желтым, как у шакала. Зрачок дрогнул, раздваиваясь, Дуглас отшатнулся. Мумия поднялась на скрипучих ногах, вытянув руки по бокам, она была маленького роста, отчего-то это вселяло в Дугласа особенный ужас. Словно ребенок, вылезший из гроба, она пошла на Дугласа, склонив голову на бок. Дуглас не мог двинуться с места, он, не отрываясь, смотрел на ее пальцы: они были объедены по фаланги, открывая желтую кость. «Теперь он служит мне», – сказало дьявольское создание. Слова древнего языка, минуя уши Дугласа, обретали смысл у него в голове. «Я не позволю тебе завладеть им!» – закричал Дуглас, и метнул в нечистую тварь первое, что попало под руку — керосиновую лампу. Когда лампа попала в мумию, пламя взвилось до потолка. Потолок раскололся и провалился в небо с темными звездами, колонны из пламени уходили в пустоту. Статуи со звериными головами окружали огненный алтарь, на которой сидела тварь столь немыслимая, что увидев ее, Дуглас едва не лишился рассудка. С криком он бросился прочь по коридору, натыкаясь на стены и путаясь в портьерах, которыми были занавешены эркерные окна. Красная лестница показалась Дугласу невообразимо высокой и крутой, и, все же, он бросился к ней как к своему спасению. Кровь стучала у него в ушах, сквозь стук он слышал скрип, похожий на поскрипывание кресла-качалки. Дуглас схватился за шишковатое навершие перил и замер, балансируя на краю ступеньки. Под градом катится у него по лицу, в воспаленном уме билась мысль: отчего, о, отчего этот скрип доносился с потолка? Дуглас обернулся и посмотрел наверх. Ужасная тварь сидела на потолке, как муха, и, вывернув голову, смотрела на Дуглас желтыми глазами. Она открыла рот и зашипела, пасть ширилась, в ней клубилась темнота, кружились страшные, черные звезды. Дуглас задохнулся, когда с его губ готов был сорваться крик, тварь бросилась на него. «Помилуй мою душу, Господи!» – всхлипнул Дуглас и спиной назад рухнул в темноту. Он кубарем скатился по лестнице, ступеньки выбивали из него дух. Нос хрустнул, в рот брызнула кровь, подмявшаяся рука под живот рука с треском вывернулась из сустава. Дуглас мешком рухнул на персидский ковер, он искал ее, прыгая взглядом от потолка к стенам, но не мог найти. Где она? Каждая тень казалась ему демоном, каждый шорох - похоронным звоном, а ее не было нигде. Дуглас закрыл глаза, со свистом дыша через выбитый зуб. Ритуалы Корбина приводили в поместье немыслимых тварей, но они всегда оставались в пределах магических кругов или умирали к утру. Дуглас мечтал о том, чтобы египетская ведьма исчезла так же, как они, но она не была такой, как они: она была облечена в плоть, и она была чернокнижницей, демоницей, проклятой ведьмой из забытых времен. Дуглас услышал скрип. Он знал, что это - скрипнули половицы у его головы, вторя им, скрипнули суставы. Дуглас задыхался в дыхании могильника, его лица касались ее пыльные волосы. Дрожащей рукой он нащупал на шее амулет и протянул его навстречу бездонной пасти. Его ладонь оттолкнула шершавая рука. «Оберег тебе не поможет. Я старше, чем твой оберег», – сказала царевна с презрением. Из-за недостающих зубов она шепелявила, Дуглас истерически хихикнул и взвизгнул, когда она схватила его за горло. «Как... как ты завладела им?» – прохрипел Дуглас. Лицо Корбина стояло у него перед глазами, проницательное, умное, холодное. Врата загробного мира готовы были распахнуться перед ним, по делам своим Дуглас знал: это будет не рай. Это и не будет ад, это будет некрополь под темными звездами, на троне которого восседает ее чудовищный бог. «Он – мой раб. Он всегда принадлежал мне». Сумерки в холле стали еще темнее, откуда ни возьмись, появились стаи жирных, блестящих мух. Они облепили стены, светильники, залитый кровью пол, стаи мух вихрем завивались под потолком. На вершине лестницы мраморным кадавром стоял Корбин, обнаженный, белый, как мел, опустив руки по бокам. Нахмурившись, он глядел холл, под его взглядом мухи разлетелись. На персидском ковре лежал остов, покрытый кусками жеванного мяса, с торчащими вверх ребрами, похожими на переборки корабля. На коленях у остова стояла женщина, почувствовав взгляд Корбина, она поднялась, отбросив за спину тяжелые черные волосы. Когда она обернулась, он увидел, как она хороша: медовая кожа, высокие скулы, твердый подбородок и широко расставленные желтые глаза. В то же время, в ее красоте заключалась дисгармония, тяжелые черные брови и квадратная челюсть придавали ее лицу жестокий, алчный вид, а надменный взгляд вызывал необъяснимую тревогу. «Моя царица», – Корбин склонил голову. Царевна сделала ему жест спуститься и он пошел вниз по ступенькам, остановившись перед быстро гниющим остовом. Мясо на глазах чернело, покрывалось пленкой слизи, и приобретало зеленоватый оттенок. «Он был хорошим слугой. Разве это было необходимо...», – начал Корбин. Царевна прижала палец к губам, Корбин замолчал, глядя на нее исподлобья. «Скоро все станут моими слугами». «Он был...» – снова начал Корбин. Царевна постучала себя пальцем по губам. Корбин сглотнул, прервавшись на полуслове. Он опустился на колени и наклонил голову. «Ты нетерпелив, потому что помнишь не все о твоей прежней жизни. Я научу тебя, как вспомнить и как быть хорошим рабом». «Лучше всего я помню, как ты достала из моей груди еще бьющееся сердце». Царевна положила Корбину ладонь на темечко и заставила его поднять голову. Ее движения стали свирепыми, лицо потемнело. Она вгляделась Корбину в глаза - и рассмеялась. «В этой жизни ты достиг прежнего могущества. Оно не сравнится с моим. Но теперь учитель я, а ты – ученик. Тебе придется платить за свое обучение так же, как платила я». Она взяла Корбина за щеки, разглядывая его напряженную шею, обнаженную грудь с красными следами зубов у соска. Корбин сглотнул, он положил руки на колени, потянулся к ее щиколотке, но так и не решился коснуться ее. Царевна кивнула: «Говори». «Я желаю тебя и твоей гибели одинаково сильно, - признался он, касаясь ее ступни согнутыми пальцами. – Однажды я найду способ взять верх и тогда ты станешь моей наложницей, а не я - твоим». Она улыбнулась. Когда Корбин говорил, он наклонялся все ближе к его лицу, с последними словами его губы почти коснулись ее губ. «Тебе придется для этого очень постараться», – сказала она и прижалась зубами к его губам. Корбин вскрикнул, кровь из прокушенной губы брызнула на ковер. Царевна засмеялась, мухи, отвечая на ее смех, жужжа, закружились под потолком с новой силой.