Достаточно

"Так сильно не может быть, Такое может распять". Ольга Пулатова, "Взрослые дети"

      Его тело звенит натянутой струной. Димаш сам — струна: тонкий, дрожащий, ранящий. Кажется, прикоснись — и кожа разойдется под острой медью. Но Игорь прикасается вновь и вновь, покрываясь кровоточащими порезами. Прослеживать пальцами каждый изгиб, пить стоны с его губ — особенно изощренная пытка. Толпа, что сейчас скандирует одно и то же имя, провозгласила его благословленным Богом — Игорь не знает, так ли это, в его собственном пантеоне осталось место лишь для одного божества. А может быть самому Дьяволу он возложил свою душу на алтарь. Плевать. Пока он чувствует под своими пальцами бархат смуглой кожи, пока в черных глазах отражается искрами его собственная страсть — плевать.       Очаровательный и невинный, словно Дориан, готовый начать неизбежный путь, Димаш улыбается во тьму зала со всей своей незамутненной чистотой — искушающей и запретной. О, он хорошо знает, насколько великолепен сейчас, в бархатном костюме цвета гранатового вина. Цвета яда, который Игорь пьет из его рук раз за разом, отдавшись этому древнему богу с лицом прекрасного юноши.       Пальцы касаются гладких клавиш — Игорь смотрит на блестящие в свете софитов волосы, на то, как сияние словно вливается в фигуру перед ним и озаряет отблесками мельчайших золотых песчинок зал. Как красивое лицо искажается искренней печалью, голос следует за музыкой — или это музыка следует за его голосом — падая вниз, зарождаясь глубоко в груди, взмывая вверх, теряя теплоту, резонируя со сводами здания, заставляя воздух и толпу дрожать в исступлении. На кратчайшее мгновение на сцене словно нет больше никого — только он и его драгоценнейший дар, его возлюбленное проклятие. Боль пронизывает каждую частицу его существа, когда порой редкими часами наедине Димаш смотрит на него, сквозь него так, будто мира вокруг не существует. Игорь не смел желать почувствовать что-то снова, но теперь слишком много в с е г о, чтобы оставаться безмолвным и безропотным. Рядом с яркостью и жаром необузданной молодости он особенно четко осознает свое неизбежное увядание.       Когда Димаш проводит вечера, свернувшись на диване у рояля в гостиной, под пальцами рождается музыка, в попытке воссоздать его необъяснимое сияние. Когда Димаш касается своими руками — музыка рождается в его невозвратно потерянной душе. Ночами, которые им удается провести вместе, Игорь смотрит на то, как от мерного дыхания поднимается его грудь, как дрожат беспокойно ресницы, локоны мягко чернеют на белоснежных простынях. Боясь пошевелиться, он лежит рядом, пока не забывается с рассветом тревожным сном.       Голос достигает своего пика в фирменном бельканто, многотысячный зал замирает в экстазе и что-то снова надрывается в Игоре, когда Димаш оборачивается к нему, оборвав ноту, заставив звук зависнуть между ними, и улыбается. Улыбается ему.       Даже если эта секунда окажется для него последней — этого достаточно.