***
всё начинается с того, что смена не прилетает. чонгук думает, что, возможно, он просто немного ошибся в рассчетах: день на марсе слегка длиннее, чем на земле, не слишком мудрено запутаться в правильных, земных днях недели, тем более когда вокруг тебя только одна бесконечная пустыня. но космический корабль не прилетает ни завтра, ни послезавтра, ни даже через неделю. тэхен не очень весело шутит, что на земле и без них проблем хватает. поэтому они и здесь: потому, что на земле вдруг стало слишком много проблем. - если сменная команда не прилетит через три дня, можете начинать писать завещания, - за завтраком объявляет чимин. - момент противостояния* земли и марса был чуть меньше пяти месяцев назад, и именно столько времени занимает полет. если, конечно, за те несколько лет, которые нас не было, американцы не научились летать на скорости света. но скорее всего, они просто начали с кем-то очередную войну. - почему сразу завещания? у нас достаточно солнечной энергии, чтобы вырабатывать кислород и выращивать растения, - возражает хосок. - пусть прилетают в следующий раз, мы продержимся. - согласен, всё не так плохо. не будь пессимистом, чим, - поддакивает намджун, ковыряясь в своей тарелке с рисом и кимчи, привезенным ещё из дома. его слова наполовину заглушает разыгравшаяся снаружи пылевая буря, которую слышно даже сквозь толстые металлические стены. чимин едко ухмыляется, отставляя от себя еду и поднимаясь из-за стола, и цедит сквозь зубы: - у нас заканчиваются радиопротекторы**. я, пожалуй, не буду объяснять, почему без них мы все тут сдохнем, за меня это гораздо лучше сделает чонгук. чонгук не думает о радиации, которой они за годы полёта и жизни на марсе уже получили гораздо больше, чем должны были. чонгук думает о том, что где-то там, на уже давно не голубой планете, за сотни миллионов километров отсюда, в маленькой, однокомнатной квартирке на пятнадцатом этаже небоскреба, которыми забит каждый квадратный метр сеула, сейчас собирается на работу юнги. юнги, который завел себе специальный календарь, чтобы вычеркивать дни до прилета первой марсианской команды. юнги, который плакал впервые в своей жизни, когда чонгук улетал, и обещал ждать его хоть целую вечность, несмотря ни на что. юнги, который уверен, что чонгук обязательно вернётся. - у нас есть ещё три дня, - наконец, прерывает тишину, воцарившуюся после ухода чимина, джин. - мы ничего не можем сделать, нам остаётся только ждать. и они ждут, занимаясь тем, что и всегда: намджун берет пробы почвы, уже с закрытыми глазами управляя марсоходом, тэхен возится с их мини-огородом, который служит им главным источником пропитания, не считая немногочисленных земных консервов, чимин запирается в своем кабинете-подвале и что-то высчитывает, согнувшись над письменным столом со старомодным циркулем, хосок следит за работой солнечных батарей и отправляет джина в скафандре посмотреть, не засорилось ли чего от крупной марсианской пыли, перед этим громко целуя его в лоб. все, как всегда, морщатся, делая вид, будто нежности джина и хосока - их главная проблема, потому что так легче. чонгук думает, что им бы всем на актерский, а не в экспедицию на марс. он даже не пытается притвориться, будто что-то делает, и откладывает все пробы, принесенные намджуном, в контейнеры сзади лаборатории. они ведь всегда одинаковые, какого черта они снова и снова их проверяют, будто что-то изменится, будто они найдут в них жизнь? если прилетит новая команда, то пробами займётся уже она. а если нет, то никто всё равно не узнает о результатах; у них нет связи с землёй уже несколько месяцев, да и до этого она была очень прерывистой, так что не особо помогала. такое ощущение, будто все на земле забыли про то, что они существуют. все, кроме юнги. чонгук хотел бы, чтобы он забыл тоже, чтобы не тратил жизнь на бессмысленное ожидание, но юнги никогда не забудет. и от этого очень по-эгоистичному хорошо. он не помнит, как они впервые познакомились, но это было задолго до того, как у него появилась мечта однажды побывать в космосе. иногда чонгуку начинает казаться, что юнги всегда был в его жизни и что у него всегда были светлые волосы, хотя на самом деле он начал красить их только в старшей школе. чонгук вообще слишком быстро ко всему привыкает. это немного помогает справляться с одиночеством, но ему не нравится забывать, как выглядит земля не с линз телескопов в идеально чистом кабинете чимина. перед тем, как чонгук улетал, юнги записал ему несколько сообщений, чтобы он слушал их перед сном и помнил, как звучит чужой голос. в основном там была всякая ерунда, наподобие "спокойной ночи" и "надеюсь, хосок случайно не отключит насос, который подаёт вам кислород", но даже это помогало чонгуку почувствовать себя дома. юнги всегда заставляет его чувствовать себя дома, и не важно, на самом ли деле он в корее или за миллионы миль от нее. среди сообщений есть и совсем тихое "я люблю тебя", но чонгук слушает его очень редко, чтобы не вспоминать все те дни, утра, вечера и ночи, когда они говорили это друг другу. юнги никогда не бросается такими фразами на ветер, поэтому чонгук слушал это сообщение только тогда, когда было уже совсем невтерпеж. сейчас он достаёт его из верхнего ящика рабочего стола, пытаясь отогнать мысли о том, что может больше никогда не услышать сбившийся голос юнги вживую (он всегда волновался, когда говорил это, будто в первый раз), произносящий эти несчастные три слова. наверное, ему не стоит думать, что всё кончено: есть ещё два с половиной дня, и команда может прилететь в любой момент, а если и нет, то они всё равно не умрут сразу, хотя это, конечно, было бы гораздо лучше, чем медленно и мучительно впитывать в себя радиацию или ждать, пока сердечно-сосудистая система откажет из-за малой гравитации. и, в конце концов, он должен был это предполагать. его предупреждали о рисках, так что у него нет права жаловаться. он мог бы отказаться и пойти дальше сортировать анализы в местном медицинском центре, жалея об этом всю жизнь, но не сделал этого, несмотря на все опасения. потому что, наверное, предупреждения никогда не выглядят достаточно страшными, пока они остаются только предупреждениями: это всё в теории, ничего может и не случиться. а когда случится, будет уже поздно. кто-то стучит в дверь, и чонгук быстро прячет usb с сообщениями юнги обратно в ящик, склоняясь над микроскопом скраю стола и делая вид, что он занят работой. не дождавшись ответа, чимин заходит в лабораторию и громко подвигает себе стул, не обращая внимания на то, как морщится от скрипа пластика по чистой белоснежной плитке чонгук. - извини, что немного вспылил сегодня за завтраком, - тихо говорит он. чонгук удивлённо приподнимает одну бровь: - все уже забыли, забей. и если ты и должен извиняться, то точно не передо мной, ты сам это знаешь. - знаю, - кивает чимин. - но... нам всем сейчас тяжело. я не должен был добавлять в это масла. они сидят какое-то время молча, и чонгук хотел бы отвести взгляд в окно, чтобы не чувствовать себя настолько неловко от того, что они просто смотрят друг на друга, но в его лаборатории, конечно же, нет окон, как и во всем остальном здании. защита от солнечной радиации и марсианской пыли, чтоб их. окна уже начали казаться ему какими-то странными, так что он не уверен, что сможет привыкнуть к ним снова, когда вернётся на землю (он заставляет себя даже мысленно говорить "когда", а не "если"). наконец, чимин откашливается и спрашивает: - ты скучаешь по юнги? чонгук вздрагивает. не то чтобы это был совсем неожиданный вопрос, но слышать его от чимина, с которым они никогда особо не ладили и в целом не были близки, немного странно. - почему тебя это интересует? - он наконец-то находит, что ответить. - ну, - чимин выглядит так, как будто ему физически больно формулировать эту мысль, - я просто подумал, что ты единственный из всех нас, кому на самом деле есть, что терять. это правда, в каком-то смысле. конечно, у всех из них есть родители, но нормальные отношения с ними только у намджуна, который не общается с ними уже много лет. тэхена вообще добровольно-принудительно выгнали из дома, когда узнали, что он хочет поступать на агрономию, а не на юридический, как хотелось его родителям. школьные друзья быстро забываются, а в университете они общались в основном друг с другом, разве что у чимина, вроде бы, остались какие-то приятели ещё со времен балетных классов, но он никогда особо не скучал по ним. они все одиноки, не считая джина и хосока, но это другая ситуация, потому что они вместе. чонгук не может не завидовать им, потому что до последнего оставаться с человеком, которого ты любишь, - это лучшая смерть. юнги бы сказал, что лучше всего вообще не умирать; он не особо любит всю эту романтичную чушь, наподобие "и умерли они в один день". это правда: чонгуку есть, что терять. и, наверное, поэтому эта экспедиция была для него плохой идеей. ученые, которые подготавливали их к перелету, шутили, что на марс отправляются только самые отчаянные, те, у кого на земле ничего не осталось, и они в чем-то были правы. всё, что оставалось у чонгука, - это юнги. - да. я скучаю по юнги, - говорит он после очередной затяжной молчанки, слыша облегченный выдох чимина. - может, он уже три раза перекрасил волосы, пока меня не было. может, он меня забыл. может, я это всё никогда не узнаю. но я скучаю по нему. - спасибо, - голос чимина звучит настолько мягко, что чонгук едва его слышит. кажется, будто чимину это почему-то было на самом деле важно. может, чтобы убедиться, что хоть кому-то из них ещё есть, за что держаться. никто не хочет умирать, конечно, но гораздо легче понимать, из-за чего конкретно ты продолжаешь бороться. чонгук помнит, что когда они только прилетели, только осознание того, что юнги ждёт его, заставляло его вставать по утрам. марс оказался гораздо более неприветливым, чем он ожидал, но главным его недостатком была совсем не радиация и даже не отсутствие атмосферы, а то, что он находился слишком далеко от земли. слишком далеко от юнги, которого чонгук не видел уже четыре года. в первое время всё казалось ему каким-то нереалистичным, будто бы не настоящим: бескрайняя красно-желтая пустыня, тянувшаяся до самого горизонта, стены без окон и серые детали корпуса ракеты, которую им пришлось разобрать на запчасти, потому что материалов, что они привезли с собой, было недостаточно. марс, заветная мечта, стал для него персональной тюрьмой. они все относительно быстро привыкли к своей новой жизни (если к такому вообще когда-нибудь можно полностью привыкнуть), но ощущение того, что они заперты здесь, никогда не покидало их, хоть они и были одни на целой планете. возможно, в этом и заключалась их несвобода - в одиночестве. как оказалось, несколько десятков других людей рядом с тобой не достаточно, чтобы не чувствовать себя одиноко. изначально их команда должна была быть чуть больше, но учёные решили не подвергать дополнительному риску добровольцев, у которых не было соответствующего образования. а добровольцев было много - даже слишком много, на личный вкус чонгука. вряд ли они могли полностью осознавать, что значит быть изолированным от всего, от всей остальной человеческой цивилизации, кроме нескольких напарников, живущих с тобой в одном здании, и своего кабинета или лаборатории. в этом плане чонгук немного завидует тэхену: тот может по крайней мере поговорить с растениями. они, конечно, не ответят, но хотя бы выслушают то, с чем к людям идти стыдно. естественно, перед полетом их команда договаривалась всегда помогать друг другу, но это совсем не так просто, как кажется. чонгук устал видеть сожаление в глазах намджуна, к которому он обычно обращается за советом. чаще всего это что-то типа "как мне перестать думать о юнги" или "что, если я никогда больше его не увижу"; последнее сейчас особенно актуально. и, конечно же, чонгук знал, что будет скучать по нему, но никогда не ожидал, насколько сложно на самом деле окажется жить без юнги. жить так, как будто бы его больше не существует. от него остались только размытые воспоминания, похожие на сон, мягкий смех на записях и белые волосы, навсегда запечатленные на маленькой фотокарточке, которую чонгук хранит под подушкой. когда чимин уходит, на пару секунд задерживаясь у стены, чтобы нажать на маленькую кнопку и закрыть за собой дверь, он бросает на прощание тихое: "никто, кроме нас, этого не сделает". чонгук не знает, говорил ли он о чем-то конкретном или просто пытался его подбодрить, но всё равно достаёт образцы почвы из контейнеров. в конце концов, они построили эту чертову базу, они провели здесь несколько лет, забыв, как ощущается трава и свежий грунт под ногами, потеряли четырнадцать участников - чонгук не был знаком с ними лично, но всё равно не мог избавиться от гнетущего чувства каждый раз, когда слышал очередное отдаленно известное имя и "отказало сердце" или "рак" - так что они должны закончить свою работу, чего бы им это ни стоило. они сделали слишком много, чтобы из-за страха и минутной слабости бросить всё. снаружи внезапно становится тихо: наверное, пылевая буря, продолжавшаяся последние несколько недель, наконец-то стихла. чонгук увлекается работой и забывает про обед, который сегодня должен готовить хосок (они делают это по строгому графику, составленному чимином). никто не тревожит его, наверное, решив, что ему нужно побыть одному, хотя как раз сейчас, в этот конкретный момент, чонгук меньше всего на свете хотел бы быть один. он любит иногда представлять себе, что юнги полетел с ними - и не важно, что в экспедиции на марс никак не может пригодиться учитель музыки - просто для того, чтобы не забывать о прошлой, земной жизни, кажущейся такой далёкой, как детские воспоминания. старшая школа, выпускной, на котором они с юнги впервые поцеловались, кофе с привкусом зубной пасты по дороге в университет, когда они занимались любовью ночами напролет и у них не было времени на нормальный завтрак, игра юнги на фортепиано, под которую чонгук засыпал холодными апрельскими вечерами, то, как они вместе учились готовить, потому что юнги устал питаться быстрорастворимым раменом, балет и опера, которые так нравились юнги и совсем не нравились чонгуку, но он готов был на все ради чужой смущенной улыбки, тихие признания в любви и долгие разговоры, ещё когда они были друзьями и когда уже не были, потому что юнги считал, что основа любых отношений - честность, юнги, юнги, юнги. только благодаря юнги и воспоминаниям о нем чонгук не терял связь с реальностью, порой ускользающей из-под пальцев. это очень забавно, учитывая то, что юнги находится на расстоянии стольких километров от него, что его самого уже пора считать нереальным для мира чонгука. чонгук заканчивает с работой, когда дело уже близится к вечеру, а солнце, отсвечивающее синим, медленно заползает за горизонт. ночи на марсе особенно тёмные, такие, каких на земле со всеми её городскими огнями и фарами машин уже давно не увидишь. кажется, закаты на земле были розовыми, но чонгук не может вспомнить их в подробностях. он запутался в том, что было на самом деле, а что он сам додумал, пытаясь вообразить себе былую жизнь. земля в ночном небе совсем маленькая, почти не различимая без телескопа и больше похожа на звезду, чем на планету, из-за того, насколько сильно она светится. где-то среди этих бесчисленных огоньков, думает про себя чонгук, есть и юнги (плевать, что города сливаются в одно целое и что разглядеть их из космоса по отдельности невозможно). иногда он разговаривает с ним, если ему становится особенно одиноко. на ужин его зовёт джин, осторожно заглядывая в лабораторию перед тем, как пройти внутрь и мягко положить руку ему на плечо: видимо, он решил, что ему всё же нужно есть больше одного раза в сутки. за едой никто не разговаривает - и не то чтобы обычно они были особо болтливыми, но эта тишина слишком искусственная и явно напрягает. как будто бы все знают что-то, о чем чонгук даже не догадывается. хосок кладет ему на тарелку побольше овощей и украдкой бросает странные, почти что сочувствуюющие взгляды, и, поймав очередной из них, чонгук не выдерживает: - почему вы все молчите? что-то произошло? - нет, - слишком быстро отвечает намджун, чуть не роняя палочки для еды, чем вызывает у чонгука ещё больше подозрений. - да ладно, у вас такие лица, как будто вы смотрите на тонущих котят. такое ощущение, что у меня кто-то умер, а я об этом не знаю. хосок долго откашливается, ничего не говоря, пока чимин наконец-то не произносит: - я рассчитал, что послезавтра будет самая мощная солнечная вспышка за последние одиннадцать лет. при таком уровне излучения без специально обустроенного убежища мы проживем несколько месяцев, максимум - около года, но это ты и без меня прекрасно знаешь, - чимин на секунду переводит дыхание, после чего продолжает: - и, как ты помнишь, убежище на такой случай мы не построили, потому что у нас закончились материалы, и мы решили, что перебьемся без него до прилета сменной команды. так что... - мы в любом случае рано или поздно умрем, если команда не прилетит, - прерывает его чонгук. - не понимаю, зачем было пытаться от меня это скрывать. - просто... - хосок запинается, - юнги. - что юнги? - ты больше никогда его не увидишь. это неправда. чонгук знает, что это неправда, потому что даже если он больше не увидит юнги в этой вселенной, он обязательно встретит его в другой, там, где он вернулся домой, или не полетел в космос, или вообще не был учёным - может, он был бы во всемирно известной музыкальной группе вместе с юнги, или они родились бы в маленьком городке в вечно холодной скандинавии и смотрели бы на северное сияние, держась за руки, или что-то ещё, о чем он даже не может подумать - но они обязательно найдут друг друга. это отвратительно слащаво, и чонгук рад, что юнги не может слышать его мысли, но он не может представить себе мир, в котором они бы не любили друг друга. возможно, в какой-то вселенной они не вместе, в какой-то встречаются и снова расходятся, но везде они будут оставаться друг у друга первой любовью, той самой, воспоминания о которой незримо преследуют тебя всю жизнь. это неправда, потому что они всё равно когда-нибудь встретятся, в любом мире. потому что нет ни одной чертовой вселенной, в которой они смогли бы друг друга забыть. - смена все ещё может прилететь, - тихо говорит чонгук, хотя сам в это верит очень слабо. корабль должен был тут ещё две недели назад, и если настолько важное событие, в которое были вложены миллиарды долларов, на земле смогли пропустить, значит, о них уже вряд ли кто-то вспомнит. чонгуку не хочется думать обо всех возможных причинах этого; он просто надеется, что юнги в порядке, носит маску, защищающую его от смога, когда выходит на улицу, фильтрует воду и не высовывается из дома летом, когда температура доходит до плюс пятидесяти. юнги должен быть счастлив, юнги должен жить - даже если чонгук жить не будет. - как вы думаете, что там случилось? - внезапно спрашивает тэхен, который до этого момента почти всё время молчал. они все на секунду поднимают взгляд от своих тарелок и сразу же опускают, понимая, что думают об одном и том же. - война? - неверяще шепчет хосок, счищая кожицу с красного помидора. чонгуку эта сцена почему-то кажется особенно сюрреалистичной, и он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться, пока хосок продолжает: - не то чтобы у этого не было подоплек, конечно, но я бы не был таким пессимистом. - я не знаю, что ещё могло произойти, чтобы правительство забило на то, чем бредило последние пятнадцать лет, - вмешивается чимин. - вы хоть представляете, сколько бабок во всё это дерьмо было вложено? и они так просто об этом забыли? - почему сразу забыли, - возражает намджун, - может, просто... отложили. - отложили? - ну, денег не хватило. чёрт их знает, но мне кажется, что это вполне возможный вариант. никто ведь не будет слушать учёных, которые попытаются объяснить, насколько это опасно - не только для нас, но и для всей операции. забыли, отложили, какая разница, думает чонгук, если они всё равно тут все сдохнут. как это ни назовёшь, это ничего не изменит. он ложится спать, думая, что у него осталось ровно двое суток.***
всё начинается с того, что становится слишком жарко. не то чтобы это было слишком странным, конечно: начало августа в корее ещё очень тёплое, а в последние годы вообще почти что невыносимо знойное, но юнги сразу понимает, что что-то не так. он просыпается посреди ночи, ощущая, как жар разростается по всему его телу, медленно сжирая его полностью, и облизывает его тонкие косточки, заставляя юнги задыхаться. где-то через тридцать секунд после пробуждения он наконец-то осознает, что не может дышать из-за густого дыма, который стелется черной тучой под низким потолком. только тогда юнги понимает, что горит. вся его комната неестественно ярко светится из-за красных языков огня, медленно превращающих её в пепел. судя по крикам с улицы, которые слышно из приоткрытого окна, и звуку сирен скорой помощи, горит не только квартира юнги. судя по дыму, застилающему небо - горит весь чертов город. юнги одним рывком снимает с кровати простынь, обматывая ей нижнюю часть лица, и с полуприкрытыми из-за едкого дыма глазами находит в первом ящике письменного стола паспорт и несколько тысяч вон, которые тут же засовывает за пояс пижамных штанов. из-под подушки он достаёт фотографию чонгука, улыбающегося на фоне моря в пусане. он помнит, насколько долго они пытались выбрать такой ракурс, чтобы не было видно плавающий в воде мусор, и в итоге чуть не поссорились из-за этого. они часто ссорились из-за какой-то ерунды, но никогда - по на самом деле важным поводам, и юнги придавало уверенности осознание того, что чонгук, сейчас с ним препирающийся, с легкостью полезет за ним в горящий дом. вот только чонгука рядом нет, вместо него лишь его размытая фотография с растрепанными волосами, которую юнги кладет в маленький кармашек на футболке, изо всей силы дергая на себя сетку от комаров, чтобы вырвать её из окна. когда у него это получается, он босиком взбирается на подоконник и смотрит вниз. он знает, что пожарные лестницы до него не достанут - он живёт на чертовом пятнадцатом этаже, потому что квартиры на нижних этажах стоят слишком дорого - поэтому ему остаётся только ждать пожарный вертолёт. или прыгать вниз, если пламя начнёт подбираться слишком близко. сзади уже печёт, когда вертолёт наконец-то замечает кричащего и размахивающего простыней юнги, балансирующего на краю подоконника, и спускается чуть ниже, чтобы подобрать его. юнги уверен, что у него остались ожоги на задней стороне бедра, потому что сидеть невероятно больно, но он стискивает зубы и терпит. в вертолете кроме него сидят ещё двое: пожилой мужчина, на руках которого виднеются следы пламени, и маленькая девочка, судя по всему, отделавшаяся лёгким испугом. ее платье в горошек немного сгорело с правого бока. - вы знаете, что произошло? - тихо спрашивает юнги у мужчины, получая в ответ только покачивание головой. - мама, - внезапно говорит девочка, и на её глазах собираются слезы. - мама! - её мама отказалась идти, - объясняет мужчина, видя непонимающий взгляд юнги. - сказала, что у них всё равно не хватит денег на то, чтобы позволить себе новую квартиру, а за бродяжничество им выпишут огромный штраф. осталась с ещё одним ребёнком. это не особо необычная ситуация в последние несколько лет, когда пожары стали всё чаще, а правительство прекратило выдавать какие-либо компенсации пострадавшим, но юнги всё равно передергивает. то, до чего доводит людей нищета, его пугает - особенно учитывая то, что он сам не раз был на самом краю. он больше не разговаривает, молча смотря на то, как дым поднимается к тусклой звезде на небе - единственной, которую всё ещё видно, несмотря на городской смог. воздух, проникающий в вертолет, пахнет гарью. юнги вспоминает, что в кармане его футболки всё ещё лежит фотография чонгука только тогда, когда вертолет садится за пару километров от его горящего дома. она выпадает, когда он наклоняется, чтобы аккуратно спуститься по короткому трапу на землю. мужчина, сидевший рядом с ним в вертолете, вопросительно поднимает бровь, подбирая с земли чужую фотографию: - это разве не один из тех, что на марс полетели? юнги молча кивает, удивляясь памяти мужчины: в команде было около сорока человек, и запомнить всех довольно сложно (правда, чонгука и остальных учёных наверняка показывали отдельно как "мозг" операции). затем он всё же заставляет себя произнести: - он мой... близкий друг. - он молодец. честно говоря, я бы не осмелился на такое, - мужчина мягко улыбается. - когда он вернётся, передай ему, что мы не забудем того, что он сделал. - спасибо, - юнги тоже не может сдержаться от улыбки, даже в таких странных обстоятельствах. никогда не может, если речь заходит о чонгуке. - как вы думаете... их разговор прерывают несколько пожарных, которые передают им противогазы. юнги послушно надевает его, но всё равно заметно напрягается: если бы это был обычный пожар, никаких противогазов им бы не дали, даже если бы они задыхались от дыма. это значит, что горит какое-то производство, скорее всего, что-то с химической продукцией. юнги больше не пытается ничего выпытать, по лицам пожарных понимая, что ответа всё равно не получит. мужчина из вертолета надевает противогаз на девочку, которая уже не зовёт маму и просто молчит, даже не плача. - как вы думаете, - шепотом продолжает свой вопрос юнги, когда пожарные отходят немного подальше, - что случилось? - мама сказала, что это мусор горит, - внезапно вмешивается девочка. её голос заглушает противогаз. - мусор, который выбрасывают заводы. такие, знаете, серенькие со всех сторон, и ещё у них часто есть большие трубы. - химические отходы, - озвучивает мысли юнги мужчина. если это правда, то просто сгоревшей квартирой они не отделаются, даже несмотря на противогазы - они вообще больше для успокоения населения и для вида, что правительство что-то делает, чем для самой защиты. юнги ненавидит этих чёртовых магнатов, которые даже отдать на переработку мусор своих фабрик не могут, потому что это, видите ли, экономически не выгодно. зато тушить пожары потом, наверное, невероятно выгодно. одни плюсы, как ни посмотри. - разве так сложно хоть немного, блять, следить за планетой, - цедит сквозь зубы юнги, забывая про то, что рядом ребёнок. потому что если бы людям было не насрать, никаких аварий бы не было и никто бы не умирал. если бы людям было не насрать, никому бы не приходилось постоянно носить маску, чтобы защищаться от смога мегаполисов, и можно было бы выходить на улицу летом и не фильтровать воду. если бы людям было не насрать, чонгуку не нужно было бы улетать на марс. но, как оказывается, людям насрать. поэтому юнги стоит посреди выгоревшей детской площадки в противогазе, пытаясь высмотреть в небе, полностью закрытом клубами чёрного едкого дыма, маленькую точку за сотни миллионов километров отсюда, где сейчас работает, спит, ест, смеётся вместе с остальной командой или слушает записи чужого голоса чонгук. чонгук, который не знает, что ему больше некуда возвращаться. - знаешь, я немного завидую твоему другу, - говорит мужчина из вертолёта. юнги мысленно делает пометочку, что нужно наконец-то спросить его имя, - потому что, кажется, даже на марсе уже безопаснее, чем на земле. и мы сами в этом виноваты. седжин (так представляется мужчина) невесело улыбается, когда мимо него проезжает очередной грузовик с песком, которым пытаются потушить вспыхивающий тут и там пожар. рассчитать, где очаг, при таких обстоятельствах довольно трудно, особенно учитывая то, что по всему городу раскидано - или, скорее, вплющено среди других одинаковых серых многоэтажек - огромное количество заводов, любой из которых мог с лёгкостью загореться. юнги сейчас уже не интересует, где конкретно начался пожар, ему гораздо больше хочется узнать, когда его все-таки потушат и он сможет решить, что делать со своей жизнью дальше. денег на новую квартиру у него, естественно, нет, разве что, может, наскребет что-то на своём банковском счету, чтобы снимать комнатушку где-то в пригороде сеула. родственникам и близким космонавтов, которые отправились на марс, выдавали просто огромные страховки, но юнги для чонгука по паспорту был никем: гей-браки в корее всё ещё нелегальны. один из грузовиков с полупустым кузовом останавливается, и водитель приоткрывает окно, чтобы подозвать юнги и седжина к себе. седжин осторожно берет за руку притихшую девочку, ведя её внутрь, но водитель начинает размахивать руками и, снимая противогаз, кричит: "её оставьте!". - почему вдруг? - возмущенно спрашивает юнги, который уже стоит у двери. - у неё нет документов, за ней потом приедут, - раздраженно объясняет водитель. - залезайте давайте, у нас нет времени. - но она же ребёнок! мы не можем оставить её здесь одну! - юнги оборачивается, глазами ища поддержку во взгляде седжина. - не можем же, правда? седжин только вздыхает, качает головой и заталкивает юнги внутрь грузовика. они отъезжают в гробовой тишине, следя за тем, как девочка снаружи машет им своей маленькой ладонью, запачканной в копоти. юнги чувствует, как на его глазах жгутся слёзы. - мы не сможем всем помочь, - тихо говорит седжин, обращаясь больше к самому себе, чем к юнги. - так будет правильнее. за ней обязательно вернутся. - куда вы нас везете? - спрашивает юнги, игнорируя бормотание седжина. - тут через пару кварталов госпиталь, там большинство пострадавших. у вас, судя по всему, ожогов нет, - юнги усмехается, чувствуя, как бедра всё ещё жжет, - но эвакуированных всё равно приказано везти туда. - а дальше что? после того, как пожар потушат? - вы продолжите жить своей обычной жизнью. - у меня больше нет квартиры. у девочки, которую вы нам приказали оставить, больше нет родителей. - ну, - водитель пожимает плечами, - это уже не мои проблемы. юнги думает о том, что уже завтра должен взлететь космический корабль, команда которого заменит чонгука. значит, он вернётся примерно через десять месяцев. это совсем немного по сравнению с тем, сколько юнги пришлось ждать до этого, но всё равно бесконечно долго. он мог бы сразу полететь в штаты и попытаться выпросить себе временное место жительства до прилета как близкий космонавта, но это, скорее всего, ничем не закончится. они приезжают к госпиталю, возле которого толпится несколько сотен человек, через десять минут. юнги чувствует подкатывающую к горлу волну паники, когда слышит крики эвакуированных, вместе сливающиеся в одно неразличимое целое, как городские огни. "всё в порядке?" - шёпотом интересуется седжин, и юнги кивает, позволяя открыть себе дверь. грузовик отъезжает сразу же, как только они выходят из него, делает небольшой круг и разворачивается в сторону нескольких горящих вдали домов. в кузове всё ещё лежит песок; им даже отдельных машин для эвакуации не выдали. юнги хочется засмеяться. - у моего друга есть квартира на другом конце города, - как бы между делом говорит седжин, неодобрительно оглядывая госпиталь. - он сейчас в отпуске в японии. - вы предлагаете мне пожить там? - удивляется юнги. - насколько я понял, тебе больше особо некуда идти. это правда, как бы юнги ни хотелось это не признавать. в каком-то смысле, юнги никогда не было, куда идти, даже без сгоревшего дома. единственным его ориентиром всегда, сколько он себя помнит, был чонгук, который сейчас настолько далеко, что может служить разве что путеводной звездой. но юнги всё равно какое-то время молчит, ничего не отвечая, потому что ему не нравится казаться слишком беспомощным. он даже думает над тем, чтобы отказаться, не столько из соображений безопасности - седжин выглядит вполне безобидным, хотя, наверное, ночевать у почти незнакомого человека, пусть и всего один раз, в любом случае не очень правильно - сколько из гордости. ему точно хватит на номер в какой-нибудь отеле - может, не самом лучшем, но всё же. - хорошо, - говорит юнги, сам этого не осознавая. воздух вокруг наполнен громкими голосами и запахом гари. - мы можем поехать туда сейчас? седжин мягко улыбается, кивая, и вызывает им такси, которое приезжает уже через пару минут. водитель, к радости юнги, оказывается неразговорчивым и ничего не спрашивает про его внешний вид (он всё ещё в пижаме, штанины которой снизу слегка обгорели, и в противогазе, который он снимает только после нескольких минут дороги, когда они отъезжают от госпиталя, так что, скорее всего, выглядит немного странно). ночной сеул совсем не обеспокоен пожаром, люди продолжают ходить по главным улицам, даже не догадываясь, что происходит чуть-чуть поодаль от центра. по радио, включенному у водителя, передают какие-то новости с американской станции - юнги с трудом разбирает слова, но понимает, что речь идёт про марс. тогда он начинает вслушиваться тщательнее, закрывая окно на заднем сидении, чтобы посторонние звуки ему не мешали. - а сейчас у нас небольшое интервью с руководителем операции по колонизации марса, - сообщает бодрый голос журналистки. - скажите, пожалуйста, почему вы внезапно отменили так тщательно запланированный полет? - у нас возникли непредвиденные... - мужчина с глубоким, хриплым голосом откашливается, - трудности - какого рода трудности? - южнокорейский завод, который вырабатывал нам ракетное топливо, загорелся. авария не была очень серьёзной, сейчас ситуация уже под контролем, но мы не можем рисковать и заходить внутрь складов, пока там ещё работают пожарные. - то есть через несколько дней корабль всё же отправится? - нет, - мужчина шуршит галстуком. - нет, к сожалению, большая часть топлива сгорела. - разве у вас не должно было быть запасного варианта на такой случай? - мы не можем предусмотреть все аварии. - но, - судя по паузе, журналистка подсматривает в записи, лежащие у неё на коленях, - насколько я знаю, в следующий раз ракета сможет полететь лишь через два года из-за особенностей орбит марса и земли. - да, это абсолютная правда. - разве за это время космонавты не подвергнутся гораздо большей дозе радиации, чем позволено наса? к тому же, из-за такой неожиданной отмены операции могут возникнуть и другие сложности, как связанные с физическим здоровьем, так и банальный недостаток материалов. нельзя забывать и о психологическом факторе- - мы не можем ничего с этим сделать, - раздраженно перебивает журналистку мужчина. - как я уже сказал ранее, мы не имеем права подвергать опасности огромное количество людей, работающих над ракетой, взамен на пару десятков жизней. - но они совершают невероятно важную миссию для человечества! - да, и мы не забудем об их подвиге. журналистка вздыхает: - я слышала, что профессор математики из мит рассчитал, что скоро будет очень мощная солнечная вспышка, огромный поток космической радиации. если космонавты не смогут от неё защититься, то... - они были предупреждены о возможных рисках. - но- седжин, сидящий на переднем сидении, опускает руку на плечо водителя и указывает кивком головы на радио, намекая, что его нужно выключить. водитель молча соглашается, и оставшуюся небольшую часть дороги они едут в тишине - хотя юнги кажется, что он думает настолько громко, что все в машине с лёгкостью могут это слышать. первой мыслью, пришедшей ему в голову, было то, что он неправильно что-то расслышал. в конце концов, он мог неправильно перевести пару фраз с английского, и из-за этого весь смысл бы поменялся. наверное. или нет. судя по тому, что седжин, видевший фотографию чонгука, попросил выключить радио - юнги перевел всё правильно. но это невозможно. это глупо и неправильно, выбрасывать столько денег на ветер, и так просто не бывает. юнги может смириться со сгоревшей квартирой, с нелюбимой работой, с чем угодно - но не с тем, что чонгук не вернётся. когда он выходит из машины, его глаза, наверное, абсолютно стеклянные, как будто бы не живые, потому что седжин снимает противогаз, чтобы его было лучше слышно, и обеспокоенно произносит: - извини, я не знал, что там будет это идти... - всё нормально, - отвечает юнги, хотя его голос дрожит. - я бы в любом случае это узнал. они поднимаются на пятый этаж (довольно низко, замечает про себя юнги. видимо, у друга седжина есть деньги) в полной тишине, сопровождаемой только шарканьем подошв их обуви. юнги только сейчас понимает, что до сих пор в домашних тапочках. когда седжин достает ключ от квартиры из-под коврика для ног у двери, юнги на секунду забывает обо всём остальном. он видел такое только в старых фильмах и был уверен, что в современном мире такая беспечность невозможна. но, как оказалось, некоторые всё ещё живут так - по-старому, не беспокоясь ни о преступниках, ни о полностью проебанной экологии, ни о том, что их любимый человек улетел на чертову другую планету и больше не вернётся. юнги знает, что сам настаивал на этом отлете: он всегда мечтал быть продюссером, но у него так и не получилось, и он отчаянно не хотел, чтобы и мечта чонгука тоже не сбылась. но ему всё равно странно осознавать, что подавляющему большинству людей будет плевать на оставшуюся на марсе команду, что они забудут это так же просто, как и любую другую неудачную миссию, никого не арестуют за безответственное проведение операции, а в голливуде ещё и фильм небось снимут, выставив марсианских первопроходцев героями, шедшими на смерть, хотя на самом деле они даже не догадывались, что не вернутся. юнги мысленно просчитывает, когда должен был бы прилететь корабль на марс, и ему страшно от того, что чонгук до этого момента так ничего и не узнает, а когда узнает, будет уже поздно. но даже если можно было бы отправить ему хоть что-то - буквально пару слов, пусть азбукой морзе, чтобы в последний раз признаться в этой чертовой, бесполезной любви - юнги бы всё равно не сказал ему правду. он не представляет, как мог бы ровным голосом сообщить ему, что он не вернётся. - он ведь тебе никакой не друг, правда? - спрашивает седжин, заходя в небольшую квартиру и пропуская юнги к кухне, где он сразу же начинает искать чай, чтобы хоть чем-то занять руки, голову, мысли. - тот парень, фотографию которого я видел. - с чего ты взял? - юнги напрягается, замирая с пачкой какого-то - вроде бы успокаивающего - чая в руках, и даже не замечает, как переходит на неформальный стиль. - фотографии друзей не выносят из горящего дома вместо того, чтобы взять побольше денег, - видя испуг на лице юнги, седжин добавляет: - не волнуйся, я не гомофоб. я тебя не выгоню. - может, - юнги мнется. потом наконец-то садится на стул, всё так же бесполезно сжимая пачку чая в ладонях. наверное, надо его всё-таки заварить, - может, и не друг. какая разница? он устал от того, что людям не плевать на его отношения. им плевать буквально на всё: на чистоту планеты, на человеческие жизни, на справедливость, но почему-то не плевать на то, кого он любит. ведь это, конечно же, гораздо важнее. юнги даже пару слышал от прохожих, когда они держались с чонгуком за руки, что из-за таких, как они, мир и разрушается. "ну, глобальное потепление точно из-за нас, - любил шутить чонгук, - потому что мы охренеть какие горячие". - мне просто интересно, ничего больше. расскажи мне о нем, пожалуйста, - тихо просит седжин. и юнги, наконец-то оставляя пачку с чаем, рассказывает. рассказывает, что они с чонгуком познакомились ещё в средней школе, им было по пути добираться до учёбы на одном и том же автобусе. рассказывает, как они впервые признались друг другу в любви - первый год старшей школы, они оба настолько сильно нервничали и краснели, что их общие друзья не могли перестать смеяться - и как признавались в тысячный раз, в миллионный, в каждый из них. рассказывает о том, что чонгук был единственным, кто его на самом деле понимал - по полуслову, полувздоху, полувзгляду, иногда без взглядов вообще, просто по тому, как он молчал, закрывая глаза, чтобы не думать о своей ненавистной работе учителем музыки. рассказывает, как они мечтали завести хаски, но у них всегда было недостаточно места для него. рассказывает, что все эти годы жил только осознанием того, что чонгук вернётся. он сам не знает, почему слова льются из него таким потоком: может, ему просто не хватало того, кто мог бы это всё выслушать. обычно он не любит говорить про то, что ему дорого - даже не столько потому, что боится осуждения, сколько потому, что не хочет разрушить этим иллюзию того, что это на самом деле важно. мир спокойно забудет об этом, забудет о юнги, забудет о чонгуке, забудет обо всём, что у них было и чего не было, но могло бы когда-то появиться, история проглотит их, пережует их косточки и ничего не оставит, кроме черточки между двумя датами. но юнги нравится верить, что всё это было для чего-то нужно. - может, вы ещё встретитесь, - мягко говорит седжин, жестикулируя пустой чашкой, когда юнги заканчивает, - просто... не в этой жизни. не в этом мире. может, не в этой вселенной. но вы обязательно найдёте друг друга, я уверен. юнги думает, что срать он хотел на другие вселенные, ему нужно здесь и сейчас. но даже если это и правда, если они на самом деле ещё встретятся, пусть и при совсем других обстоятельствах - какой в этом смысл, если они не обязательно будут счастливы? (юнги знает, точно знает, что смысл всё равно есть и всегда будет. потому что лучше больше не встречать чонгука, чем никогда не встретить его вообще). - лучше бы он меня забыл, - бросает юнги. седжин расстилает ему в одной из комнат, и они укладыватся ближе к рассвету, так и не выпив чай. юнги ложится спать, думая, что у него не осталось ничего.***
двое суток пролетают быстро, слишком быстро - чонгук практически уверен, что кто-то из команды просто использовал машину времени, чтобы перенестись в будущее и не ждать своей смерти, потому что никогда ещё дни не проходили настолько молниеносно и незаметно, будто бы их и не было вовсе. он с трудом может вспомнить, что делал в это время, кроме работы: он всегда загружает себя работой, чтобы поменьше думать. и, кажется, у него это получилось, потому что память его рабочего планшета переполнена от количества отчётов. в основном они все одинаковы, ведь, естественно, ничего особо нового в пробах почвы он не мог найти по определению, за него это давно уже сделали марсоходы, которые были здесь ещё задолго до человека. но он всё равно изо дня в день прилежно выполнял свою работу, следуя четкому графику, и снова и снова пытался найти на марсе хоть какие-то, даже самые отдаленные следы жизни (лучше бы сначала на своей планете жизнь спасли, бурчал юнги, когда отправлял его в полет). судя по виду за окном - серовато-голубые сумерки, которые можно увидеть только на марсе - скоро всё должно начаться (хотя правильнее было бы сказать "закончиться"). чонгуку странно осознавать, насколько легко на самом деле было это принять. он волнуется о юнги - тот, наверное, ещё раньше него узнал, что полет отменили, но не факт, что он знает о солнечной вспышке. лучше бы он не знал, думает чонгук, лучше пусть он продолжает верить, что я вернусь. когда веришь во что-то, жить всегда намного легче. чонгук слышит приглушенные голоса джина и хосока за стенами лаборатории, которые, кажется, обсуждают, что хотят на ужин. как на последний ужин перед казнью заключенного. чонгуку не хочется ассоциировать марс с тюрьмой, но получается само по себе, подсознательно: они здесь одни, одни на всю чертову планету, без возможности связаться с самыми близкими людьми, оставить им хотя бы короткую весточку, хоть бы последнее "люблю", и никто не сможет их спасти. вот только они не преступники, очень даже наоборот - чонгук уверен, что их команду возведут в ранг каких-нибудь героев и сделают вид, что они знали, на что шли. и, конечно, в какой-то степени это правда - их на самом деле предупреждали об опасностях и о возможном летальном исходе, но этот исход был только возможным, а не обязательным. все эти два дня чонгук отчаянно пытался не думать ни о чем, включая юнги, но одна мысль всё равно просачивалась в его рабочие будни и беспокойный сон: что же всё-таки случилось там, на земле. он сомневается, что это война (или, скорее, он безумно надеется, что это не она); возможно, что-то произошло с финансами, как предполагал намджун, возможно, случилась какая-то авария - сейчас это уже в любом случае не важно. важно то, что юнги всегда будет его ждать, даже точно зная, что он никогда не вернётся. он не умеет по-другому: если он что-то делает, то на сто процентов, если дал обещание, то сдержит его, несмотря ни на что, если кого-то любит, то до последнего вздоха. поэтому если юнги обещал ждать его, он будет. и от осознания этого чонгуку даже не страшно умирать, потому что есть кто-то, благодаря кому от него хоть что-нибудь останется. он поворачивается к настенным часам, специально настроенным на марсианские сутки, и понимает, что до начала рассчитанной чимином вспышки остаётся ещё около получаса. это слишком много и слишком мало одновременно; слишком мало для того, чтобы что-то сделать, и слишком много для того, чтобы просто сидеть и ждать. чонгук достаёт из первого ящика рабочего стола небольшой листок бумаги - одну из немногих вещей, которая отдаленно напоминала ему о земле в этой пустыне, хотя, конечно, там тоже деревьев осталось очень немного - и маленький огрызок карандаша, которым юнги обычно писал свою музыку, что так никогда и не продал. он не знает, что конкретно хочет написать, все мысли и все слова, которые он хотел сказать, внезапно растворяются в тиканьи часов. часы, естественно, тикают только у него в голове: на самом деле они электронные. двадцать восемь минут и сорок шесть секунд. чонгук пытается найти какую-то закономерность в этих числах, складывает и перемножает их между собой, но ничего не получается. он тратит на это ровно две минуты и семь секунд, затем наконец-то берётся за карандаш и склоняет голову над листом бумаги, стараясь достать из головы хоть какие-то слова, которые бы складывались в предложения. часы продолжают фигурально, метафорически тикать у него в мыслях, и он с усмешкой думает, что врал себе, когда говорил, что всё уже принял. он пишет письмо, старомодное и от руки, сейчас такие уже давным-давно можно увидеть только в старых фильмах, которые любил юнги. он пишет письмо - письмо или завещание? мысли чонгука переключаются на юнги. он должен написать ему что-то, должен - что? извиниться? разве это он виноват в том, что не возвращается? пальцы чонгука, сжимающие карандаш, на несколько секунд неподвижно зависают над бумагой, пока он всё-таки не пишет: "дорогой юнги", - эта фраза чувствуется какой-то фальшивой, хоть в ней нет и доли лжи: юнги был самым дорогим, что у чонгука когда-либо было. он стирает написанные два слова резинкой на другом конце карандаша и начинает заново: "юнги, я хотел бы, чтобы ты этого никогда не прочитал: это заставит тебя снова вспомнить меня, хотя на самом деле тебе нужно меня забыть", - на этом моменте чонгук морщится, понимая, что снова выходит фальшиво, потому что юнги никогда не сможет его забыть, как бы слащаво это ни звучало. - "но я не мог ничего не написать тебе. к черту, ты ведь всё равно будешь меня помнить, так пусть тебе будет так же больно, как мне сейчас. я не знаю, что хуже: осознавать, что я больше никогда тебя не увижу, или умирать. возможно, это почти одно и то же; тогда считай, что я умер дважды. разве это не забавно? это будто бы ждать смертной казни, на которую ты был ложно осуждён. сделал ли я хоть раз что-то настолько плохое, чтобы заслужить это? я помню, что заставил тебя плакать, когда улетал, так что, возможно, и да. но ты ведь простишь меня, верно? извини меня. я обещал тебе так много: свадьбу в америке, хаски, которого мы бы завели в загородном доме, всегда быть рядом с тобой - и не выполнил ничего из этого. я не удивлюсь, если ты во мне разочарован. это будет даже хорошо, потому что так тебе будет легче. я даже думал над тем, чтобы написать тебе здесь, что никогда тебя не любил - просто для того, чтобы ты меньше скучал по мне - но не смог. я слишком много думаю над этим письмом, и у меня осталось совсем немного времени. ты, возможно, удивишься этому - ты ведь прекрасно знаешь, что даже от мощной солнечной вспышки не умирают настолько быстро, я тебе много рассказывал о космосе - но я уже всё решил. и я верю, что за это решение ты извинишь меня тоже. ты всегда прощаешь меня, несмотря ни на что. я тебя не заслуживал. я хотел бы написать тебе так много, что исписал бы сотню таких листов, но там было бы всё, что ты и так знаешь. поэтому на прощание я решил написать что-то, чего ты обо мне, наверное, ещё никогда не слышал: оказывается, я безумно боюсь умирать". чонгук думает, что это на самом деле больше похоже на завещание, чем на любовное письмо. но в то же время - черт побери, у него осталось ровно двенадцать минут, он не может придумать ничего лучше, у него никогда не вязалось со словами. это юнги, несмотря на свои замкнутость и стеснительность, может запросто описать свои чувства к чему угодно: любовь, ненависть, меланхолию, светлую грусть и чёрную зависть, злость, страх и желание жить. чонгук всегда выражал всё действиями, слова для него слишком тяжёлые, слишком неподъемные и спутываются в один огромный комок в горле, который колет гортань торчащими из него буквами. джин и хосок за дверью смеются - наверное, с какой-то очередной дедовской шутки джина, которые никто, кроме него, не понимает. чонгук им завидует. он тоже хотел бы так - смеяться с юнги, несмотря на то, что скоро произойдёт. смеяться из-за этого. смеяться от того, что смерть, существующая столько миллиардов лет, всё ещё осталась такой наивной, раз считает, что может их разлучить, что у неё есть хоть какая-то власть над ними. чонгук хотел бы, чтобы юнги был здесь. но его нет, конечно же, его нет. поэтому чонгук прячет письмо и карандаш обратно в ящик, находит под подушкой фотографию юнги, сжимает её в руке, комкая бумагу, из-за чего мягкая улыбка юнги превращается в оскал, и распахивает дверь лаборатории. хосок отскакивает от неожиданности (джина с ним рядом уже нет), затем хватает его за руку и говорит: - идём в кабинет чимина, он в самой середине здания. там мы получим меньше всего радиации. чонгук несколько раз медленно моргает, осторожно выпутывается из хватки хосока, подходит к люку, закрывающему выход из базы, и, не обращая внимания на чужие удивленные крики и "ты, блять, с ума сошёл!", открывает его настежь. в глазах хосока мелькает что-то между страхом, шоком и безысходностью - чонгук не успевает разглядеть точно, потому что закрывает люк так же быстро и неожиданно, как и его открыл. это в любом случае неважно, потому что он решил всё ещё в тот момент, как впервые услышал рассчёты чимина. наверное, стоило рассказать об этом кому-то из команды, но они бы однозначно попытались его отговорить, а последнее, что чонгуку нужно сейчас, - это сомнения. как только он оказывается снаружи, в его кожу сразу же впивается крупная оранжево-красная марсианская пыль, режущая по щекам и застывающая в волосах. теоретически, он сможет продержаться без воздуха около трех минут, но практически - где-то в два раза меньше, потому что его сердце бьется слишком быстро. это хорошо, думает чонгук, чем быстрее, тем лучше. конечно, он мог бы остаться в помещении, спрятаться в кабинете чимина и, скорее всего, выжить, но это бы ничего не изменило: при такой защите они вряд ли проживут больше полугода, а, значит, всё равно не дождутся следующей сменной команды. для чонгука эти полгода не имеют ровным счётом никакого смысла. лучше прямо здесь и сейчас - это по крайней мере будет символично. и это по крайней мере будет его собственным решением. юнги однажды сказал ему, что если бы узнал, что завтра будет конец света и он погибнет, то не стал бы ждать и застрелился сразу же. потому что так ты чувствуешь хоть какую-то власть над ситуацией, которой на самом деле у тебя нет, ведь всё произойдёт в независимости от твоих желаний. чонгук чувствует, как лёгкие начинает спирать, а зрение мутнеть - явные симптомы недостатка кислорода. он сглатывает марсианскую пыль, попавшую ему в глотку, краем глаза наблюдая за тем, как неестественно и тяжело дергается его кадык. солнце уже зашло, и пустыня в сумерках кажется темно-синим, почти что черным морем, тянущимся от горизонта до горизонта, в котором плавают маленькие лодочки - редкие здания других частей базы. чонгук любит море. он провел раннее детство в пусане, играя на берегу моря и собирая ракушки; у него до сих пор осталось несколько самых крупных и красивых, в которых слышен шум прибоя. он завещает эти ракушки, воспоминание о своём счастливом детстве и не такой счастливой молодости, юнги, потому что ничего больше у него нет. юнги сожжет их совместные фотографии, избавится от всего, что напоминало бы о них, но ракушки - чонгук точно знает - он не выбросит. может быть, он поедет в пусан, на тот самый пляж, где они отдыхали после окончания университета, и кинет их в теплую воду, в которой плавают яркие пластиковые трубочки. может быть, юнги рассмеется от того, насколько сюрреалистично это выглядит. может быть, он от этого расплачется. десять, мысленно начинает обратный отсчёт чонгук, чувствуя, что воздуха в легких осталось совсем мало, а голова кружится так сильно, что он почти падает на землю. интересно, как отреагирует команда, когда увидит его тело посреди пустыни? девять. джин, наверное, закричит: его очень легко испугать. наверное, ему стоит отойти немного подальше от люка, чтобы из базы можно было выйти. восемь. чонгук делает нетвердый шаг, затем ещё несколько, но стоять, не опираясь ни на что, оказывается невероятно трудно. семь. или шесть? мысли спутываются, и он начинает забывать числа, но лицо юнги всё ещё четко стоит у него перед глазами. он держит чужую фотографию в правой ладони. пять. это похоже на обратный отсчёт перед полётом ракеты; тогда у чонгука тоже спирало дыхание, но от волнения, а не от того, что он на самом деле задыхается. четыре. почему время так долго тянется? ему кажется, что прошло уже как минимум десять минут, но никак не полторы или две. три. интересно, поймёт ли юнги, что он умер? проснется ли он посреди ночи, чувствуя, как внутри что-то оборвалось? два. да, он верит в соулмейтов и всю эту слащавую чушь, но разве с юнги может быть иначе? разве чонгук сам бы не почувствовал, что юнги умер? один. наверное, это даже хорошо, что он умирает первым, потому что он никогда не хотел бы это почувствовать. и, наверное, он конченный эгоист, раз решился на то, что он делает сейчас. ноль. в небе видно красивую вспышку, на секунду освещающую ночное небо. чонгук закрывает глаза, сжимая фотографию юнги в руках, чтобы встретить его в другой вселенной, где они - он точно уверен - обязательно будут счастливы. потому что должна быть хоть одна вселенная, в которой юнги смог бы его простить.