Вера есть сила жизни

— Неужели вы правда верите в Создателя, которому это все угодно? Архиепископ кивает. Ее единственный глаз влажно блестит, шерсть тусклая и свалявшаяся, кожа на пальцах — бледная, покрытая испариной. Она выглядит больной — или, по крайней мере, смертельно уставшей. Большинство церковников отсиживались в тылу, но только не она. И, наверное, именно поэтому ее отправили на встречу с лидерами сдавшихся армий, она — такая же как они. — После всего, что вы видели на войне — разве ваша вера не пошатнулась? — добавляет он, не сводя с нее взгляда. Архиепископ молитвенно складывает ладони вместе, пытаясь стать похожей на святую с церковного витража, но, глядя на нее, Архимед по-прежнему видит главнокомандующую церковной армии, безжалостную и ко врагу, и к собственным солдатам, когда это необходимо — но всегда готовая помолиться с ними рядом, даже если гром артиллерии заглушал церковные гимны. — Конечно. Я верю в Создателя и эта вера придет мне сил, — медленно произносит Архиепископ, глядя поверх его плеча. — А во что верите вы? Архимед слышит сомнение в ее голосе: затянувшаяся война отняла слишком много у всех них, и церкви пришлось не легче, чем КСР; их армия состояла из верующих и держалась только на готовности умереть в любой момент, на смертниках, к спинам которых были промотаны бомбы — наверняка Архиепископ сама их благословляла перед битвой, напоминая о вечном блаженстве в тени Великого Древа и Спасителе, который запоминает каждое благое дело, чтобы наградить тех, кто при жизни следовал его заповедям. Удивительно, как легко вера в светлое божество превращает обычных крестьянок в жестоких убийц. Возможно, те, что не погибали в сам момент взрыва, успевали пожалеть о сделанном выборе. Архимед видел их вывернутые взрывами наизнанку тела, обожженные внутренности, вывороченные из суставов конечности, опустевшие глазницы, раскрытые рты — скорее в последнем крике, чем в последней молитве. Но те, кто погибал сразу, едва ли успевали почувствовать боль или испугаться, они просто возносились к своему Создателю, оставив на земле изуродованный труп. Говорят, Архиепископ потеряла глаз в бою, и в это Архимед тоже верит: в этом сила церкви — быть безжалостной ко всем, пить кровь из любой подставленной шеи, есть любое мясо, пока оно теплое, приправив его молитвами и надеждой. Архиепископ тоже может однажды оказаться на чьем-нибудь столе, сколько бы церковь ни обещала свободу от жатвы священнослужителям: тот, кому суждено быть съеденным, будет съеден. Точно так же, как отправленные ей в бой солдаты, Архиепископ хватается за церковные догматы, которые заучивала с детства, и Архимеду не в чем ее винить: он на ее месте поступил бы так же. — В справедливость, — говорит он, просто не желая оставлять за ней последнее слово. Архиепископ кивает в ответ, и Архимеду кажется, что он видит тень улыбки в уголке ее рта — всего на секунду, но этой секунды достаточно.