The Lilies

- Я не гей, как ты! Никто не должен знать, что мы вообще общаемся. - говорил Лукас, упрямо поджимая дрожащие губы и вцепляясь в плечи Филиппа, словно в спасательный круг посреди бушующего океана. Как бы сильно он ни хотел верить в этот бред, в голове продолжала вертеться надоевшей пластинкой такая неправильная, но такая ясная мысль: - Ты мне нужен, ты мне нужен, ты мне нужен. - Ладно, я ничего не скажу. - говорил Филипп, снова и снова умывая лицо сухими ладонями, будто надеясь таким образом стереть из памяти только что увиденный кошмар. Глухой голос внутри его головы не прекращал твердить: - Какой же ты идиот, Лукас, какой же ты идиот. Знакомое урчание мотора мотоцикла больше не успокаивало, не приводило голову в порядок и не заставляло отвлечься от навязчивых мыслей. Резкий звук легко разрезал полотно ночи подобно тому, как нож входит в кусок растаявшего масла. Он выводил Филиппа из равновесия похлеще, чем грубые поцелуи Валденбэка, которыми тот одаривал парня то ли пару минут, то ли целую вечность назад, пока они еще могли наслаждаться блаженным одиночеством в домике, который теперь стал местом ужасной перестрелки. Мысли о произошедшем не выходили из головы ни на секунду, заставляя Филиппа закусывать губы до крови и лишь сильнее прижиматься макушкой к щеке белобрысого парня. Кожей он ощущал легкие покалывания, проходящиеся приятной волной по всему телу каждый раз, стоило Лукасу даже вскользь к нему прикоснуться. Одежда тоже не служила весомой помехой коварным цветам. Татуировки продолжали появляться, и их ничто не могло остановить. Поначалу Филипп даже не осознавал, кто стал причиной их появления. Не мог же этот грубый подонок, задира и гомофоб Валденбэк создавать такие произведения искусства на его коже, при этом рождая настоящую бурю в его душе. Филипп отлично помнил их первую встречу, произошедшую всего пару месяцев назад. Он тогда только-только переехал в Тиволи — крохотный городок, где все друг друга знали, — и попал к странно молчаливой Хелен и чересчур заботливому Гейбу, в новую приемную семью. Такие резкие перемены в жизни парня здорово на него повлияли. Мать-наркоманка, которую в очередной раз положили на реабилитацию с одним лишь отличием от всех предыдущих: на этот раз у нее забрали Филиппа и не позволили им даже изредка созваниваться. Новая семья, члены которой, кажется, были далеко не в восторге от такого приемного сына, но изо всех сил пытались делать вид, что все в порядке. Новый город и новая школа, где к Филиппу, как к новенькому, большинство учеников относились грубо и предвзято. Все это навалилось на парня резко и неожиданно. Совсем не такой подарок он ожидал на собственное семнадцатилетие. Так еще и это светловолосое недоразумение, свалившееся ему на голову, которое, однажды встретив Филиппа в школьном коридоре, раз и навсегда окрестило его педиком и сделало объектом насмешек. Филипп до сих пор так и не понял, почему из всех существующих на свете оскорблений Лукас выбрал именно это слово. Неужели у него на лбу написано, что он безнадежный гей? Если бы только грубые высказывания об ориентации парня оказались ложью. И если бы только слухи в Тиволи — не важно, правдивые или нет — расходились чуть помедленнее бубонной чумы в Средневековье. Но Филиппу не повезло родиться в одной из тех альтернативных вселенных, где этого "если бы" не существовало. Лукас Валденбэк — то самое светловолосое недоразумение, с которым Филиппу не повезло (или повезло?) столкнуться — оказался одним из самых популярных парней в старшей школе Ред Хука, а потому к его словам охотно прислушивались, каким бы бредовым ни казался их смысл. Филипп и до слухов о собственной ориентации друзей в Тиволи не имел, а уж теперь все желающие попасть в этот статус и подавно исчезли. Никто не хотел стать новым объектом для издевательств. Но парень так и не оставил упорных попыток завести знакомство хоть с кем-нибудь в новой школе. И однажды одна из них, по странным стечениям обстоятельств, окончилась удачно, к великому удивлению самого Филиппа. Совершая большие успехи в занятиях мотокроссом, Лукас начал искать спонсоров для участия в крупных соревнованиях. Но, чтобы привлечь внимание этих самых спонсоров, ему требовались высококачественные ролики, на которых он выполнял свои невероятные трюки, будто сливаясь со своим мотоциклом в единый, плавно движущийся по прямой, а затем резко взлетающий хищной птицей в воздух или совершающий опасный поворот организм. И тогда Филипп, будучи далеко не новичком в фотографии и видеомонтаже, предложил свои услуги. А Лукас, неожиданно даже для самого себя, согласился. Филипп не любил мотокросс. Пожалуй, он даже ненавидел весь этот шум, издаваемый мотором жуткой железной машины. Но было в этом и кое-что, не позволяющее парню раз и навсегда покинуть карьеры, где Лукас часто проводил свое время за изнуряющими тренировками. Впервые он ощутил это, когда однажды, уже привычно, обхватил Валденбэка за талию и тут же отстранился, чуть было не свалившись с мотоцикла. Лукас, так и не успевший надеть свой шлем, взглянул на него, как на умалишенного. Ответом ему послужил рассеянный и даже напуганный взгляд карих глаз. - Эй, ты чего? - спросил он, удивленный такой необычной эмоцией, отразившейся на лице Филиппа. Он тогда просто отмахнулся, мол, ничего особенного. Только руки от ладоней и до самых плечей почему-то жутко чесались, словно в кожу в нескольких местах одновременно впились сотни крохотных иголок. Уже позже, добравшись до дома и оставшись наедине в собственной комнате, Филипп скинул с себя кофту и не поверил своим глазам. Весь его торс покрывали сплошные рисунки белоснежных лилий, так сильно напоминавших парню ледяные глаза единственного человека, к которому он сегодня вплотную прикасался, готовый вылететь на пустующее шоссе под шум мотора и полное отсутствие мыслей в голове. Он смотрел на собственное тело широко раскрытыми в немом шоке глазами, молясь всем существующим богам, чтобы все это оказалось неправдой, дурацкой галлюцинацией. Однако, даже когда он протер глаза и наконец сполз на пол, в отчаянии обхватив себя за плечи, проклятые цветы никуда не исчезли. Он продолжал прожигать собственную кожу настороженным взглядом и все никак не мог поверить в то, что его угораздило влюбиться в чертового Лукаса Валденбэка. Впервые Филипп услышал о соулмейтах в средней школе. Тем двум подросткам, его бывшим одноклассникам, невероятно повезло, ведь они нашли друг друга в таком юном возрасте. Тогда Филипп впервые увидел эти причудливые соцветия ромашек, покрывающие ладони счастливой и влюбленной парочки. Однако когда он спросил об этом свою мать, та ответила, что мальчику не стоит забивать этим голову, ведь весь этот бред с родственными душами срабатывает лишь в десяти процентах из ста — большинство людей встречают свою любовь гораздо раньше, чем соулмейта, и спокойно живут, даже не зная имени собственной родственной души. И правда, сколько Филипп себя помнил, кожу его матери никогда не покрывали нежные распустившиеся бутоны — вместо них он замечал только следы от шприцов. И даже несмотря на то, что вселенная оказалась милостива к людям, позволив им определить личность собственных соулмейтов, только когда они в них влюбляются, Филипп все равно мечтал встретить свою родственную душу. Он часто представлял, как он будет выглядеть, с какой интонацией разговаривать и самое главное — будет ли он любить черный кофе так же сильно, как сам Филипп. А потом его мечты столкнулись с безжалостной реальностью. После нескольких неприятных случаев, когда сверстники Филиппа оставляли его лежать на школьном дворе с синяками на ребрах, разбитым сердцем и клеймом педика, он окончательно перестал верить в то, что когда-либо найдет свою родственную душу. Переезд в Тиволи тянул за собой крохотный, еще не совсем угасший огонек надежды на лучшее, однако проблемы со сверстниками преследовали Филиппа и здесь. И вот теперь он оказался здесь, в своей комнате, окруженный одиночеством и приятным жжением в районе грудной клетки, с полным непониманием, что ему, блять, делать с этой чертовой влюбленностью в главного гомофоба школы, который со стыдом скрывал даже недолгие разговоры с Филиппом в коридорах школы, не говоря уже о почти ежедневных съемках в карьерах. А дальше произошло то, что разом решило его проблемы, но при этом нагрузило еще несколькими сверху, как будто всех прошлых не хватало. В этот раз они не остались в карьере до позднего вечера. Черт бы побрал Лукаса, который решил притащить их в этот проклятый домик в лесу. - Сколько просмотров? - спросил парень, рухнув на старый диван и протянув Филиппу бутылку с алкоголем. - Двадцать два. Меньше, чем за пять минут. Не так уж плохо. - он принял бутылку с таким рвением, словно внутри находился не спиртной напиток, а настоящая золотая жила. Пожалуй, если бы Лукас сейчас не находился рядом, Филипп осушил бы ее одним залпом, лишь бы на мгновение позабыть об ощущении, словно сотни иголок пронзают его тело. - Нет, черт возьми, это хорошо. А комменты есть? - Роуз говорит, что ты топ. - с усмешкой ответил Филипп, оглядываясь на Лукаса, чтобы узнать его реакцию. - Знаешь Томми из школы? У него есть камера. Я попрошу. Разрешение у нее великолепное. Лучше, чем тут. - Спонсоры будут в шоке! - Правда? Видео настолько хорошее? - Да, да, очень. Ни с чем не сравнится! Все здорово. Внезапно Валденбэк, этот грубый и несносный парень, всегда все портящий своими неосторожными словами, перехватил взгляд Филиппа и мигом утратил всю свою напускную уверенность, пока его губы, словно больше не подчиняясь ему, пробормотали: - Ты классный... Я имею в виду, ты потрясающий. Филипп на мгновение застыл в растерянности, не имея ни малейшего понятия, что ему делать, однако доверительную атмосферу мигом разрушил возглас светловолосого парня. Он резко отдернул руку, замахав ей в воздухе, словно обжегшись — по неосторожности он коснулся пальцев Филиппа, пытаясь забрать у него телефон, чтобы взглянуть на получившееся видео. - Что такое? - понимание пришло не сразу. - Ничего страшного, просто рука онемела... - Лукас остановился на полуслове, с ужасом разглядывая лилию, распустившуюся на коже прямо на его глазах. Смущающая неуверенность. Приятная боль, расползшаяся по кончикам пальцев, подобно страшному вирусу. Внезапное облегчение. Палитра чувств захлестнула Филиппа, с широко раскрытыми глазами наблюдающим за новорожденным бутоном. Поддаваясь какому-то неведомому порыву, он потянулся к Лукасу, чтобы вовлечь его в поцелуй. Однако Валденбэк явно не разделял его желаний. - Что ты творишь?! - возмущенно вскрикнул светловолосый парень, отталкивая от себя Филиппа и хмуря брови в ответ на эти чертовы иголки, раз за разом прокалывающие кожу на его ладонях, стоило ему прикоснуться к Ши. Вероятно, здесь была какая-то ошибка. Лукас не такой. У него есть прекрасная девушка Роуз, в которую он правда влюблен. Наверняка, этот придурок Филипп все подстроил. Должно же быть какое-то логичное объяснение этим белоснежным лилиям, вспыхивающим на его коже и превращая его тело в сплошной летний сад. - Ничего. Я не... - голос Филиппа прозвучал на удивление глухо. Он отвернулся, пытаясь скрыть неловкость, и разочарованно провел тыльной стороной ладони по губам. Совсем не так он представлял первую встречу со своим соулмейтом. Да и родственную душу он ожидал найти далеко не в таком человеке, как Лукас. Парень поднял взгляд к потолку, словно нашел там нечто интересное, помимо провисшей паутины. Он посильнее закусил губу, вдруг ощутив металлический привкус на языке, а неясное чувство жгучей обиды и презрения продолжали терзать его сердце. - Ладно, - так же глухо, как и Филипп минуту назад, произнес Лукас. Он растерянно провел ладонью по лицу и, видимо, решил сделать вид, что ничего не произошло. - Ээ, н-ну так что, высокие у меня прыжки получаются? - Да... - Филипп все еще чувствовал себя, будто громом пораженный. Плечо почему-то горело от боли, хотя удар Лукаса был совсем не сильным. На приятное ощущение, испытываемое при появлении нового цветка, это тоже похоже не было. - Ну, это не так просто. - откуда-то издалека долетел до парня голос Лукаса, который все еще пытался исправить положение. Но Филиппу уже было все равно. Внезапно в комнате стало чересчур душно. Ши очень явственно ощутил, что если он сейчас же не выйдет на свежий воздух, то рискует свалиться в обморок прямо здесь. - Я и не говорил, что просто, - отозвался он, твердо решив, что прямо сейчас он встанет и выйдет отсюда, и будь, что будет. - Я думал, тебе нравится мотокросс. - от голоса Лукаса становилось тошно. "Да пошел ты к чертовой матери со своим мотокроссом, помолчи хоть немного!" - мысленно выругался Филипп. Хотелось, чтобы этот голубоглазый идиот, наконец, заткнулся. Хотелось, чтобы комната прекратила вертеться, как в чертовом калейдоскопе. Хотелось, чтобы кожа на плече перестала гореть адским пламенем. Парень изо всех сил замотал головой, то ли отвечая на реплику Лукаса, то ли в попытке навести порядок внутри собственной головы. - Вообще-то нет, так что... - обронил он, поскорее запихивая телефон в карман куртки и поднимаясь на ноги. Ни одно из его желаний так и не исполнилось. - Эй, погоди... - как-то испуганно забормотал Лукас. Словно и вправду боялся, что Филипп сейчас уйдет. Словно ему было не плевать. - Присядь. Подожди. Не зная, чего еще стоит ожидать от этого ходячего недоразумения, мотивы действий которого стали для Филиппа теперь еще сложнее и запутаннее, чем прежде, парень все же послушно плюхнулся на диван. Хотелось, чтобы все это поскорее закончилось. Хотелось уйти, только бы не чувствовать эту тянущую боль в плече и не видеть стыдливо опущенных голубых глаз. Хотелось... Филипп не успел придумать, чего бы еще ему хотелось, потому как в следующее мгновение он ощутил чужие, теплые и оставляющие за собой чудные переплетения стебельков, пальцы на своей щеке, и в следующее мгновение губы Лукаса накрыли его собственные. Неуверенно и даже слегка неумело, а затем вдруг все смелее. Пальцы продолжали шарить по его лицу, шее, плечам, словно желая оставить как можно больше напоминаний о себе. Прекрасные белые цветы распускались сразу же, стоило Лукасу прикоснуться к его коже. Странная боль в плече отступила. - А если нас кто-нибудь увидит? - Лукас вдруг прервал поцелуй, неуверенно оглядываясь по сторонам. - Типа белка? - усмехнулся Филипп, не понимая волнения, испытываемого его родственной душой. - Никто не узнает об этом. Потому что ты никому не расскажешь. - серьезно проговорил Валденбэк, вглядываясь в карие глаза и надеясь уловить в них огонек понимания. Но Филипп оставил его фразу без ответа, снова и снова впиваясь в губы собственного соулмейта. Он плохо помнил, сколько времени прошло у них за этим увлекательным занятием, как так вышло, что они оба оказались лежащими на этом старом диване без футболок с опухшими губами и кожей, практически полностью покрытой белоснежными лепестками лилий. А также он совсем не помнил, почему окна внезапно осветились светом фар, а Лукас, попутно натягивая кофту и не понимая, кто мог заявиться в домик его отца в такое позднее время, начал торопливо запихивать Филиппа под диван. Едва сам Лукас успел найти себе подходящее укрытие, как вдруг в домик ворвались трое мужчин, втаскивая за собой еще одного, со связанными руками, сальными волосами и одетого в одни лишь джинсы. Они все кричали и ругались, пока их пленник внезапно не поднялся на ноги. Прогремели три выстрела. Брызнула кровь, заливая мертвецам лицо и одежду. В домике воцарилась долгожданная тишина. Холодный ужас заставил конечности Филиппа онеметь, а дыхание прерваться, когда он увидел, как босые ноги убийцы крадущимся шагом приближаются к его укрытию. Филипп слышал о том, что, в случае сильного шока, мозг способен забывать о подробностях травмирующих моментов, и позже Ши вряд ли смог бы восстановить в памяти этот вечер. Но вот лицо убийцы, склонившегося над ним и повергающего в ужас одним лишь своим диким, безжалостным взглядом, не говоря уже о пистолете, который он сжимал в руках, Филипп запомнил навсегда. Успев мысленно написать завещание, парень приготовился к быстрой расправе. Но уж чего он совсем не ожидал, так это того, что спустя мгновение он услышит звук удара и знакомый голос насмерть перепуганного Валденбэка: - Черт возьми, давай! Надо уходить. Живо! Филипп очнулся только на улице с противным привкусом рвоты на языке, поспешно натягивающим кофту и забирающимся на мотоцикл Лукаса. Наверное, голубоглазый парень никогда не гнал свой байк настолько быстро и неосторожно. Филипп судорожно вжимался в его широкую спину, всем телом чувствуя, как совсем не вовремя на его коже начинают распускаться проклятые лилии. Лукас ненавидел свои цветы. Эти обманчиво прекрасные, белоснежные лепестки, пустившие корни вглубь причудливых переплетений вен и мышц. Почти так же он ненавидел Роуз, ненавидел своих шумных одноклассников, которых был вынужден звать друзьями, ненавидел всю эту ложную мишуру, частью которой он и являлся. Он ненавидел собственного отца, которому до сына не было никакого дела. И еще он ненавидел притворяться. Каждый чертов день притворяться, будто он не останавливает своего взгляда на этом кареглазом мальчишке, изредка попадавшемуся ему на глаза в школьных коридорах и раздражающем так сильно, что хотелось кричать во весь голос и рвать волосы на голове. Он ненавидел Филиппа до дрожи в коленях и разноцветных кругов перед глазами, до желания вмазать ему с такой силой, чтобы он даже близко не смел приближаться к Лукасу. Он ненавидел этого несносного придурка, который однажды без предупреждения завалился в его жизнь и испортил все, что Лукас с таким старанием выстраивал годами. Он так сильно его ненавидел. И в то же время бесконечно любил. Единственным занятием, которое все еще могло отвлечь парня от удручающих мыслей, был мотокросс. Возможно, все его успехи заключались как раз в том, что у него просто не было выбора, кроме как изо дня в день приезжать в карьер и тренироваться до изнеможения, до полуобморочного состояния. Пустующий лес всегда встречал Лукаса с по-дружески распростертыми объятиями, мотор байка ревел под ним, словно обезумевший зверь, готовый с минуты на минуту сорваться с места и совершить опасный прыжок. Ветер пронизывал кожу, даже сквозь теплую одежду и мотоциклетный шлем. И Лукасу нравилось это ощущение полета и безграничной свободы. Словно не существует больше строгих отцовских запретов, назойливых смешков одноклассников в коридорах, пронизывающих карих глаз, глядящих на него то ли с упреком, то ли с неприязнью. Здесь, среди шума двигателей и стука крови в ушах, Лукас мог на секунду забыться, представить, что это не он сам все испортил. Представить, что не существует больше этого гребанного Филиппа Ши, почему-то заставляющего его сходить с ума и снова и снова пересматривать взгляды на собственные принципы. А потом ему все же приходилось снимать шлем, с помощью которого он так успешно ограждался от внешнего мира, и встречать самодовольной ухмылкой темноволосого ублюдка, бегущего к нему навстречу с дежурной фразой: "как же это круто!" и выражением подлинного восхищения в карамельных глазах. Выражением, которое так быстро сменялось на практически детскую обиду, смешанную с мысленной установкой "плевать мне на этого подонка Валденбэка", когда Лукас оставлял на его теле лиловые синяки, ноющие ссадины или разбитую губу под одобрительный смех сверстников. Не раз учителям приходилось разнимать парней, вцепившихся друг в друга, как одичавшие кошки: одного — с той же самодовольной усмешкой и невысказанными извинениями на губах, другого — с горящими ненавистью глазами и вытирающего рукавом кофты кровь с подбородка. С Филиппом у Лукаса отношения как-то сразу не заладились. Появление темноволосой макушки среди толпы одноклассников раздражало до одури. Казалось бы, что такого сделал ему безобидный новенький с непростой судьбой. Однако Лукас пребывал в стопроцентной уверенности, что именно эти мягкие карамельные кудри и околдовывающий взгляд карих глаз однажды разрушили его жизнь. Существовать с мыслью, что вина лежит на чьих угодно плечах, кроме твоих собственных, было куда легче. Это Ши свел его с ума, а не он, Лукас, слетел с катушек. С ним-то все нормально. Лилии, прожигающие кожу в тех местах, где Филипп судорожно хватался за его талию, чтобы не свалиться с мотоцикла (или спасти самого Лукаса от падения?), были какой-то нелепой ошибкой природы. Байк резко дернулся и остановился, возвращая парней с небес на землю. На данный момент перед ними встала проблема похуже то ли взаимной симпатии, то ли обоюдной ненависти. - Он хотел меня убить. Если бы ты его не остановил. Если бы ты... - Филипп захлебнулся вновь подкатившим к горлу ощущением липкого ужаса и безвыходности. Разочарование, настигшее его после слов Лукаса о том, что он не гей и никому нельзя говорить о случившемся, затопило волной животного страха, не позволяющего ни вдохнуть, ни выдохнуть. Светловолосый парень не дал Филиппу закончить фразу, притянув его к себе и сжав в крепких объятиях. Потрясенные всхлипы разносились по лесу. Лукас думал о своем отце, который бы обязательно разозлился, если бы узнал, что произошло в домике. Он думал о Роуз, которой он теперь в глаза спокойно взглянуть не сможет. Думал о предстоящих соревнованиях по мотокроссу и о том, как быстро все покатилось к чертям из-за этого темноволосого парня, которого он так сильно сейчас обнимал, что, казалось, стремился сломать ему все ребра. И еще он думал о том, что Филипп Ши, вероятно, разрушил всю его жизнь. Филипп думал о своей матери, к которой он всегда мог прийти, если у него в жизни все шло совсем не так, как он ожидал. О матери, которой он теперь не имел возможности даже позвонить. И у которой никогда не было цветов на коже, ровно как и мужчин, которые по-настоящему ее любили. Больше, чем тягу к наркотикам. Он думал о Хелен и Гейбе, который так любил проводить кончиками пальцев по ее щекам, отчего на ее лице распускались широкая улыбка и десятки крохотных лютиков. Возможно, именно искренняя любовь, которую дарил Хелен ее заботливый муж, заставила ее тело навсегда покрыться сотнями веснушек. Возможно, именно бесконечная преданность Гейба к своей родственной душе заставила Филиппа так сблизиться с приемным отцом. Он думал о том, почему все так быстро испортилось, когда он впервые позволил себе опустить взгляд на губы парня, который в данный момент цеплялся за плечи Филиппа с таким рвением, словно тот мог испариться в любую секунду. И еще он думал о том, что Лукас Валденбэк, вероятно, разрушил всю его жизнь. Они продолжали стоять посреди темного леса, сжимая друг друга в спасительных объятиях, словно это могло уберечь их от падения. А коварные белоснежные лепестки лилий не переставали выжигать болезненные узоры на их коже.