Uomo del paradiso

      Солнце медленно поднималось из-за горизонта, сначала опаляя его, а после заливая своим светом крыши домов. Жизнь в городе ночью не особо гасла. Только вот рабочие вместо работы ходили в пабы или же в бордели. К тому же следующий день выпадал на один из многочисленных дней Венецианского карнавала, его начало. Это был выходной для большей части работяг, и они могли позволить себе отдохнуть этой ночью как следует, чтобы отоспаться днем и следующим вечером выйти на праздничные улицы своего города "на воде". Однако, сейчас не было так шумно, как это обычно бывает днем. Хотя из публичных домов и особо темных закоулков порой слышался смех, пьяные вопли или вопли иного, более пикантного характера. И вот сейчас, когда наступило утро, пьяные тела, которые способны еще передвигаться самостоятельно, расходились по своим домам. А может и расползались по стеночке. Кто-то из них явно отхватит по ушам от своей жены или ее сильного брата. И звуков к этому утру прибавится.       На улицу выходили люди, ответственные за украшение. Стены домов и фонари на главной улице облачались в красивые "наряды". С другими же нарядами для праздника, предназначенными для людей, бегали швеи и мастера. Маски с перьями сверкали в лучах утреннего солнца. Приготовления шли полным ходом.

***

- Ты уверен? - парень лет двадцати шести с явно восточной, если быть точнее арабской, внешностью скептически посмотрел на золотистую маску, которую держал в руках. Он хмыкнул и сощурил свои глаза цвета плавленного янтаря, вертя в руках сей предмет "декора лица". - На все сто процентов, Альтаир, - за спиной араба послышался звонкий голос. Повернувшись, араб увидел, как его...друг старательно натягивал штаны. Те налазили туго, и сириец не удержался, чтобы не подшутить над старающимся парнем: - Похоже, что кто-то слишком много ест, щекастый. Уже не влазишь в свои панталони.       Ответом на это было возмущенное фырчание и восклицание на чистом итальянском, - Я вообще-то просто расту! - Ну-ну, - Ла-Ахад хмыкнул и надел на лицо маску, которую недавно ему дал итальянец. И какой черт дернул его согласиться идти на маскарад? Мастер ассасинов Масиафа чувствовал себя как минимум глупо в непривычной миланской одежде, за которую он называл Эцио "мамкиным модником", и в золотистой маске с красными и белыми витиеватыми линиями и со светлыми перьями у левого виска. Араб не мог поспорить: одежда сидела на нем отлично и выглядел он прекрасно. Маска на лице тоже не смотрелась особо вычурной, но... привычная роба, без излишних частей и узоров, была куда удобнее этой одежды. Но ничего не поделать. Он уже согласился.       В отражении зеркала Альтаир видел, что Аудиторе тоже собрался. В отличие от араба, его одежда была более темных тонов. На самом деле этот паршивец просто оставил себе свою робу. На вопрос: - "Почему я не могу остаться в своей?", - Эцио ответил кратко, - "Будешь выделяться". Спорить желания не было. К тому же это было правдой. В толпе вычурных нарядов простая ассасинская роба будет смотреться неуместно. На лице самого Аудиторе была бордово-черная маска с красными перьями. Сириец даже отметил, что выглядело это вполне неплохо.       Эцио ждал этого дня долго. Он долго уговаривал Альтаира пойти. И когда это наконец получилось, он кинул все свои силы на приготовления праздника, которые прервал сам араб. Ла-Ахад, в свою очередь, не любил шумные скопления людей, где все пьяные, трутся о тебя и вполне вероятно могут замарать своим обедом, перебрав алкоголя на ужин. Поэтому он договорился просто прогуляться с итальянцем и посмотреть на салют. Эцио немного поубавил пыл и просто с нетерпением ждал вечера. Араб не бывал ранее на карнавалах и флорентийцу не терпелось показать ему его во всей красе.       Вечер наступил как-то резко. Горизонт окрасился алым, а улицы облачились в маскарадные цвета. Люди в самых разных нарядах выходили, чтобы потанцевать, поучаствовать в конкурсах и просто отлично провести время. Одними из толпы были Альтаир и Эцио. Аудиторе тараторил без умолку, рассказывая про те или иные традиции своей страны. Араб был не против. Ему нравился этот итальянский лепет. Какого было удивление Альтаира, когда из потока шумных людей они выбились на темную и тихую улочку. - Что ты удумал? - сириец посмотрел на Эцио, выгнув черную бровь. То, какой был ответ еще больше поразило Масиафского мастера. - Mi hai dato tutto ma niente avevi, - голос итальянца был тихий, приятный и мелодичный. Пробирающий до мурашек. - Ты мюзикл решил устроить? - Ла-Ахад едва заметно улыбнулся, после пряча улыбку за привычно хмурым выражением лица и продолжая идти за флорентийцем, который неожиданно развернулся и взял темные ладони в свои, продолжая мелодично и с чувством петь. - Mi hai fatto amare tutti i miei difetti E come ho fatto io quando non c'eri? Non prendere impegni per i prossimi anni, - Эцио пел и улыбался. Он смотрел в глаза цвета плавленного янтаря, вкладывая в песню всю душу. Альтаир прикусил губу изнутри, чтобы не менять выражение лица. Но по взгляду можно было понять, что араб тает. В его груди становилось тепло. Он знал эту песню и знал, о чем поет этот проклятый итальяшка. - Che sarà domani Non so che cosa dirti Domani sarà ieri, ma sì Noi non saremo uguali Ma dentro i nostri abbracci, quelli sì, - Аудиторе неожиданно притянул к себе сирийца, прижимая к груди за талию и взяв за руку. Если их кто и увидит, то напившиеся до карнавала или опоздавшие на него. Ни тем, ни другим не будет дела до столь колоритной пары. Итальянец плавно закружил араба в танце. К слову, последний танцевать не умел, потому то и дело оттаптывал ноги своему партнеру, случайно наступая на них. - Nei tuoi occhi c'è il cielo più grande che io abbia visto mai E le tue braccia uno spazio perfetto in cui ci tornerei per sempre in cui ci resterei per sempre, - Эцио улыбался, когда пел. Это делало его песню более чарующей. Они смотрели друг на друга и были полностью поглощены происходящим, однако у камня, лежащего на дороге, были иные планы на этот счет. - Siamo due go...- Аудиторе спотыкается, проглатывает остатки строчки и летит на пыльную дорогу, а сверху на него падает Альтаир, довольно ощутимо ударяя коленом в интересное место. Больно. Очень больно. Пару секунд гробовая тишина, после чего слышится странный писк со стороны итальянца, тихое "мерде", а после улицу заливает громкий смех. Смеялись двое. Пусть одному из них было не совсем смешно.       Вскоре оба поднялись на ноги, отряхнулись и отдышались. - Так, я должен продолжить, - словно бы ничего не произошло, Эцио притянул к себе араба снова, который даже не пытался удержать хмурого выражения лица, тихо посмеиваясь. - Siamo due go... - сириец тихо прыснул со смеху. - А ну цыц! - Эцио жулькнул араба за бока и снова начал петь. - Siamo due gocce dello stesso mare Ma abbiamo già trovato l'ultimo amore Nemmeno un'ombra nel tuo sorriso Beatrice non avrebbe niente da insegnarti Ragazza paradiso, - снова полилась тихая, мелодичная песня. Альтаир все же успокоился, молча слушая. Однако легкая улыбка не уходила с его губ. В танце ассасины медленно продвигались к воде. Там была привязана гондола. - Nei tuoi occhi c'è il cielo più grande che io abbia visto mai E le tue braccia uno spazio perfetto in cui ci tornerei per sempre in cui ci resterei per sempre, - флорентиец первый зашел на лодку и протянул руку арабу. Тот лишь фыркнул и запрыгнул в нее сам, заставляя гондолу сильно качнуться и итальянца упасть второй раз за вечер. На этот раз он едва не рухнул в воду, но упал все же на сидение. Однако, удобнее устроившись, Аудиторе продолжил петь, не отводя взгляда от сирийца. - E di tutta questa vita Io non butterei via niente Solo una mi completa fra milioni di persone Ogni cuore ha le sue pieghe Ogni volto ha le sue rughe       Фонарей здесь не было и только звезды освещали ассасинов. Было завораживающе. Вдалеке шумели люди, а здесь было так спокойно... Только голос итальянца разрывал хрупкую тишину. - Non hai fatto mia promesse ma le hai mantenute tutte Sì, le hai mantenute tutte Tu le hai mantenute tutte Sì, le hai mantenute tutte, - Эцио смотрел, как свет, отражаясь от глади воды, играет на темной коже восточного мужчины. Это очаровывало, ровно как и умиротворенный взгляд его партнера. - Nei tuoi occhi c'è il cielo più grande che io abbia visto mai E le tue braccia una spazio sicuro in cui ci tornerei per sempre In cui mi perderei per sempre E poi ci resterei per sempre Sí - Sí, - последнее слово сириец произнес вместе с итальянцем. Эцио задержал недолгий взгляд на красиво очерченных губах араба. Затем шумно выдохнул и стянул свою маску, приближаясь к Альтаиру и стягивая его. Он уже коснулся своим носом носа Ла-Ахада, как тот хитро прищурился и прошептал: - Панталони жмут, Аудиморда?       Только итальянец хотел возмутиться, как на его загривок легла рука, а приоткрытые в немом вскрике губы накрыли чужие. Суховатые от палящих ветров пустынь в родных землях сирийца. И такие же горячие, как песок, разогретый солнцем. Флорентиец не смел отстраниться. Не смел оттолкнуть. Возмущение в его груди улеглось и сменилось на тихое блаженство.        Итальянец полулежал в гондоле, обнимая араба, который устроился перед ним, прислоняясь спиной к груди Аудиторе. Полное умиротворение и спокойствие словно витало в воздухе. Даже далёкий шум и редкий смех на ближних улицах не рушил атмосферу, что парила здесь. - Ti amo, - итальянец говорил едва слышно. Ответом был тихий смешок. Альтаир еще крепче сжал сильную кисть итальянского ассасина, прижимаясь к нему сильнее. Араб потянулся за новым поцелуем и этот ответ был лучше слов.