holy

я могу сражаться, но дьявол побеждает, и я упаду, как святой, который согрешает, прости меня, Отец, я слаб. Он неприкасаем. Недосягаемый дьявол, который не даёт и шанса на спокойное и беззаботное существование. Если бы только кто-то узнал об этом, я бы не выжил. Господи, я так согрешил. Сравнить бы ещё мое жалкое, мерзкое и никчёмное существование с понятием "жить". Каждый атом в этом теле настроен на уничтожение, всякая мысль готова к истреблению разума. Спокойствие давно стало чем-то далёким и недостижимым. Безумие. Зачем он является мне во снах? Самый укромный и милый душе мир сновидений стал переполнен отчаянной ненавистью к себе и стыдом. По утрам вид запятнанных накрахмаленных простыней смешивается с противной дрожью в одно сплошное смущение. Так не должно быть. Изящные пальцы мягко пробегают по макушке, почти что не касаясь, замирая в невесомости на долю секунды, оставляя толику тепла, после вовсе исчезая. Как только он уходит, я открываю глаза; веки, что были так сильно сжаты, до белых пятен пульсируют, надоедливо напоминая о греховности. Стоило ему выйти, как собственные пальцы разжались, оставляя учебник с помятыми страницами и вмятинами от ногтей. Тело буквально содрогалось, в то время как мысли занимал только мужской силуэт в школьных шортах, что были выше колена и так некстати подобраны как раз по фигуре, не оставляя ничего для паршивого воображения одержимого этим мальчишкой. Весеннее тепло приносило спокойствие измученной душе, наполняя ее благоговением и благодарностью, в то время как сердце истекало черной кровью, так идеально сочетающейся с не менее темными, наполненными непотребством мыслями и мечтаниями. Мерзкое тело реагирует, словно часы, без перебоя. Картинки, сменяющие одна другую в замедленной пленке, не оставляют возможности для всего рационального. Идеальное тело извивается под струями воды, пока хозяин ловит ресницами капли, а мягкие лучи раннего солнца, исходящие из маленького окна, оседают на широких плечах. Он прекрасен. Я убегаю, не следя за тем куда, будто ноги сами знают дорогу. Кажется, меня заметили. Вероятно, меня заметил и он. В узкой и совершенно неуютной комнатушке раздаются тихие полу-всхлипы и шипение, а движения руки такие резкие и порывчастые, наполненные тревогой и отчаянным стыдом. Как только последняя капля мажет по плоскому животу, тело само неосознанно падает на колени, а руки хватают самое дорогое — библию, торопливо прикладывая к влажным губам и покрасневшим щекам. Губы шепчут просьбы о прощении и помиловании, когда мысли вторят безумному желанию его прикосновения. *** Все же, это не так сложно наблюдать за тем, как его тело движется в такт с ее. Совершенно ни одна клетка этого самого организма не протестует увиденному, но где-то внутри что-то рушится и падает с глухим стуком вниз, оставляя после себя только надоедливое ощущение тяжести в солнечном сплетении. Он чертовски правильный: конечно, он должен держать девушку за талию так, словно она хрупкая статуэтка, нет сомнений, что его пальцы должны впиваться в ее бедра, будто они самое приятное, что он держал в руках, конечно, он обязан целовать ее так, как бы он делал это в последний раз. Всё до сумасшествия правильно, так идеально, что от одной мысли будто слышится скрип от чистоты их действий. Тошнота подступила неожиданно, хотя вполне оправдано, как бы паршиво и неуважительно это не звучало. Это так неправильно — ненавидеть и испытывать зависть, ревность и любовь, что от этого хочется поскорее вскрыть глотку. На мгновение наши взгляды встречаются и желание сорвать с себя кожу становится невыносимым. Его взгляд наполнен обыденной самоуверенностью, что так шла прищуренному лисьему разрезу глаз. В то время как он откидывает голову назад, немного закатывая глаза от такого правильного удовольствия, на губах появляется лёгкая ухмылка, которая делает его губы еще более пухлыми и так неправильно привлекательными. Пока она касается его шеи своим отвратительным ртом, что схож с рыбьим, а руки обхватывают излюбленные солнцем плечи, из моей головы не хочет пропадать визуализация ее смерти. Мое собственное тело реагирует на его тихие стоны как на самую дивную мелодию, заставляя низ живота приятно тянуть. Как же я слаб и противен, греховен до кончиков волос. Только он заканчивает, смотря прямо в мои глаза, а эта особь, переведя дух и взгляд, замечает меня, выглядя ошарашенно, я медленным шагом покидаю это проклятое место. В этот вечер черная книга правды остаётся запятнанной слезами в перемешку с белесыми каплями ненависти к нему и бесконечной любви. испей мои слёзы, я в твоей милости, я так сильно люблю тебя, но я не достоен, я отдам свою душу, принеси меня в жертву, потому что твоя любовь священна, священна.