Давай потанцуем

— Давай потанцуем? Голос, как всегда, звучит отстраненно, но с легким вызовом. Сахарок отступает на шаг назад, заведя руки за спину, как примерная девочка, и склоняет голову чуть набок, предвкушающе глядя на гостя. — Как обычно? — усмехается Захари, скидывая рюкзак с плеча и припоминая, что полезного там осталось. «Потанцуем?» — значит, что, как только он кивнет, она атакует, и торговцу придется уворачиваться и блокировать удары. Главное в этом «танце» — держать в поле зрения рюкзак, чтобы, в случае необходимости, успеть воспользоваться его содержимым: «счастливыми билетами», восстанавливающими здоровье, или крепкой битой. Проблема в том, что Сахарок не умеет останавливаться. Стоит ей забыться — и дружеский спарринг перерастет в попытку убийства. Будь на месте Захари кто-то другой, его шансы выжить были бы довольно малы, но этот парень обладает изрядным количеством скрытых талантов. Возможно, именно поэтому Сахарок так привязана к нему: никто другой с ней не справится. Торговец нашел эту девчонку прячущейся на складе, среди гор сахара. Она не помнила, кто она и откуда пришла, но почему-то ужасно боялась выходить наружу. Ее мысли путались, она говорила до бессмысленности образно — позже стало понятно, что это ее обычная манера общения — и уверяла, что ничего не чувствует. Почему Захари взял ее под свою опеку? Трудно объяснить, ведь никакой выгоды для него в этом не было. Но, все же, он предоставил ей убежище — другой склад, заброшенный, в Нулевой Зоне — и регулярно навещал ее. Иногда за ним увязывался Судья: улыбчивый кот понравился Сахарку, и она была рада видеть его наравне с Захари, а сам Пабло относился к девушке с некоторой опаской, но, в то же время, заинтересованно. Захари чувствовал себя странно, когда они собирались втроем. Когда Сахарок тискала Судью и пела дурацкие песенки, а кот делал вид, что жутко возмущен таким панибратским отношением, но при этом мурлыкал, и сам торговец с усмешкой наблюдал за ними, сидя в углу и пересчитывая выручку. Это было, как будто они — что-то вроде семьи. Не то чтобы ему нужна была семья. Даже наоборот: Захари категорически не желал всерьез к кому-то привязываться. Но беззаботный (и немного безумный) смех и кошачье мурлыканье звучали так умиротворяюще, что он не решался отказаться от этого. Сахарок по-прежнему пряталась на складе, все так же окруженная сахаром, который торговец принес туда специально для нее. Когда она устала бояться целого мира снаружи, она придумала себе персонального врага — огромную утку, которую сама же нарисовала на полу. Странная, неравномерно выплескивающаяся и сменяющаяся периодами полной апатии, энергия девушки требовала выхода, и она могла проводить долгие часы, сражаясь со своим выдуманным врагом и неизменно побеждая. Наверное, она была даже счастлива — своим странным параноидальным счастьем, для которого хватало безопасного места, наполненного горками сладкого песка, врага, которого можно победить, мурлычущего улыбчивого кота и Захари, который снова пришел «потанцевать» с ней. Она уже приготовилась нападать, ожидая, когда странная жабья маска быстро качнется вверх-вниз, но торговец вдруг сам сделал шаг к ней. — А по-настоящему танцевать ты умеешь? Не драться, а танцевать? — Не знаю, — озадачилась Сахарок. — Наверное, умею. Иногда я кружусь на месте. Это считается? Захари хохотнул, представив, как она кружится, пока не упадет в горку сладкого белого праха. — Зачем ты спросил? — полюбопытствовала девушка, так и не дождавшись ответа на предыдущий вопрос. — Я просто подумал, что это было бы забавно. — Тогда давай танцевать по-настоящему! — тут же воодушевилась она. — Я не очень-то хороший танцор, — под маской, конечно, не видно, но Захари смутился. — Ну и что? Давай! Что нужно делать? — подбежав, Сахарок схватила его за руки. — Ну… Дай-ка вспомню. Вот эту руку нужно держать вот так, а эта должна быть тут. Эй, не нужно так в меня вцепляться! Расслабься. Да, правильно. А теперь я делаю шаг вперед, а ты… Медленно, то и дело путаясь в ногах, они начали двигаться. Получалось ужасно: Сахарок все время норовила шагнуть не туда, еще и порывалась вести, а Захари боялся наступить ей на ногу и забывал, куда нужно поворачивать. Но постепенно танцоры приноровились и почувствовали себя свободнее. Захари стал отсчитывать такт, и девушка, находившаяся сейчас в своем активном, «маниакальном», периоде, с удовольствием подхватила: — Раз-два-три! Раз-два-три! А почему только до трех нужно считать? Я могу больше! — Потому что так нужно, — туманно пояснил торговец. — Упс, извини! — Да ладно, мне не больно даже. Раз-два-три!.. Это было всего за пару дней до прихода Баттера. — Давай потанцуем, мой друг, — приветливо улыбнулась Сахарок, встретив нового гостя. Улыбка выглядела нарисованной, но, невзирая на уверения в собственной бесчувственности, она была довольна. Это не Захари, с ним не нужно сдерживаться, и можно атаковать в полную силу. Всего лишь человек с бейсбольной битой — одной из тех, что таскает в рюкзаке торговец. Вероятно, он — знакомый Захари? Но какая разница. Сахарок знает только Захари и Пабло, все остальные — чужаки, и их можно убивать. «Раз-два-три!» — вспоминает девушка, уворачиваясь от пролетевшего над головой Аддона и посылая на врагов своих кукол. Раз — скользящий шаг вперед, сокращая дистанцию. Два — прыжок влево, избегая сразу двух атаковавших ее кольцеподобных существ. Три — куклы летят прямо в лицо человека с битой, и на пол падают капли крови, прямо на нарисованную там утку. Раз-два-три, раз-два… На счет «три» удар биты, пришедшийся прямо в висок, сбивает ее с ног. Управляющие нити оборваны, куклы не защитят ее, и Сахарок прикрывается рукой, пытаясь побороть головокружение и подняться. Новый удар с хрустом ломает кость, рука повисает бесполезной плетью. Дальше удары сыплются куда попало; девушка корчится на полу и харкает кровью. Белые хрусталики колко впиваются в кожу и окрашиваются алым. Она умирает. Умирать — это, оказывается, так грустно и холодно. — Мне так холодно… — шепчут окровавленные губы. — Танец был не самым лучшим… мой друг. Убийца смотрит абсолютно равнодушным взглядом. Она называет его «другом», конечно, не потому, что хотела бы с ним подружиться. Просто так говорит Захари. Она бы хотела, чтобы Захари был здесь. Но его нет, а есть только этот человек с битой, который продолжает смотреть на нее, и не уходит. Сахарок рада, что он не уходит, ведь, если он уйдет, она останется наедине с этой уткой на полу. — Думаю, большая уточка победила в этот раз, — кашляет девушка и снова возвращается к мыслям о том, кого называла другом по-настоящему. С ним вообще все было по-настоящему, да? Только она теперь ненастоящая. Захари придет, а ее нет. Он обидится, наверное. — Попрощайся с Захари за меня, — просит Сахарок и, дождавшись короткого утвердительного кивка, закрывает глаза. Раз-два-три — мир кружится. Она кружится. Как тогда. Раз-два-три, раз-два-три. Давай еще раз, Захари? Сахарок улыбается. Улыбается широкой жабьей улыбкой маска торговца. Он — не улыбается и больше не смеется. Как он надеялся, что Баттер просто уйдет! Ведь в этой зоне ничего нет, ничего и никого. Не должно быть. «Уходи отсюда и оставь нас в покое!» — хотел сказать Захари, уже зная, куда пойдет Баттер. Но это против правил игры. Согласно правилам, он должен помогать Баттеру. Даже если не хочет. Да, Захари знает, что все это — игра. Но знание не дает ему свободы. Он привязан к своей роли, крепче, чем марионетка-Баттер — к намерениям игрока. И он должен быть привязан только к своей роли, во всех смыслах. Прочие привязанности игрой не поощряются и уж точно не принимаются в расчет. — … Так, возможно, будет лучше, — произносит он, зная, что лучше, конечно, не будет. Не добившись от торговца больше ничего, Баттер уходит — нести дальше свою «священную миссию», которая не что иное, как уничтожение мира. «Раз-два-три», — вспоминает Захари. Шаг вперед, в сторону, поворот. Спина жестко соприкасается со стеной. Захари рвано выдыхает и сползает вниз. «Прости, Сахарок; этот танец должен был быть моим, но я так и не придумал, как выйти из игры. Надеюсь, тебе было не слишком больно. Скоро мы снова встретимся… И на этот раз я все-таки постараюсь не привязываться».