***
Зачет заканчивается, а Глен на пороге класса так и не появляется. Я жду его десять минут после ухода последнего студента, пятнадцать. Не выдерживая, поднимаюсь из-за стола и выглядываю за дверь, но вижу только пустой коридор и потухшую лампу в окошке директорского кабинета. Вечер. Все уже разбрелись по домам, получив оценку или приглашение на пересдачу. Из соседних аудиторий и вовсе не доносится ни звука: коллеги давно отвели пары первой половины дня. «Ушел», — проносится в голове угрюмое. Ушел, даже не попытавшись объясниться. Не в стиле упрямого Глена, которого обычно если и можно выпроводить за порог, то только на заднем сиденье полицейской тачки с кляпом во рту. Возвращаюсь в кабинет и вешаю часы обратно на стену. Заметки и журнал убираю в нижний ящик стола. Машинально бросаю по-прежнему молчащий телефон и галстук в портфель, на том же вялом автоматизме закрываю кабинет на ключ и иду к лестницам. «Перегнул, — пилю себя нервно. Мерзкий холодок испуга поднимается по позвоночнику и вцепляется в глотку. — Перегнул, твою ж мать». Не успеваю шагнуть на лестничный пролет, как из соседнего коридора неслышно подкрадывается тень и меня хватают за ладонь. Выплевываю ругательство, пытаясь выдернуть руку, но он держит крепко. — Батраски? — спрашиваю глухо и отчасти облегченно, прекращая попытки отбиться. Глен кривит губы. — Нет, блядский Ньютон по твою душу явился, — бурчит он под нос и тащит меня к лестницам. Ниже на один этаж, другой. Выводит на третьем, а я иду с ним за ручку молча и покорно, будто так и надо. Опомнившись только в спортивном крыле, спрашиваю: — Куда ты меня привел? — Ты читать разучился, Митч? — тянет Глен с издевкой, на секунду становясь привычным собой, и кивает на табличку «Раздевалка». — Очень смешно, — ладонь я осторожно высвобождаю. — Что мы здесь забыли? — Надо поговорить, — Глен распахивает дверь раздевалки. Внутри тепло и влажно — видно, не так давно кончилась вечерняя тренировка команды и сквозняком нанесло пара из душевых. Захожу вслед за Гленом, захлопывая дверь, бросаю портфель на скамью и складываю руки на груди. — Ну? В висках вновь раздается тупая пульсация раздражения. С Гленом по-другому не получается. Его либо ненавидишь до физически ощутимой дрожи, либо ненавидишь чуть меньше, поддавшись обаянию наглой улыбки. — Какого черта это было? — прямо спрашивает Глен и зеркалит меня, складывая руки на груди. Хмурюсь я, наверное, так же. — Там, в аудитории? — Где ты ночевал? — спрашиваю в ответ. Глена вопрос удивляет: — Дома. — Черта с два, — фыркаю слабо. Недоверчиво, но слабо. — Не дома. У Мишель это, блядь, на лбу написано было, когда я спросил. — Миш стала телепатом, а я и не заметил? — Глен смотрит на меня, как на умалишенного. И чувствую я себя под этим недоуменным взглядом глупее некуда. Как ревнивая скандальная женушка. Как истеричка, а не профессор физики в престижном колледже. Докатился, Митчелл Синклер. Ты докатился яблочком до самого дна. — Я ночевал не у родителей дома. Я ночевал в сраной студии, которую снял в паре кварталов от тебя. Чтобы к тебе, козлине рыжей, не мотаться через весь Грин-Бей. Его слова повергают меня в ступор. Глен же, пользуясь моим молчанием, продолжает запальчиво: — Какого хуя, Митч?.. Да, я не позвонил, да, я опоздал. Но материал, между прочим, вызубрил, — он взмахивает рукой и чуть не сбивает ящик с инвентарем. — Вчера до потери пульса и двух ночи мотался с курьерскими заказами, потому что проебался с залогом для студии, мне не хватило сотни зеленых наличкой. А хозяйка торопила... Он запинается, наткнувшись на мой ошарашенный взгляд, и с подозрением уточняет: — Ты меня вообще слушаешь? — Ты снял студию? — переспрашиваю тупо. — Рядом со мной? — Да, именно это я и сказал, — закатывает глаза Глен. — Батраски, — произношу вдумчиво, отчаянно борясь с улыбкой немыслимого облегчения, которая лезет не ко времени и не к месту. — Ты мог просто остаться у меня, — он недоуменно приподнимает брови, и я растолковываю с нажимом: — Не на ночь. Мог просто перебраться ко мне, чтобы не мотаться через весь Грин-Бей. — А ты бы позволил? — Глен редко выглядит на свой возраст из-за татуировок, немалых габаритов и тяжелого взгляда, но сейчас он настолько растерян, что я вижу в нем настоящего мальчишку девятнадцати лет. Того самого мальчишку, который истово пообещал мне, что больше не останется на второй год. Не подведет моих ожиданий. — А ты меня хоть раз спросил? — улыбаюсь краем губ. На душе становится легче, будто кто-то перерубает цепь тянущего меня вниз балласта. — Глен, ты непроходимый идиот. — Не ждал от тебя комплиментов, но ты мог бы хотя бы изобразить радость, — Глен тоже заметно расслабляется. Делает шаг навстречу, и я чувствую утихшее к вечеру веяние приятного парфюма вкупе с запахом его тела. Он подмигивает: — У меня там кровать ого-го. Тебе понравится... Глен становится прямо под лампой, свет которой мажет по линии его шеи. Я залипаю на треклятом засосе и хмурюсь: — А это ты заработал на новой кровати? — Что? — Глен поднимает руку и касается шеи. Оглядывается на овальное зеркало на стене, ощупывая гематому под татуировкой, и вновь оборачивается на меня. Только спустя пару секунд понимаю, что губы у засранца дрожат от еле сдерживаемого смеха: — Митч, тебя амперметром ебнули? Это же твое, — он движется ближе, наклоняется к моему уху, и тон его переходит чуть не на мурчание: такой приятный с хрипотцой голос, от которого у меня сносит крышу. Без всяких амперметров. — Не узнаешь? Странно... — его шепот обжигает шею: — Я думал, что ты очень хорошо помнишь, что на моем теле принадлежит тебе... Помнишь, как я лежал у тебя в кабинете... Воспоминания накатывают резко, аж в груди распирает от ускорившегося сердцебиения. Вижу отчетливо, лишь успев закрыть на секунду глаза, как раскладываю Глена на столе, сдергивая его дурацкие подранные джинсы до самых щиколоток. Как тяну ниже резинку боксеров, оглаживаю ладонью гладкую бледную ягодицу. Задница у Глена сочнее, чем у моделей на обложках глянца. Под одеждой и не видно, но когда раздеваешь его, когда заставляешь расслабленно навалиться животом на стену, стол или матрас — что окажется ближе, — он так блядски отклячивает аппетитные ягодицы, что в глазах темнеет. Неудивительно, что я не заметил, при каких обстоятельствах и куда целовал. — Это же было пару дней назад, — все тянет Глен, как патоку заливает в уши. — Не думал, что в тридцатник уже на память жалуются, профессор. Или это последствия бурной юности? — он отстраняется и изображает глубокие раздумья. — Знал, что от падений с байка у тебя не только шрамы. — Ты нарываешься, — произношу с рокотом, зарождающимся в глотке. Его наглость и бестактность только катализируют те эмоции, от которых чертовски сложно трезво соображать. — Нарываюсь, — подтверждает Глен с ангельской улыбкой. — Вы накажете меня, профессор? Рывком и молча подтягиваю его ближе за бабочку: только он умудряется выглядеть небрежно брутально, а не уебищно, в несуразной бабочке, повязанной вокруг мощной татуированной шеи. Глен издает низкий гортанный всхлип — я потянул слишком резко, но звук этот мгновенно тонет между нашими губами, когда я грубо целую его, обхватив за шею руками и заставив наклонить голову. Вплетаю пальцы в его волосы, что подлиннее, на затылке. Заставляю отстраниться, ловлю его помутневший преданный взгляд. Сердце екает. Никогда не думал, что у черствого сухаря Митча Синклера, бывшего байкера, резким поворотом судьбы выведенного на преподавательскую стезю, может вообще что-то всколыхнуться в груди. Так невинно, так искренне, чуть ли не влюбленно. — Митч, — шепчет Глен непослушными губами. Я кладу руки ему на плечи и давлю, заставляя встать на колени. Щелкает пряжка ремня. Уже и не понимаю, кто быстрее добирается до пуговицы и молнии моих брюк — я или он. Глен царапается от спешки, стягивая мои трусы до середины бедер. Тычется губами в мой живот, влажно целует под пупком. Ведет языком вниз и подхватывает головку вставшего члена губами. Оглаживает титановые шарики штанги в уздечке, втягивает головку в рот с влажным пошлым звуком. Стонет, заставив дернуться, чертыхнувшись от резко накатившего возбуждения, и засадить ему глубже в рот. Ну же, хватит телиться, Глен. Мы оба знаем, что от слова «наказание» здесь только формальность, ведь сосать ты любишь до чертиков. Глен умудряется улыбнуться даже с моим членом во рту. Он кидает на меня потемневший взгляд снизу вверх и послушно сосет сильнее, плотнее обхватывает мой член губами. Берет в рот до самых яиц, выпускает медленно, катает головку на языке. Глен делает минет так, что у меня никогда не прорывается, даже в шутку, ехидное «Может, сдашь зачет под столом?» Потому что, боюсь, после такого зачета Глену достанется не только высший балл, но и оценка в аттестат, и моя ученая степень. Чувствую, что вот-вот кончу. Дойду сразу до оргазма и до ручки, как завороженный пялясь на тени от его длинных ресниц на острых скулах, видя выражение незамутненного кайфа на его лице. Хватаю его за волосы, отстраняю и, подхватывая член свободной рукой, тесно вожу головкой по приоткрытым влажным губам Глена. Тот облизывается, зараза, лениво сопровождает мутным взглядом движения моей дрожащей от нарастающего возбуждения ладони. Почувствовав первые капли моей спермы на подбородке, он вновь втягивает головку в рот и дожидается, нежа языком, когда я кончу с низким задушенным стоном. Глотает сперму, и одинокая белесая капля, сорвавшись с края его губ, течет по подбородку. Смахиваю ее пальцем и мягко улыбаюсь. — Я вам понравился, профессор? — спрашивает Глен тягуче. Такое чувство, что от наслаждения его разморило чуть ли не больше моего. — Не думай, что отделаешься так просто, — натягиваю трусы и брюки, застегиваю ремень. Подхожу к портфелю, достаю из бокового кармана ключ от тачки и кидаю Глену. Тот едва успевает подставить руки и вопросительно смотрит в ответ. — Будь хорошим мальчиком, заведи машину. — А ты? — спрашивает Глен, поднимаясь на ноги. Ухмыляюсь, не без удовольствия разглядывая уже не такие официозные брюки, хорошенько изгвазданные пылью на коленях. — Нужно кое-что забрать из кабинета, — отвечаю туманно. Глену мой заигрывающий тон, судя по расцветшей на лице ухмылке, нравится. До поры до времени. — Спущусь через минут пять. Жди на стоянке.***
— Ауч! — Глен взвивается, ерзает животом на смятом одеяле и вытягивает шею, силясь на меня обернуться. Наклоняюсь, давлю на его затылок, заставляя вернуться в исходное положение лицом в подушку и, сдерживая улыбку, цокаю языком: — Нет, мистер Батраски. Лежите ровно. Белая полоска от удара на его сочной заднице медленно наливается красным. На контрасте с бледной кожей выглядит так красиво, что я не удерживаюсь и, оттянув край линейки, добавляю еще один шлепок. Для симметрии на другой ягодице. Глен охает и ерзает сильнее. Просовываю ладонь между матрасом и его животом, касаюсь вставшего члена. Возбудился, конечно же. Трется о матрас, паршивец, даже не пытаясь сыграть в безразличие. — Линейка? Серьезно? — ворчит Глен и, не выдержав до конца маску обиженной гордости, с готовностью трется стояком об одеяло и ребро моей ладони. Стонет еле слышно: — Какого хрена, Митч? — Это тебе за то, что не соизволил позвонить и заставил вызвериться на твоих одногруппников. Ну и за проваленный зачет, — отвечаю невозмутимо. Убираю ладонь, и Глен томно вздыхает. — Вообще-то, — бубнит он в подушку, — я не пришел на зачет. Так что не завалил, а отложил... Ауч! Новый удар, пусть и слабее, ложится явно больнее поперек предыдущих двух. Глен поджимает ягодицы, а я легонько, едва касаясь алых отметин, вожу по ним пальцами, терпеливо дожидаясь, когда он расслабится. — Я правда выучил, — говорит Глен уже серьезнее. — Знаю. И оценю твои старания обязательно, — улыбаюсь и позволяю ему перевернуться на спину. Знаю, потому что Глен пообещал. Потому что по-настоящему захотел выучиться, пообещал в первую очередь себе не оставаться еще раз на том же курсе. — Ну, мистер Батраски. Для первого раза достаточно порки? Никогда бы не подумал, что этот засранец умеет. Но он отчетливо краснеет и отводит взгляд. — Очень забавно, — замечаю ехидно, — что тебе не пришла в голову мысль не рвать жопу понапрасну и переехать ко мне, но пришло на ум пользоваться моей учеткой гугла. — Только не говори... — во взгляде Глена загорается огонек догадки. Он смотрит на линейку, которой я лениво вожу у его носа и, насладившись его застывшим от ужаса лицом, откладываю на тумбочку. Запрокидывает голову и стонет: — Бля-я-я... — У меня такая разнообразная история поиска, — тяну с ухмылкой. — Я даже рейтинг твоего любимого порно составил. Любишь смотреть, как сладких мальчиков шлепают хорошенько разозленные мужики, «Фисташка009»? — Ты нашел мой профиль? — выдавливает Глен как сквозь спазм в горле. — Зачем искать, когда сперма кому-то так ударяет в голову, что он пользуется функцией «сохранить логин и пароль»? — спрашиваю с издевкой, за что получаю тычок в плечо от резко подобравшегося Глена. Он рычит, с боем опрокидывая меня на спину. Кусает в плечо, втягивает кожу в рот до боли, ставя в отместку засос. Несильно бодает головой под челюсть и наваливается на меня всем телом. Ведет губами вверх по ключице, кончиком языка поддевает микродермал. Всего один его взгляд исподлобья, с вызовом, с молчаливым и просительным возьми-меня-прямо-сейчас, и мы меняемся местами. Глен тянется к моему лицу, смахивает пальцами челку с моего лба и целует в выпуклую полоску шрама, идущую от брови к виску. Любит мои шрамы до ненормального. И согласен с дирекцией колледжа в том, что челку мне надо отстричь. — Хочу сзади, — Глен закусывает губу и ловко подо мной переворачивается. Становится на четвереньки, призывно вскидывая красивые ягодицы, и жалобно тянет, не дождавшись мгновенной реакции: — Ну, Митч, чего завис? Я смотрю на его смазанную, разработанную дырку долго, с диким спазмом возбуждения в паху. Когда только успел? Пока я боролся с насадками навороченного душа его хваленой студии? — Я же просил быть хорошим мальчиком, — говорю, подтягивая его за ягодицы ближе, и трусь титановыми шариками пирсинга в уздечке о края его влажной, пальцами растраханной дырки. Глена всего как током прошибает, так он вздрагивает. От предвкушения, от фантазии, которая всегда бежит впереди него. — Развратная фисташка. Глен хрипло смеется, и смех этот надламывается, переходя в протяжный полустон, когда я, не церемонясь, вхожу в него на длину всей головки. Титановая штанга охуенно тесно льнет к нему изнутри. Чуть не срываюсь раньше времени. Дурею, впиваюсь пальцами в его задницу, тяжело надрывно дыша, и крепко зажмуриваюсь. Терять контроль так безбожно легко, когда Глен вертится, хнычет и просит сразу засадить глубже. — Терпи, — велю, шлепая его отрезвляюще по ягодице. Глен мычит сквозь зубы и покорно замирает, хотя я вижу, как нетерпеливо, до побелевших костяшек, сжимают одеяло его пальцы. — Терпи, малыш... Как только унимается бешеная пляска пятен перед глазами, я позволяю себе толкнуться в него сильнее. Приподнявшись, прижаться грудью к его спине, коснуться губами татуированной шеи и зацеловать старую гематому засоса. Глен стонет тихо, трется затылком о мои губы. Позволяет, расслабившись, войти в него до конца. Я поддаюсь на его упрямые движения бедрами навстречу, на его жадное «хочу». Отлипаю от его спины, тяну его за волосы, заставляя выгнуться, и беру так сильно, не дав нам обоим и секунды попривыкнуть, что на глазах выступают жгучие слезы. Беру грубо, как он любит и как люблю я, чтобы его ломало от подступающего возбуждения. И кажется, что еще немного — и легкие сгорят от глотков воздуха рывками сквозь стиснутые до боли зубы. Или сердце проломит грудную клетку. Глен подмахивает и выстанывает мое имя чудовищно мелодично, все повторяя и повторяя его, как отчаянную молитву, и меня попросту не хватает надолго. Перед глазами плывет, тело становится на мгновение таким осязаемым, что я чувствую, как кровь бежит по венам. До безумия хорошо. — Митч! — вскрикивает Глен громко, кончая себе на живот и на одеяло. В еще пару толчков дохожу и я, изливаясь долго, дольше обычного, внутрь него. Глен отстраняется нехотя, слезая с моего члена. Ложится на спину, а я валюсь рядом с ним, осторожно пристраивая его голову у себя на плече. Пока прихожу в себя, в блаженном забытьи разглядывая лопасти медленно крутящегося под потолком вентилятора, Глен водит пальцем по самому длинному из моих шрамов на левом бедре. Водит с неуловимой нежностью и чуть ли не благоговейным трепетом. Трепет. В каждом его, даже самом грубом, движении. Как глупо в ответ на такое — неприкрытое, честное — отвечать недоверием и опасениями. — Помнишь, как мне в первый раз башню сорвало? — спрашивает вдруг Глен и перебирается на меня, притираясь всем телом. Ставит подбородок мне на грудь и улыбается. Глажу его по растрепанным темным волосам и киваю, поняв, о чем он, но Глен все равно с удовольствием рассказывает: — Когда увидел тебя в душевой кабинке. Весь из себя холодный, суровый профессор так развратно дрочил. У тебя оказалось такое тело. С историей. И все эти штучки... Он легонько касается микродермала во впадине между моими ключицами, потом опускает руку на мой член и подушечкой пальца кружит по шарику штанги. — И то, каким ты можешь быть... не козлом, — добавляет Глен тише, заставляя мое сердце уже который раз за день сжаться и забиться сильнее, — когда мы остаемся наедине... Митч? — М? — Я же месяц за тобой бегал. Ты меня чуть копами из дома не выпроваживал, прежде чем позволил подобраться ближе... Ты реально думал, что я вот возьму... и с кем-то другим? — спрашивает Глен так серьезно, с напряженным ожиданием и затаенным испугом в тоне, что мне не хватает духа ответить язвительно, отшутиться. Чувствую приятную тяжесть его тела, ленивое движение его колена вверх-вниз по моему голому бедру. Его гулкое сердцебиение совсем рядом. Умиротворение от его близости. Умиротворение того сорта, которого мне недоставало там, на дорогах на бешеной скорости. И даже в науке, подарившей мне второй шанс окунуться в близкое по духу после аварии. — Я чертовски привык к твоему «доброе утро», — признаюсь спустя минуту, не меньше, натянутого стыдливого молчания. — Глупо, да. Очень. Просто... Ты звонил всегда. Даже летом от бабушки из Оклахомы. Каждое гребаное утро. Наверное, я испугался, не получив звонка. — О, непрошибаемый Митч Синклер испугался? — слабо улыбается Глен. — Да, — перебираю его волосы, касаюсь места под ухом, куда почти добрался рисунок татуировки. — Не знаю, в каком месте я повернул не туда, что такое вообще испытываю, но я испугался, что больше тебе не нужен. — Митч... — зовет Глен и в ответ на мой вопросительный взгляд вздыхает скорбно: — А я ведь думал, что ты умный. — Иди ты, — несильно дергаю его за мочку и счастливо улыбаюсь. Потому что его взгляд говорит красноречивее любых слов. Его взгляд говорит «Ты повернул куда надо, идиота кусок». — Я буду тебя каждое утро будить, — обещает Глен твердо. — Своей довольной рожей. Или минетом. Или теорией по физике. Потому что я к тебе перееду. Можно? — Нужно, — отвечаю тихо и благодарно. — Ты даже не представляешь, как нужно.