Начать жизнь заново

Мне приснилась картина. Это был падающий цветок с неестественно длинными красными лепестками. Красный был такого насыщенно-нежного оттенка, как аргентинское танго, как едва раскрывшийся бутон мака, как ветреный закат в середине июля – перед предчувствием внезапного холода слегка удушающее касание тепла. Я проснулся, как вынырнул, и резко встал с кровати, хватаясь за этот цвет, чтобы поймать. Господи, как красиво. Выкарабкался из-под одеял, Женька что-то замычал, но глаз не открыл. Привык. Держа в голове образ, включил лампу и убрал с мольберта незаконченный холст. Только бы не ушло. Смешал три цвета. Потом ещё два. Под белым искусственным освещением они лежали, как на хирургическом столе. Всё равно не то. Я закрыл глаза, пытаясь пробудить образ. Вызвать его снова, как киноплёнку, как отравившего мой сон духа, джина. Сон еще свежий, поддавался напору памяти, заставляя меня смешивать краски снова и снова – смешивать смешанное, портить цвет и возвращаться обратно к началу белого листа. Хочется курить, но не позволяю себе даже этого, чувствуя, как растворяется в чертогах подсознания этот дивный вдохновенный цвет. Он ластится ко мне, просится наружу, но я слишком калечный, слишком неумелый, чтобы дать ему жизнь. На голое плечо ложится тёплая рука, и я вздрагиваю. Чувствую поцелуй в макушку. Оставляю образ картинкой перед глазами и, оборачиваясь, извиняюсь: - Прости, разбудил. Пожимает плечами: - Краска пахнет. И ты материшься себе под нос. - Извини. - Ничего, дай только нормальный свет включу. Глаза себе садишь. Ничего не отвечая, поворачиваюсь обратно и, кажется, ловлю цвет, но Женя включает лампочку, желтый светом оттеняя холст, и я понимаю – нет, не оно. Картинка пропадает бесследно. Разочаровано вздыхаю. Пытаюсь вызвать в памяти образ снова, но ничего не получается. - Блять. С досадой иду на веранду и прикуриваю. Гребаное наваждение. На часах в зале – полпятого утра. Небо в такое время совершенно особенного цвета – как будто подсвеченного синего с тёмными рунными знаками облаков. Жаркая летняя ночь, которую успокаивает прохладный морской ветер. Дым успокаивает меня. Успокаивает. Рядом становится Женька в одних трусах. Сонно кладёт голову на моё плечо. Закидываю руку, взъерошить его короткую шевелюру. - Прости, - говорю. - Да ладно, хватит уж извиняться. Я попривык. Попривык – хорошее слово. Он попривык, что я рисую там, где сплю, а курю, там, где рисую. Приходится открывать окна. Попривык, что я уезжаю на выставки, пропадаю где-то месяцами, просыпаюсь посреди ночи в наваждении и бреду. А я попривык, что его глаза, такого невероятного цвета, привлекают не только меня, а и толпы, что он больше не принадлежит одному мне, что он далеко не всегда рядом, когда нужен, что есть такие моменты, когда он чувствует себя никому не нужным маленьким мальчиком, которого бросила мама, напивается и отталкивает меня, отталкивает всех близких, не хочет никого видеть, но бросать его одного нельзя – и когда такое случается, я бросаю всё и еду к нему, потому, что это те моменты, когда он теряет самого себя в глухой тьме из которой видит только один выход – неправильный… - Миха, мне всё интересно, ты когда-нибудь перестанешь курить? Я когда думаю, сколько ты выкуриваешь в день – волосы дыбом становятся. - Не ворчи, - лениво глажу его по волосам. – А то как дед. - Кто это тут дед?! – возмущается, но сонно. – Мне только тридцать два будет. - Считай, ты уже на пути в дом престарелых. Фыркает и обнимает меня за шею, наваливаясь всем весом. - Поцелуй, и я из старого деда превращусь в статного юношу. - Это из другой сказки. Он там должен был в трёх котлах купаться. - Ну вооот, не любишь ты меня. - Дурак. Люблю.