***
Стадии сменяют друг друга как по долбанному расписанию. Радоваться бы — в кои-то веки биологические часы заползли в понятие нормы — да не выходит. У Тони слишком давно не было течек. Он отвык от торжества тела над разумом. Первые тревожные звоночки, подобно аварийной сирене с надписью «ДЕРЬМО! ДЕРЬМО!», заявляют о себе на следующий день. Он просыпается с абсурдным вопросом: а не его ли, Тони, вина, что отношения с Роджерсом отправились к праотцам? И всё бы ничего — в голову морального мазохиста какой бред только не придёт, но дальше, как известно, больше. Когда Тони входит на кухню, где до него уже оказался Роджерс, природа берёт своё. И виной тому чёртов взгляд побитой собаки. — Да что?! — рявкает Тони, заметив, как Роджерс на него пялится. Светлые брови приподнимаются в удивлении: уход от привычного сценария. Обычно Тони просто игнорирует присутствие Стива. Не Стива. Роджерса. — Эм... ничего? — спрашивает тот, неловко кашлянув. Его шея покрывается красными пятнами. Очень контрастно на фоне белой футболки. «Как мальчишка», — фыркает Тони. И именно на эту мальчишескую открытость и огромные голубые глаза он когда-то запал. Больше всего в Стиве его подкупала искренность. От которой нихера не осталось. Слышишь, Старк? Ни-хе-ра. Повторяй это себе почаще, ты же умный мальчик. Стив всё ещё похож на простого парня из Бруклина, если не брать в расчёт скалистый рельеф его мышц. Не «кто ты без своего костюма?», но «погибать — так плечом к плечу». Самое паршивое: ничего не менялось. В Сибири Тони видел тот же взгляд, что и всегда: взгляд человека, твёрдо верящего в своё дело. Далеко не сразу, со скрипом, но Тони понял, что просто подменял понятия. Ведь искренность куда привлекательнее банальной твердолобости. — Твой запах, — продолжает вдруг Стив. — Он... Ты ведь знаешь? Он изменился. Скоро твоё цветение, Тони? — Тебя… —***
Всегда одно и то же. Сначала он злится, затем тоскует, потом ластится ко всему живому, а под конец впадает в уныние и замыкается в себе. И если первые две фазы были пройдены (хоть с позором, но пройдены), то третья вызывала и продолжает вызывать лёгкие приступы паники. Тони не хочет пересекаться с обитателями башни. Особенно, если это — Стив. След от укуса, вопреки ожиданиям, не наливается новыми красками. Напротив: бледнеет всё больше и больше. Тони едва ли что-то чувствует. Может, сожаление — о потраченном времени. Лишний расход ресурсов. Расточительство. Он продолжает думать о словах Стива — желание называть того исключительно по фамилии теперь кажется идиотским — насчёт причин, вызвавших течку. Дело не в прощении, ведь прощать Тони не то чтобы умеет. Одна из немногих областей, в которой он не преуспел. Хотя, казалось бы, косячных дел мастер должен на уровне инстинктов забывать причинённое зло. Однако хер там. Даже два. Нет, дело явно не в Стиве. Не в прощении. Но, возможно, в безразличии? Которое медленно, но верно набирает обороты. Если не считать последние пару дней, где сдвиг по фазе происходил на фоне гормональной перестройки. Тони утешает себя этими мыслями, едва замечая, что вторая стадия симптоматики закончилась, а третья не наступила. Ему не хорошо и не плохо. Просто пусто. Как звёздам в открытом космосе. Или одинокой банке майонеза в холодильнике. Едва ли есть что-то, способное такую банку заинтересовать, если кругом, куда ни глянь, ледяная белизна замкнутого пространства. И Стефан врывается ярким красным пятном, эдакой склянкой, на этикетке которой написано «КЕТЧУП. ОСТРЫЙ ПЕРЕЦ ЧИЛИ». Врывается, разгоняя холод и пустоту. Выдерживая лёгкую дистанцию, но не слишком большую — мол, если что, я рядом, на соседней полке. — Ты мог просто сказать всё как есть, — говорит Стефан, расслабленно откидываясь на спинку деревянного кресла. Это кресло он, кстати, притащил с собой. Прямо в лабораторию. Из портала. Пафосный придурок. Тони смотрит на его согнутые в локтях руки, на сложенные в молитве пальцы. Он знает, почему Стефан любит этот жест: так подушечки опираются друг о друга и тремор меньше заметен. Разглядывая бурые шрамы, Тони думает, что они по-своему красивы. Такие...стефановские. Подходящие под его антураж. Всё в этом человеке — от колдунских сапог до тронутых сединой волос — гармонично вписывается в образ. Монолитная скульптура без отдельных составляющих. Стефан говорит: — Какой сегодня день цикла? Тони отвечает: — Ты когда-нибудь смешивал кетчуп и майонез? — Что? Я не... что? Тони фыркает, кратко улыбнувшись своим мыслям. Кукушка, видимо, уже того. — Не обращай внимания, так, небольшой соцопрос. — Он кружит по лаборатории, пытаясь чем-то занять руки. К Стефану лучше не приближаться: какими бы друзьями они ни были, но омега чует неповязанного альфу, просится к ласке и теплу. — Течка ещё не наступила, если ты об этом. Я где-то между второй и третьей стадией её симптомов. Стефан заинтересованно выгибает бровь. У каждой омеги свои реакции на приближающуюся гормональную бурю: одни становятся плаксивыми, другие — отчуждёнными, третьи — радостными. Тони повезло. У него едва ли не весь комплект эмоций, стихийно сменяющих друг друга. Будто измученное, вечно игнорируемое тело отыгрывается по полной. Тони прикусывает губу, размышляя над этим вопросом. Не хотелось бы угодить на третью стадию — «дайте мне любовь всего мира» — в присутствии Стефана. Это было бы... неловко. Тони мало чем можно смутить, но всё же. Он называет Роуди медвежонком, а Брюса — шоколадной конфеткой. Но в их дружбе это приемлемо. А в дружбе со Стефаном... Стефан — мармеладный утенок? Венская вафелька? Не удержавшись, Тони громко фыркает, качает головой. — Я тебе не мешаю? — раздаётся глубокий баритон. — Ты явно ведёшь диалоги в своей голове. Может, вернёшься к реалиям? Я так и не понял, почему ты придумывал ложные оправдания, не раскрыв истинной причины. Тони, сдавшись, перестаёт нарезать круги и садится за рабочий стол. Точнее, за некую конструкцию, которая вмещает кучу чертежей, инструментов и металлических деталей. — И как ты себе это представляешь, мистер Доктор? — он складывает руки на груди, невольно защищаясь. Стефан замечает. Чуть поджимает губы. — Эй, привет, сегодня не увидимся, у меня течка, чмоки-чмоки? — Да, что-то вроде того. Как ты правильно, хоть и несколько искаженно заметил, я — доктор. Подобные темы мне не в новинку. — Гормоны и репродуктивная система — не твоя специализация, насколько я помню. Стефан пожимает плечами, разводит сомкнутые ладони. — Предупреждён — значит вооружён. Я бы хотел понимать, с чем связаны отклики моего второго пола: с твоими физиологическими процессами или чем-то ещё. Слова — довольно лестные по смыслу, но безобразные по звучанию — заставляют что-то замереть внутри Тони. Сердце пропускает удар, как в сопливых мелодрамах, а пальцы невольно вцепляются в бока, чтобы скрыть лёгкую дрожь. Тони выбирает один из своих самых безразличных голосов и спрашивает: — А какие ещё могут быть причины? Реагировать на предтечную и течную омегу — вопрос физиологии. Реагировать на омегу в принципе — вопрос симпатий. Однако ответ Стефана звучит совершенно иначе: — Газ, яд, токсины. Порча, магический сглаз. Вариантов много. Тони чувствует, что его вежливо отшили. Он заставляет себя усмехнуться: уголки губ дергаются в улыбке, но та больше походит на мышечный спазм. — Легче поверить в то, что тебя кто-то сглазил, чем в то, что я могу быть симпатичен неприступному доктору Стрэнджу, величайшему магу Земли? Тони хочется придушить скулящую омежью суку, которая разевает пасть в самые неподходящие моменты и пользуется его ртом для извержения моральных нечистот и слезливого бреда. Едва ли подобные выражения заденут его в обычное время. А если и так — никому плакаться Тони не станет. Но сейчас как перемкнуло, заклинило. Он хочет сказать: «Не бери в голову». Хочет сказать: «Это просто гормоны». Но не может себя заставить. Смотрит куда-то в стол, а в мыслях заползает глубже и глубже в кроличью нору. — Я вовсе не это имел в виду, — отвечает Стефан, и по шуршанию его плаща ясно: сменил позу, подался вперёд. — Ты ведь понимаешь? Тони снова кривит уголок губ в улыбке: мол, нормально, не парься. — Нормально, не парься, — повторяет он вслух, покрепче сжав пальцами бока. — Извини, мне пора работать. — Тони... — голос звучит искренне, но тот не поднимает взгляда. Резко крутанувшись в кресле, Тони выводит голограмму со старыми чертежами и наугад листает данные. — Пятница, детка, — говорит он, — пробей эти показатели по формуле Шиллера. — Уже выполняю. Умница. Подыграла. Пятница — единственное разумное создание, в котором Тони не сомневается. Когда повисает тишина — Стефан покинул лабораторию, — Тони опускает голову в ладони и выдыхает. Его поведение отвратительно. Ещё хуже, чем у сопливого подростка. Даже Паркер так себя не ведёт, хотя мог бы — по возрасту положено. Чёртов Стив со своей чёртовой меткой. Показал, что может быть по-другому: не разовый перепихон, не легкомысленные встречи, не отношения от одиночества или скуки. По-другому. Лучше. На доверии, на нежном поцелуе в щеку, на «мой хороший», на «самый нужный». Если Тони и доверял кому-то безоговорочно и неотвратимо, то именно Стиву. Какая ирония. Даже с Обадайей он в итоге не чувствовал себя настолько преданным. Тони опускает руки на колени, склоняет голову вниз. Как приговорённый к казни, он слепо идёт на плаху в своём сознании, зная, что эта течка не принесёт ничего, кроме душевного раздрая и ноющей боли в незаживающих ранах.***
— Эй, пирожочек, — тянет Тони, упираясь щекой в завитки тёмных кудрей на чужой макушке, — ты ведь мой лучший друг. Брюс выдыхает, деловито поправляет очки на носу. Тони облепил его собой, как осьминог, хорошо ещё сверху на плечи не уселся. Это явно мешает научной работе, которой занимается Брюс, но бета со всем пониманием относится к фазам омеги. — Разумеется, Тони. Мышка несколько раз кликает под бледными пальцами. Тони, нависающий сверху, будто зацепившаяся за бамбук панда, впирает взгляд в монитор. Там стройные колонки цифр, какие-то диаграммы. Но мозг не хочет соображать и принимать участие в общегениальном штурме. Нет, Тони это сейчас не нужно. А что ему нужно, так это покрепче обнять Брюса и неслышно поскулить на его плече. — Ты, эм... Что это за звуки? — спрашивает Брюс и хочет развернуться, но Тони не позволяет, усиливая объятия и превращая их в подобие захвата. — Это всё из-за фаз. Глубокий выдох. — Я знаю, Тони. — Мне грустно, Брюс. — Я знаю, Тони. В его голосе слышна забота и какое-то лёгкое, необидное снисхождение, будто Брюс беседует не с братом по научному цеху, а с малым ребёнком. Это заставляет Тони улыбнуться. На пару мгновений бледная ладонь накрывает его собственную, чуть сжимает. Чужое тепло, хоть и краденое, но греет. Да, всё-таки Брюс — отличный парень. Не желая навязываться ещё больше, Тони, напоследок стиснув в пандовских объятиях Брюса, оставляет того корпеть над её величеством Наукой. Коридоры башни пусты и безлюдны. Тони не знает, радоваться этому факту или нет. С одной стороны, он не хотел бы нарваться на Наташу или Барнса, потому что омежье нутро не доверяет этим альфам, а приближающаяся течка только усугубляет ситуацию. С другой стороны, Клинт, Паркер и Тор явно могли бы помочь на третьей стадии его состояния. Их и просить бы, пожалуй, не пришлось. Занятый приятными воспоминаниями, Тони заруливает на кухню и обнаруживает две интересные детали. Первая — открытый настежь холодильник. Вторая — торчащая из-за дверцы задница Стефана. Плащ укрывает все интимные места, даже жаль — такое добро пропадает. Раздосадовано цокнув языком, Тони проходит к столу и опирается на него бедром, складывает руки на груди. — В Тадж-Махале кончились припасы? — спрашивает он елейным голосом. Стефан от неожиданности с глухим «бум» ударяется головой о полку. Раздаются приглушённые ругательства. Наконец он выпрямляется, одергивая рукой смятые складки своих одеяний, и закрывает дверцу холодильника. — Кончился грейпфрутовый сок, — произносит он невозмутимо, встречаясь взглядом с Тони. Чуть пожимает плечами, словно делает одолжение. Затем, нахмурившись, добавляет: — Камар-Тадж, Старк. Ты ведь знаешь. Тони кривит нос, мол, какая разница. Он хочет ответить на язвительное «Старк» не менее язвительным «Стрэндж», но не успевает. Стефан опережает его, подняв ладонь. — Я хотел бы извиниться. На секунду повисает пауза, будто сказанные слова — неожиданность для них обоих. Из уст Стефана они и вправду звучат как-то... диковато. Не по фактуре. — Если ты из-за сока... — начинает Тони, чтобы свести в шутку, машет рукой — неважно, мол, мелочь. — Ты ведь понимаешь, что речь не о дурацком соке. В Тони бурлят эмоции. Он на третьей фазе, да какого чёрта ему так везёт? Едва получается удержать в узде омегу, которая хочет броситься в объятия и твердить, что очень-очень сожалеет об их ссоре, так ещё и Стефан со своими извинениями. Сгорел гараж, гори и башня, не иначе. Всё, что Тони удаётся сделать — неуверенно крякнуть: — «Рич» — не дурацкий сок. Брови Стефана достаточно саркастичны, чтобы Тони ощущал себя идиотом. Он бормочет что-то про всяких магов, некстати появившихся на кухне, как вдруг Стефан в два больших шага сокращает расстояние между ними. Смотрит прямо в глаза. Говорит приглушённо: — Я не имел в виду то, что сказал. Ты должен понимать это, Старк. Сам ведь называешь себя гением. Вот и подумай. Тони собирается что-то ляпнуть в ответ, но не успевает: Стефан подаётся вперёд, медленно, но неминуемо, как асфальтный каток. Тонкие ноздри чуть раздуваются, когда он вдыхает воздух около лица Тони. Затем — чуть ближе к шее. У Тони мозги плавятся в желе, поэтому он не сразу соображает: Стефан его обнюхивает. Нет, не так. Стефан! Его! Обнюхивает! Он бы мысленно поставил ещё несколько восклицательных знаков, но не сейчас. Ступор слишком силён. А ещё сильны инстинкты, которыми живет его второй пол. — Уже скоро, да? — шёпотом спрашивает Стефан, не отдаляясь, находясь по-прежнему чуть сбоку от лица Тони. Тот кивает в ответ, а потом, не удержав на эфемерном поводке омежью сущность, тянется вперёд, утыкаясь носом в изгиб чужой шеи. У него волосы на загривке встают дыбом от страха, что позволил себе слишком много, но за воротником плаща, за слоями синей туники кожа альфы пахнет так успокаивающе, так приятно, будто специально для Тони. Одной рукой Стефан обнимает его за плечи — не интимно, скорее дружески, и чуть отстраняет от себя. Ловит немного пьяный взгляд, сам при этом оставаясь до обидного спокойным. — Как дела с Роджерсом? — спрашивает он, следя за реакцией Тони. Тот вдруг ощущает себя словно на допросе. — Никак. — Ответ выходит чуть резче, чем того требует ситуация. Тони освобождается от веса чужой руки. Видимо, Стефан отходить не собирается, поэтому приходится отодвинуться назад, на стол. Упираясь одной ладонью в деревянную поверхность, не касаясь левой стопой пола, Тони чувствует себя до странности нелепым и открытым. Стефан не меняется в лице. Не отводит взгляда. Его серые радужки, кажется, погружают в какой-то гипноз. — Тебя как омегу всё ещё тянет к этому альфе? Тони думает, что Стефан слишком нагло себя ведёт. Что у него слишком напористый взгляд, капризный рот и сладкий запах в изгибе шеи. — Это личное, — отвечает он, сощурившись. Ему не нравится эта тема и не нравится доминирование Стефана. Особенно сейчас, на третьей фазе, когда он больше всего нуждается в тепле, а не нравоучениях. — Личное, значит. Вот как. — Именно. Они буравят друг друга взглядами. Тони не понимает, как попытка примирения снова превратилась в ссору. Ему не нужны эти эмоции. Только не сейчас, спасибо. — Мне пора уходить. — Опять спасаешься бегством, Старк? Скрипнув зубами, Тони всё же отодвигает нависающего над ним Стефана, обходит его по дуге. — Тебе вообще-то тоже пора уходить, — цедит он сквозь зубы. Какая-то детская в своей яркости обида застилает глаза. — И купи себе чёртов сок, будь добр. Удивление на лице Стефана позволяет злости отступить. Тот, кажется, даже чуть кривит уголок рта — будто пытается подавить улыбку. Но, так ничего и не сказав, Стефан коротко кивает и выходит через портал. Плащ гордо развевается за широкой спиной. Вот и помирились. Вот и чудненько. Блядь.***
Четвёртая фаза довольно спешно сменяет третью. Тони и самоненависть — почти синонимы, и сейчас это заметнее в разы. Он валяется на застеленной кровати несколько часов кряду, даже дольше, чем во время сна. Из динамиков о чем-то тоскливом поёт Hozier, сменив привычных на своём посту AC/DC, Deep Purple и Pink Floyd. Тони слишком грустно, чтобы вставать. Где-то в глубине черепной коробки, в одном из тёмных её углов он думает о том, что сам виноват в своём одиночестве. Здесь, на поверхности сознания, он шутит: — Пятница? Может, пересмотреть «Сумерки»? Та многозначительно молчит, но Тони не в обиде. Он мог бы спросить о «Пятидесяти оттенках», но ещё не настолько пал духом. Так сказать, его внутренняя богиня сопротивляется изо всех сил. Он предавал и играл с чужими чувствами куда чаще, чем подобное проворачивали с ним. Но от этого не легче. Может, дело в моменте. Буйная молодость прошла в окружении людей, похожих на самого Тони: для них отношения на ночь были нормой, в которой знакомство не считается обязательным атрибутом. Но позже... Позже. Когда Тони перестал быть мудаком (или стал им в меньшей степени), боль стала реже, но ярче. Ему так тоскливо, будто на душе скребут не кошки, а доисторические ящеры размером с высотку. Он узнаёт это ощущение, почти забытое, далекое, но первобытное. Омега не чувствует себя в покое и безопасности. А потому хочет гнездиться. Подобным дерьмом он перестал заниматься ещё до Стива. Течки проходили легче, незаметнее. А сейчас Тони, мысленно подняв белый флаг и приняв поражение, кое-как встаёт с кровати. Ссутулившись, протяжно выдохнув, он отправляется на поиски нужных вещей. Ему не надо задумываться слишком долго: инстинкты сами ведут к цели. По прошествии часа Тони снова лежит на кровати. Вокруг него — невысокое ограждение в виде честно украденного хлама. Здесь халат Брюса, толстовка Паучка, старая и позабытая футболка Пеппер, шарф Роуди (который тот отказался надевать чаще, чем раз в год из-за надписи «ЖЧ КРУЧЕ ВОИТЕЛЯ»). Тони хотелось добавить в свой список майку Стива, но риск быть замеченным слишком высок. Запахи смешиваются, но обострившееся из-за течки обоняние позволяет разделить их на составляющие. От халата пахнет травами — жасмин, мелисса, мята — потому что у Брюса тут и там разбросаны чашки с его супер-чаем. Сейчас это успокаивает, прочно ассоциируясь с уютом и безопасностью. От толстовки Питера пахнет яблоками: он часто надевает капюшон поверх только что вымытых волос, а любовь к яблочному шампуню Тони заприметил давно. Это забавно, ведь сами яблоки карапуз не очень-то жалует. Но шампунь с запахом гамбургеров к сожалению (или к счастью) в массовое производство не запустили. Футболка Пеппер пахнет её духами. Их дарил Тони — по подсказке Пятницы, разумеется. Даже удивительно, насколько стойким оказался запах. Он, конечно, едва уловимый, но всё же узнаваемый. На лицо наплывает грустная улыбка: Тони скучает по своей Пеппер, заботливой и сильной, а главное — очень, очень терпеливой. Сейчас она вместе с Хэппи в Ирландии — свадебный подарок от Тони. В конце концов, его девочка заслуживает счастья. Как никто другой. Роуди тоже нет в штатах: участвует в дипломатических переговорах в Ваканде. Его шарф не пахнет ничем — только, пожалуй, железом. Всё, что слишком долго лежит в лаборатории Тони, начинает так пахнуть. Но железо — это хорошо. Это спокойно, привычно и безопасно. Жаль, здесь нет маминого фартука. Тони всегда таскал его к себе в комнату в... сложные разы. Мучительно краснел, если она замечала и умилительно вздыхала, но всё равно таскал. Плащ Стефана тоже не помешал бы: вокруг — оберег в виде украденных вещей, только накрыться нечем. Поджав под себя ноги, свернувшись в позу эмбриона, Тони не замечает, как засыпает. Всюду витают запахи — множество, множество запахов, — которые дарят покой измученному разуму. Тони не знает, что, не сумев дозвониться и отыскать его в лаборатории, перепуганный Стефан войдёт в спальню и замрёт на пороге, увидев нетипичное для такого человека, как Старк, гнездование. Усмехнётся похищенному тряпью, погладит Леви по мягкому воротнику и беззвучно кивнёт, наблюдая, как тот укрывает собой Тони. Как исчезают под красной тканью босые пятки. Тони не знает, но Пятница потом расскажет. Пятница — просто золото.***
Открыв глаза и оглушительно зевнув, Тони кое-что осознаёт. Во-первых, ему очень тепло. Во-вторых, течка вот-вот начнётся. Причиной первого, что удивительно, оказывается Леви. Ну а второго — время. Выбравшись из-под бескрайних подолов плаща, Тони обещает себе подумать об этом позже. Сейчас — прямой курс на ванную. Оказавшись около раковины, он обыскивает полки шкафчика и находит, наконец, нужное средство. Хвала богам, не в первобытное время живём — нет нужды лепить кленовый лист в промежность. Правда, боги вряд ли в курсе, что их восхваляют за изобретение необходимых гигиенических хреновин. Тони смотрит на бело-голубую пачку с символом «Ω», затем откладывает в сторону и тщательно моет руки. Он срывает этикетку, выдавливает блистер и неприязненно косится на медицинскую вакуумную помпу, по виду смахивающую на секс-игрушку. Но лучше так, чем ходить с анальной пробкой или чем-то подобным. Сделав всё необходимое, Тони несколько морщится от резких движений. Тело, давно забывшее о подобных средствах, не хочет спокойно принимать инородный предмет. В очередной раз подумав, что это наилучший вариант, Тони заставляет себя пройтись по комнате, вернуться в спальню и обойти периметр. С каждым шагом дискомфорт становится терпимее. Он успевает принять контрастный душ, почистить зубы и убрать лишнюю щетину, а потом инстинкты накрывают с головой и правят бал. Словно сомнамбула, он выходит в общий коридор и направляется в сторону гостевых спален. В самой дальней части этого крыла находится спальня Стива, и не нужно быть гением, чтобы сложить два и два. Однако добраться до искомой точки не удаётся, так как путь лежит через кухню. И именно там, на кухне, сидят альфы: Стефан и Стив. Не обращая внимания на первого, Тони осоловело глядит в сторону Стива, а омега внутри нашёптывает, что всё правильно, что его альфа позаботится, окружит теплом и, возможно, он наконец-то понесёт. Тони не замечает, какая напряжённая тишина висит в воздухе. Густая, плотная: протяни, кажется, руку — сможешь сжать в пальцах. Стефан сидит у барной стойки, Стив — в противоположном углу, на стуле. У обоих руки сложены на груди, плечи и корпус поданы вперёд, а подбородки опущены: боевая стойка для атаки, горло прикрыто. Тони стоит между двумя альфами, как котёнок, которому нужно выбрать нового хозяина. Был бы он в адеквате, закатил бы глаза и послал обоих нахер с такими показательными выступлениями. В момент, когда Тони делает шаг в сторону Стива, а тот поднимается навстречу, что-то происходит. Меняется. Тони чувствует это: вместо спокойного и тёплого доверия внутри нарастает ужас. Невнятная, бестолковая паника, которая так громко орёт сигнальной сиреной, что Тони на несколько секунд закрывает глаза и трясёт головой, чтобы вернуть ясность рассудку. Ясность не возвращается. Его зрачки ширятся и ширятся, сердце клокочет где-то в глотке, а руки против воли сжимаются в кулаки до побелевших костяшек. Осознание приходит не сразу, но всё же приходит. Омега помнит. Сейчас, в начале течки, в эпицентре обострившихся чувств и инстинктов, эта сущность внутри него помнит происходившее в Сибири. В тот момент они со Стивом уже надорвали их связь, долго оставаясь порознь и нанося друг другу всё новые и новые шрамы на сердце, а течки прекратились после Заковии. Однако сейчас, когда модус омеги полностью взял своё, затмил сознание и наполнил Тони от макушки до самых пят, эта блядская Сибирь аукнулась. Тони дрожит как осиновый лист. Он напуган, но готов сражаться. Защищаться. Потому что этот альфа поднял руку на свою омегу. Не просто пощёчина, не спарринг, даже не семейный скандал, что перерос в синяки: Стив вонзил щит прямо в грудь, на миллиметр ниже реактора, подставив под угрозу жизнь своей пары. А будь эта пара беременной — то и жизнь потомства. И если Тони, заливая горе алкоголем в количествах, близких к смертельным, смог отпустить этот момент, то его омега — нет. Этот альфа — угроза. И глаза видят перед собой не опору и надежность, нет, они по-прежнему видят звёздный щит и наполненные ненавистью голубые радужки. Этот альфа не подходит для пары. Этот альфа — табу. Мускулистые руки превращаются в потенциальное удушение. Запах больше не кажется мягким: страх вытравливает все приятные воспоминания и ассоциации. Тони смотрит на Стива, но не видит его. Стив смотрит на Тони, и, понимая происходящее, хочет завыть и опрокинуть к чертям собачьим стул, на котором он сидел. Тони делает назад шаг, другой, третий, пока не натыкается спиной на грудь Стефана. Он осознает это не сразу: его взгляд всё ещё направлен на альфу, запах которого становится агрессивнее с каждой секундой. Когда макушка Тони утыкается в подбородок Стефана, Стив низко рычит. Мелькают появившиеся клыки — удивительно, но их с Роджерсом циклы, кажется, совпали, раз у того начался гон. Да только это не имеет значения. Теперь — наверняка. Инстинкт самосохранения куда выше, чем потребность в вязке, ведь именно от того, как омега себя сохранит, будет зависеть продолжение рода. Даже если сознание Тони не хочет детей, его подсознание с этим не согласно. Дрожащая ладонь обхватывает Тони поперёк груди — жест защиты. Стив скалится ещё больше, но Стефан остаётся спокойным, словно гора. Он чувствует, что омега боится и хочет уйти в безопасное место, а не болтаться между молотом и наковальней. И пусть в глазах других альф поведение Стефана вряд ли бы сочли достойным, ведь уйти от брошенного вызова — позор, но он делает выбор в пользу Тони. Поступает так, как будет лучше для омеги. «Слышишь, Роджерс? Ты весь — сплошное сражение, твердолобость, для которой война важнее её первопричины, — говорит его взгляд. — Но Тони — превыше всего. А ты так этого и не понял».***
Свет в спальне приглушён, а окна зашторены. День сейчас или ночь? Тони плохо ориентируется во времени, но это меньшая из его нынешних бед. Он силится понять, была ли сцена на кухне явью или полусонным бредом. Невольно перед глазами всплывает образ Стива, а следом за ним — лёгкие, но достаточно цепкие отголоски паники. Когда первый пик бушующих гормонов сходит на спад, адекватность возвращает бразды правления, поэтому шарахаться от Стива он больше не будет. До следующего пика. Судя по надоедливой тупой боли внизу живота, этот самый пик не за горами. Тони переворачивается на другой бок, наслаждаясь теплом плаща. Он по-прежнему находится в своём логове из украденных вещей: если очень сильно постараться, можно притвориться, что ничего не было. Тони вообще мастер в таких делах. Да только в комнате явно ощущается запах Стефана, и дело не в Леви. Являясь взрослым и разумным человеком, Тони решает игнорировать ситуацию и прикидывается спящим. Если повезёт, у того просто кончится терпение и он свалит обратно в свой храм. — Я чувствую, что ты не спишь. Запах при бодрствовании резче. Надеюсь, ты не упустил это из виду. Голос Стефана тихими, но мощными волнами проникает прямо в мозг, минуя уши. Тони открывает один глаз и разглядывает его лицо. — В моей спальне умничать разрешается только мне. Он закрывает глаз обратно и натягивает плащ до самой макушки, из-за чего босые пятки остаются неприкрытыми. Если бы Тони мог читать мысли, то его бы заинтересовал факт: Стефан считает его пятки очень умилительными. Но за телепатией это к профессору Икс, тут другими талантами богаты. Стефан сидит на стуле прямо около кровати, но приближаться не рискует. Без согласия омеги в такие моменты личным пространством пренебрегать не стоит. — И что, чёрт возьми, было на кухне? — спрашивает Тони. Из-под плаща его голос звучит глуше, чем обычно. Засмотревшись, как Леви перебирает тёмные пряди волос, Стефан отвечает не сразу: — Я счёл необходимым убедиться, что ваша с Роджерсом связь не послужит новым началом старых отношений. То ли от серьёзности темы, то ли перерыв в гормональных скачках закончился, но боль в животе усиливается. Тони посильнее сжимает колени, скрючившись как эмбрион. — Я не хотел вмешиваться, — продолжает Стефан, не дождавшись никакой ответной реакции, кроме фырканья. — Ты должен был принять решение самостоятельно. От возмущения Тони сдёргивает с головы плащ — волосы его при этом выглядят так, будто он пережил удар током, — и сводит брови на переносице: — Не хотел вмешиваться? Ты меня, на секундочку так, открыто обнюхивал. Старый манипулятор! Стефан пожимает плечами, чуть кривит уголок губ: — Немного сжульничал. Он выглядит настолько спокойным и самодовольным, что у Тони от злости дёргается глаз. Запахи, которые по-прежнему хранят вещи, помогают успокоиться, но пара литров травяного чая а-ля Беннер пришлись бы кстати. Тони собирается открыть рот, чтобы отбить подачу в этом негласном диалоге «кто из нас может быть большим мудаком», но резь заставляет скрючиться в три погибели. Он невольно сжимает зубы, пока капля пота течёт по виску. Таких острых спазмов не было давно, слишком давно, чтобы о них помнить и заранее побеспокоиться об уединении. Стефан, увидев гримасу боли на лице человека, который существование любых болевых ощущений отрицает в принципе, подаётся вперёд. Он позволяет себе сесть на край чужой постели. Стул при этом не скрипит, и о смене дислокации Тони догадывается лишь в тот момент, когда тёплая ладонь Стефана прикасается к его боку через ткань плаща. — Я знаю, это не по правилам, — негромкий голос мягко проникает в сознание, но Тони всё равно чуть вздрагивает, поморщившись: сейчас любой звук, свет и движение причиняют, мягко говоря, дискомфорт. — И всё же я надеюсь, тебе хватит благоразумия, чтобы позволить мне помочь. И съязвить бы, но не до этого. Тони буквально чувствует, как разрываются секреторные фолликулы, образуя смазку, и как прошибает судорогой мышцы внизу спины и живота, замыкая боль в эдакую опоясывающую агонию. Новый спазм заставляет выгнуться дугой и зажмуриться, чтобы не выдать покрасневших глаз. Хватает крошечного кивка, наклона подбородка, чтобы Стефан придвинулся ближе и оголил его живот. Стоит подрагивающей руке альфы прикоснуться к коже омеги, как дышать становится легче. Они оба настолько подвержены гормональному буму прямо сейчас, что даже малейший контакт помогает перенести течку лучше, нежели в одиночестве. Впрочем, в этой боли отчасти вина самого Стефана, ведь омега чувствует неповязанного потенциального партнёра и пытается привлечь его всеми возможными способами, начиная с самых низких приёмов: давит на ахиллесову пяту любого альфы — желание опекать омегу и заботиться о ней. Тони тихо ненавидит это знание, но его блядская «внутренняя богиня» довольно потирает загребущие лапки: раз боль от прикосновений Стефана уменьшается, значит на уровне физиологии и инстинктов они друг другу подходят. Конечно, о вязке говорить ещё рано: первая совместная течка — что-то из ряда проверок «а достоин ли ты?» для альфы. И покуда омега не почувствует в нём надежную опору, его естественный запах смазки будет преснее в разы. Но когда подобие импринтинга всё же случится — ох, об этом лучше сейчас не думать, потому что... — О. Мне лестно. Тони, не раскрывая глаз, почти скрипит зубами: — Я ничего не говорил. Раздаётся самодовольный смешок, прикрытый чем-то вроде снисхождения: — И не надо. Изменившийся запах всё сказал за тебя. Тони мог бы заметить, что в запахе Стефана тоже весьма явно различимы нотки возбуждения, но боль выходит на новые виражи, забирая ясность рассудка.***
Когда Тони в очередной раз разлепляет глаза — а делает он это неохотно и очень лениво — боль кажется позабытым воспоминанием, будто её и не было вовсе. Так, легкие мерцающие огоньки где-то ниже пояса, до адского пламени им далеко. Повертев головой и до неприличия громко зевнув, Тони понимает, что лежит, точнее, полусидит в объятиях Стефана, здорово так придавив его своей, бесспорно, великолепной тушкой. — Вижу, тебе уже лучше. — Не вопрос, констатация факта. Тони позабыл, что Стефан не только альфа — он врач. — Есть такое дело, да. — Я рад. Удивительно, как всё, что извергает этот красивый капризный рот, походит на сарказм. Но Тони не переживает на этот счёт: две сильные руки, сцепленные в замок у него на животе, прижимают поближе к широкой груди. Его удерживают, как плюшевого медвежонка. Вроде неловко, а вроде и мило. Об этом стоит подумать позже. Решая не мучиться неловкостью в одиночестве, Тони говорит: — Ты вроде как хотел всё сделать... по-другому? С ответом Стефан не медлит, так что разговор, судя по всему, смущает только Тони. Ладно, смущает и немного веселит. Кетчуп и майонез. Он ведь спрашивал. — Да, я хотел, чтобы всё было по правилам. Ты, полагаю, знаешь, что омеги, которые перенесли психоэмоциональную травму, в большей мере подвержены депрессии и проблемам с доверием. Если даже носителю этого модуса кажется, что он в порядке, то его гормональное подсознание переживает всё куда острее. Необходимо длительное и ненавязчивое ухаживание, постепенная метка запахом, едва ощутимая, чтобы не спугнуть. Каждое действие — с разрешения омеги, а совместные течки не раньше, чем через три месяца. В таком случае благоприятный исход наиболее вероятен. Тони слушает эту напичканную терминами речь, заумные фразы, которые больше подходят для консилиума психотерапевтов, чем для откровенного разговора потенциальной пары, и понимает: Стефан тоже смущён. Просто не показывает этого как Стив. Нет красных скул, потупленного взгляда, неловких «ну, знаешь...» или «Тони...» на выдохе. Стефан говорит уверенно, спокойно, будто руководит аутопсией и описывает процесс с максимальным профессионализмом. Нет его саркастичного «Старк», нет закатывания глаз и изогнутых бровей а-ля «какой же ты идиот». И именно это выдаёт его с потрохами: Стефан смущён, потому пытается прикрываться сухими речами, будто он не участник невольной амурной драмы, а научный экспериментатор. Но вместо того, чтобы взять его ладони в свои и тем самым выразить понимание, Тони, в лучших традициях его характера, бурчит: — Я не фарфоровая кукла, Стрэндж. Не надо бояться меня сломать. Он чувствует плечом, как мощно бьётся сердце в груди Стефана. — Я не боюсь сломать тебя, Тони. — Собственное имя кажется сейчас до мурашек интимным. Почти откровением. — Потому что изначально не задавался такой целью. Скорее, наоборот. Собрать тебя. Починить. Насколько бы Тони не хотел быть свиньёй, он не удерживается от насмешки: — Как благородно. Стефан, кажется, пропускает сарказм мимо ушей: — Вряд ли. Я хотел сделать это в корыстных целях. — Повисает недолгая пауза. — Сделать это для себя. Тебя — для себя. Голос кажется немного отдалённым, будто Стефан погружается глубже и глубже в свой разум, плавает в пространственном эфире мыслей и идей. — Только ты не механизм, чтобы тебя чинить. Тони, ты очень отличаешься от других омег. — Потому что к четвёртому десятку все ещё не понёс и устраиваю гнездо? — Потому что, каким бы человек ни был сильным, ты не позволишь быть ему рядом, пока не станешь сильным сам. Тебя не нужно спасать. Ты привык выбираться из любой беды в одиночку. — Я бы сказал спасибо за комплимент, но, знаешь, — Тони выдерживает короткую паузу, подбирает слова, пытаясь придать голосу фальшивой весёлости, — это было сказано так, словно ты... разочарован? Стефан выдыхает, и Тони невольно съезжает вниз по его груди. Руки сразу же перехватывают драгоценную ношу и возвращают в нужное положение. — Я беспокоился, что ты не сможешь вновь поверить кому-то после ситуации с Роджерсом. Но, думаю, волнения себя не оправдали. Ты просто не был способен доверять изначально. Полагаю, с самого детства. Даже если тебе казалось, что с Роджерсом всё будет лучше, чем обычно, в глубине души ты готовил себя к плохому. И когда это случилось, смог выдержать, не сломаться окончательно. И ты всегда будешь ждать плохого. В том числе и со мной. Тони переваривает его слова. От напряжения шевелит пальцами на ноге: сгибает и разгибает их, чтобы как-то скрасить своё молчание. Наконец, он, сжав переносицу на пару секунд, говорит: — Это то, что делает меня собой. Вряд ли подобное можно выкорчевать, как сорняк из земли, даже если почва стала бы от этого плодороднее. Повисает тишина. Кажется, это конец. Конец даже толком не начавшихся отношений. Симпатичный ему человек напрямую говорит: эй, знаешь, у тебя пиздец какие проблемы с доверием, и меня парит, что эта тема будет и дальше, а он, по сути, отвечает: ну что поделать, люби меня таким, каков я есть. Со всеми моими минусами и минусами. Сердце скачет в самую глотку и начинает там отплясывать ёбаный канкан. Он знает, что Стефан почувствует беспокойство в его запахе: тот станет кислее. Не зря же говорят, что от чувства страха, которое животное испытывает перед смертью, мясо кислит. Тони, очевидно, сейчас в очередной раз поведут на убой. — Может, со временем. Ответ Стефана настолько двоякий — это ужасно раздражает. — Выражайся яснее. Тот не замечает чужих моральных терзаний. Стефан будто ведёт какой-то важный диалог — или монолог — внутри своей головы, взвешивает «за» и «против». — Я имел в виду, может, со временем ты научишься отпускать себя и свои страхи рядом со мной. — Или же нет. Тот кивает: Тони чувствует, как подбородок Стефана касается его виска. — Или же нет. Но если мы попробуем, у нас будет два варианта. А не попробуем — только один. Тони чуть улыбается на один бок. Н-да, подростковой романтикой здесь и не пахнет: нет кружащих голову поцелуев и уверений в любви до самого гроба. Но и им обоим, скажем прямо, не по семнадцать. Даже дважды не по семнадцать. Поэтому разговоры о будущем больше походят на диалог по поводу кредита: брать или не брать, стоит ли впутывать себя в очередной геморрой или лучше отказаться от затеи. Ведь легко и просто не будет. Правда, в отличие от подростков, они не боятся этого, а знают наверняка. Да, просто уж точно не будет. Куда важнее: они к этому готовы. — Я слишком стар, чтобы отказываться от подобной авантюры, — заключает Тони и слышит грудной смех Стефана. — Я хотел сделать всё как подобает, по правилам. Но ты — исключение из любых правил, Тони. — Ага, можешь ещё добавить, что тонешь в моих глазах. — Ты — исключение из любых правил, — повторяет Стефан с нажимом, мягко призывая того заткнуться, — и потому мы будем действовать наобум. Ходить на странные свидания в твою лабораторию и оставаться на ночь в моём храме. Узнавать друг друга постепенно, хотя ты настолько сильно меня раздражаешь — это ли не признак того, что я хорошо тебя знаю?.. Тони тихо посмеивается и хочет притворно возмутиться, но, услышав продолжение речи, давится воздухом. — ...а когда твоя омега, наконец, полностью одобрит меня как альфу, я вылижу тебя до смерти. У Тони нервно дёргается глаз. Второй раз за вечер. И вправду стареет, что ли? — Я попробую каждый сантиметр твоей кожи, — говорит Стефан, мягко поглаживая живот Тони под футболкой. — Начиная от этих чертовски милых розовых пяток, выше, к икрам, под коленями и на внутренней части бёдер. От фантазии, где язык Стефана опасно близок к области ширинки, Тони облизывает губы и невольно ёрзает. Он ощущает характерный бугор у себя под задницей и неприлично сглатывает. Голос Стефана становится тише, опускаясь почти до шепота, но вместе с тем ближе: тот подаётся вперёд и говорит уже на ухо. — Ты знаешь, что я сделаю потом, Тони? После того, как вылижу тебя всего. После того, как возлюблю твоё тело. Я уткнусь носом в твою шею, исцелую всю кожу пониже уха и вдоволь надышусь тобой. Его руки плавно перемещаются на тазовые кости Тони, сдавливают их двумя пальцами, фиксируя в правильном положении. Тони понимает, что Стефану хочется толкнуться вперёд, проехаться вздыбленной ширинкой по его ягодицам, приникнуть ближе и ощутить удовольствие от простых, но таких нужных фрикций, — однако Стефан не позволяет себе этого. Уважает те призрачные крохи границ, которые ещё остались. — И что будет... — голос Тони оказывается хриплым, приходится сглотнуть, чтобы договорить. — Что будет потом? Стефан уже не шепчет на ухо: он произносит каждое слово в щёку, скулу, ниже — переходит к шее, а его губы отпечатываются на коже пока ещё слабыми, но яркими в своей новизне поцелуями: — А потом я поставлю метку тебе на шею. Тони откидывает голову ему на плечо, открывая доступ. Он знает, что ничего страшного сейчас не случится. Очень откровенный жест доверия. Как одна из демонстраций, мол, видишь же, я тоже буду стараться. — Я укушу тебя, и чёртов Роджерс не сможет больше смотреть на твою шею с горделивым видом собственника. Язык Стефана уже вырисовывает какие-то узоры, а грудь Тони как у влюблённого мальчишки ходит ходуном. — Это единственная причина? — Нет, — отвечает Стефан и тянет пальцами за подбородок, вынуждая повернуться лицом к лицу. — Я просто хочу, чтобы ты был моим. Тони не видит серых глаз — неудобно смотреть под таким углом, — но он видит этот восхитительный рот, капризные губы, которые созданы, чтобы их целовать. Они оба замирают на несколько секунд, словно давая друг другу шанс: если хочешь, мы остановимся, сделаем вид, что ничего не было. Пока есть такая возможность. Пока можно сохранить дружбу и... ...но Стефан уже мягко подаётся вперёд и втягивает верхнюю губу Тони. Тягучее, сладкое касание. Одно, ещё одно. Тони отвечает на поцелуй, вздрагивая, когда язык влажно ластится к уголку его рта. В такой позе быстро затекает шея, в такой позе Стефан ощутимо сжимает подбородок и контролирует каждое действие, в такой позе — ладно, дело уже не в позе — смазка начинает выделяться ещё обильнее, и медицинской штуковины, что установил Тони несколькими часами ранее, не хватает, чтобы белье оставалось сухим. Но какая к херам разница? Второй рукой Стефан продолжает фиксировать его бедро, Тони невольно притирается пахом. Их поцелуи становятся громче и влажнее, а дышать, кажется, нечем. До секса не дойдёт — и Тони начинает ненавидеть это знание. Как бы сильно не было желание, но запах остаётся приглушённым. Омега не боится, но опасается. Как на американских горках: вроде бы и классно, но всё равно немного не по себе. Стефан напоследок целует его в губы, не касаясь больше языком. В этом жесте есть нежность, но куда значимее — обещание. «Всё ещё будет» Всё ещё будет. Со всеми сложностями, которые можно и нужно решать вместе, сообща. Будет и с придыханием, и на пике оргазма, горячо — на диване в общей гостиной, нежно — на атласных «Тони-выкинь-их» простынях в спальне. Будет — с криками, битьём чашек и «НЕ СМЕЙ ВПРЕДЬ ПОДХОДИТЬ К МОИМ КОФЕЙНЫМ ДЕТКАМ», с ворчанием «купи свой блядский сок, тебе здесь не рады», с упрямым «в моём храме не место идиотам». А ещё — с мягкими касаниями рук, так, между делом, мол, я здесь, я рядом. И с горящими весёлыми взглядами. С чуть обидными и смешными розыгрышами, за которые Вонг проклянет их до десятого колена. Главное — чтобы в этой заварушке под названием «жизнь» они оставались командой. Все ещё будет. И — представляете? — Тони верит в это.