***
Иван Брагинский с упоением и одновременно недовольством наблюдал за тем, как студент третьего курса отмывает стены его кабинета от своего «супер-зелья». Наверное, преподаватель зельеварения был не так зол, как должен, потому что это был ученик с Гриффиндора. Особенно сильная нелюбовь к этому факультету была еще со школьных времен. Иногда Иван задумывался, что, наверное, вечная взаимная нелюбовь Слизерина и Гриффиндора будет преследовать всех учеников этой школы, как в ее стенах, так и за ее пределами. Брагинский не назвал бы себя человеком с предрассудками, но почему-то многие студенты Гриффиндора, причем именно мальчишки и парни, напоминали ему объект сильнейшей неприязни, чем вызывали невообразимую бурю негативных эмоций. И ладно бы дети вели себя в его присутствии культурно и с почтением, так нет — многие могли позволить себе дерзость и наглость в стенах его, Ивана, кабинета, с чем потом и расплачивались — преподаватель зельеварения уже и не помнил, когда в последний раз сам мыл свои котлы и пробирки, так как «желающих» на эту работенку было хоть отбавляй. — Ух ты ж, черт болотный! Ну и вонища! — Брагинский, в это время проверявший пергаменты с контрольными работами студентов, лишь недовольно скрипнул зубами, попросив про себя Мерлина о том, чтобы Джонс не заметил его в полусумраке кабинета. — Знаешь, — обратился он к своему студенту, который определенно смотрел на своего декана как на спасителя, но не тут-то было. — Я, конечно, всех вас люблю-обожаю, но такую редкостную дрянь еще надо умудриться приготовить, а потом взорвать. Так что оттирай хорошенько. Потом зайди ко мне в кабинет. Брагинский, услышав приближающиеся шаги, пригнулся к столу сильнее, стараясь придать себе очень занятой вид. — Профессор Брагинский, вы обедать пойдете? — услышал он за спиной этот мерзко веселый голос. — Пойду, — отозвался Иван как можно резче. — Тогда… — Пойду, но позже, и не в вашей компании, профессор Джонс, — прервал он Альфреда и сделал свой тон грубее. — Покиньте мой кабинет, пожалуйста. — Ой-ой, говоришь как сварливый старикашка, — к несчастью для Ивана, Джонса подобное обращение нисколько не обидело. Он позволил себе подойти еще ближе к столу Ивана и облокотиться на спинку его стула, нависая над пергаментами. Альфред пробежался глазами по перечеркнутым чернилами Ивана бумагам с низкими баллами, и на его лице отобразилась болезненная гримаса. Он будто совсем не замечал недовольного пыхтения Брагинского. — А ты жестко. Какие-то убийственные вопросы, — усмехнулся Джонс, благодаря все на свете за то, что он закончил школу и не повстречал на своем пути ни в Ильверморни, ни в Хогвартсе таких преподавателей, коим являлся Брагинский. Наконец-то оторвавшись от бумаг, Иван отшвырнул свое перо в сторону и обернулся к Джонсу. — Не могли бы вы отойти от моего рабочего стола, профессор, на метров так сто, будьте добры, — Иван встал, и Альфреду пришлось невольно отойти от него. — И вопросы, кстати говоря, абсолютно нормальные, особенно, учитывая то, что я объяснял все это на занятиях. Но ваши студенты позволяют себе на них не просто не слушать, но и дерзить, выпендриваться и смешивать что попало с не понятно откуда взятыми ингредиентами! Да, я про вас сейчас говорю, молодой человек! — посмотрел он за спину Альфреда. — Не смейте греть уши в чужих разговорах, иначе можете вовсе их лишиться! — затем он вновь понизил голос, чтобы только Джонс его мог расслышать. — Собственно, ничего удивительного, учитывая, кто теперь их декан. Джонс раздосадовано цокнул языком и отвел взгляд, немного нервно передернув плечами. — Иван, брось, они всего лишь дети. Мы тоже были такими, — попытался замять тему Альфред. — Ты был таким, — сделал акцент на «ты» Брагинский. — Ты не любишь их только из-за того, что я их декан… — Нет, я не люблю их, потому что большинство из них до безобразия похожи на тебя. Такие же самовлюбленные бестолочи. А теперь уходи из моего кабинета! Альфред лишь тоскливо вздохнул и, ничего не ответив, вышел из кабинета. — С-сэр, — почти шепотом, сдерживая дрожь в голосе, сказал студент. — Я… Я закончил. — Ну так убирайся вон! — рыкнул на него Брагинский. И буквально через секунду парень просто испарился из кабинета, обдав Ивана легким сквозняком.***
На замок вскоре опустились сумерки. Тяжелые тучи нависли над школой. Вскоре полил дождь. Неизбежно приближалась нелюбимая Брагинским зима. В это время года он чувствовал себя особенно тоскливо. В темной сирени его глаз отражались языки пламени из камина. На коленях лежало интересное и редкое издание книги о ядах африканских джунглей, но Брагинский уже около часа не смотрел в нее. Он крепко задумался. Легкий наплыв стыда распространился в его сердце. Пожалуй, в этот раз он обошелся с Джонсом чересчур грубо. Хотя внутренняя гордость все твердила о том, что Иван не виноват в этом, и Альфред полностью заслужил такое отношение с его стороны. Воспоминания вновь заволокли голову Брагинского. Естественно, он не мог забыть самые противные части своих школьных лет из-за постоянного ошивания Джонса рядом с собой, как бы ни старался. Это был третий год его обучения в Хогвартсе, когда вся школа была взбудоражена приездом ученика из далекой Северной Америки. Как оказалось, отец парня был из старинного английского чистокровного рода и занимал высокую должность в Министерстве по делам международного сотрудничества. Тринадцать лет назад он был направлен из родной Британии в Северную Америку, где повстречал американку благородных кровей. Их сын, естественно, родившийся волшебником был зачислен в Школу Чародейства и Волшебства Ильверморнии на факультет Вампус. Из книг Брагинский знал, что факультет предназначался для воинов и сильных духом людей. Однако его мать скончалась, и отец Альфреда Ф. Джонса решил вернуться на родину. Конечно, не обошлось без нервотрепки и бюрократии, но мальчик был переведен в Школу Чародейства и Волшебства Хогвартс, где шляпа решила отправить его на Гриффиндор, что не было удивительным, исходя из поведения и качеств Джонса. Ивану в принципе никогда не нравились ребята с этого факультета, но он никогда этого не демонстрировал и всегда старался относиться уважительно ко всем людям, потому как хотел видеть подобную реакцию по отношению к себе. Но, видимо, ученики Слизерина и Гриффиндора имели слишком разные темпераменты и взгляды на жизнь, от того и если уж не показывали свою неприязнь открыто, то пытались просто игнорировать друг друга. Нет, конечно, были те, кто, наоборот, выказывал недоумения по поводу всех стереотипов. Многие даже посмеивались и поговаривали: либо студенты данных факультетов становятся заклятыми врагами, либо же заклятыми друзьями. Но вот Альфред был просто клишированным гриффиндорцем. Только ступивший на порог школы, он уже завоевал сердца практически всех студентов и преподавателей. Он был слишком открытый, веселый, разносторонний и очень громкий. Своим духом он занимал практически любую комнату, в которой находился, добродушной голубизной в глазах и вечно сияющей белозубой улыбкой он поразил, можно сказать, большинство девчонок. Наверное, в его неугомонности и способности объединять как раз нуждался Гриффиндор. Факультет нашел своего лидера. Кажется, Иван был единственным, кому Джонс не нравился не из вредности и зависти, а потому что просто не нравился. Брагинский всегда подозрительно относился к данному типу людей. Он, по причине своего не безоблачного детства, считал их невероятными лицемерами и чрезмерными лгунами, что врут не только окружающим, но и самим себе. Возможно, эта неприязнь была из-за простого недоверия ко всем людям, а особенно, к хорошим людям. Сыграло свою роль и постоянное дерганье Ивана со стороны Альфреда. Сначала с дружелюбным подтекстом, мол, все идут, и ты ко мне подтягивайся. Но когда Брагинского, который больше всего ценил тишину и право в нужные ему моменты оставаться в одиночестве, уже просто вывели из себя, и тот начал рычать, а не вежливо просить о покое, то Джонс пошел обходным и весьма не приятным путем, чем доказал, что не зря Иван считал Альфреда заносчивым и самодовольным кретином, считающим себя пупом земли и дирижирующим людьми как оркестром. Брагинский со всей присущей ему гордостью терпел глупые мальчишеские издевательства Альфреда и его шайки. Но когда Джонс, Мерлин его знает каким образом, распознал о том, что Иван практически бездомный сирота из России, не знающий толком о том, кто его родители и волшебники ли они вообще, и стал использовать эти знания в неприятном ключе, при этом добавляя искусную клевету о якобы непонятном и заразительном проклятье, что наложили на Брагинского его же предки, от чего он и выглядел столь странно, то гордость и уравновешенное состояние Ивана треснули по швам. Он был шокирован и расстроен не столько поведением Джонса, от которого подобное было абсолютно ожидаемым, сколько скоростью, с которой подхватили эту ложь другие ученики. И так малочисленное количество друзей Брагинского отдалились от него, в том числе и добродушные Хаффлпаффовцы; были и те, кто наставлял на него волшебную палочку при приближении. Иван был зол, расстроен и сломлен. Конечно, под конец курса все уже позабыли об этом, но Брагинский взял привычку прятаться от чужих глаз, становиться невидимым и находиться в какой-то вечной печали в совокупности с неуверенностью в себе. Уже на последующих курсах детские издевки прекратились, и Джонс очень сильно пытался наладить контакт и извиниться, но обида слишком глубоко засела в сердце Брагинского, и он всяческими способами пытался как можно меньше пересекаться не только с Альфредом, но и в принципе с другими студентами своего курса и факультета. Каково же было удивление Ивана, когда оказалось, что Джонс вдруг ни с того ни с сего решил остаться преподавать в школе. Славная надежда на то, что после выпуска Брагинский никогда больше его не увидит, вмиг иссякла и растворилась, словно дементоры в ночной гуще. Самым худшим в этом всем были явные попытки Альфреда не возвращаться к прошлому. Он делал вид, что все прекрасно, что не было этих четырех лет разногласий. И сколько бы усилий Иван не прилагал, чтоб отогнать его от себя, на следующий день Джонс как ни в чем не бывало снова заводил с ним какую-то глупую беседу с улыбкой на губах. Брагинский скривился и верно решил, что лучше лечь спать чуть раньше, пока он заживо себя не съел тягостными думами и дурными воспоминаниями.***
— А потом она запульнула в меня заклинание и так напугалась, что грохнулась в обморок, а я валялся на полу в оцепенении и не мог даже посмеяться, как следует, представляешь? — раздался заразительный смех Джонса на весь коридор. Он плелся за Иваном еще с самого Большого Зала, по какой причине — не понятно. Всю дорогу он рассказывал какие-то якобы забавные истории о своих занятиях, заставив Брагинского сомневаться в его учительской компетенции. Он ничего не отвечал на этот пустой треп, лишь продолжал хмуро идти в свой кабинет, завернувшись в светлый шарф сильнее обычного. Проходящие мимо студенты здоровались с ними, и если Брагинский просто чопорно кивал в ответ, то Джонс со всей присущей ему жизнерадостностью отвечал студентам, называл их по именам, коротко спрашивал об их делах и весело напоминал о проверочной работе по его предмету. Иван все надеялся, что пока Альфред чирикает со своими учениками, то он сумеет скрыться за одним из углов замка, но нет, Джонс не просто догонял его, но и продолжал дальше капать на мозг своей бесполезной болтовней. В какой-то момент Брагинский не выдержал и остановился, обернувшись к Альфреду. — Да что ты привязался ко мне?! — рыкнул на него Брагинский. Благо в коридоре было пусто. — Я просто пытаюсь быть дружелюбным, — Джонс не выглядел удивленным такому тону — привык. — Мы ведь все-таки коллеги. — Так, может, пойдешь и попытаешься быть дружелюбным с другими коллегами? — Иван не скрывал в голосе дичайшую неприязнь к собеседнику. — И если уж на то пошло, что ты забыл на этой работе? Ты из богатой и влиятельной семьи, тебе бы путь расчистили в Министерстве и с удовольствием посадили бы на хорошую должность в Мракоборческий отдел, а ты протираешь свои талантливые штаны в школе! — Ну, а ты что забыл здесь? — Джонс умел в нужные моменты становиться серьезным. — Ты был лучшим учеником на курсе и одним из умнейших людей в школе. Тебя бы расхватали с руками и ногами, но ты тоже протираешь свои талантливые штаны здесь. — Ты прекрасно знаешь, что мне некуда идти, — скрипнул зубами Иван в ответ на данный упрек. — Школа стала мне домом в нужный момент и до сих пор им является, поэтому я хочу отплатить ей тем же. Но ты… — А у меня есть веская причина здесь находиться. Я остался ради человека, в которого влюблен уже довольно давно, — Брагинский был готов поклясться, что на чуть загорелой коже появился легкий румянец. — Какое благородство! — притворно ахнул Иван, закатив глаза к потолку. — И я беру назад свои слова насчет умнейшего человека. Каким бы ты там не был талантливым в магии, ты так и остался слепым идиотом. Мне жаль, ведь ты так и не понял, что я влюблен в тебя и что я остался в школе только из-за тебя. Потому что хочу быть рядом. Брагинский опешил от этих слов и еле выдавил из себя: — Что за наглая ложь… — Похоже на то, что я лгу? — вечный веселый блеск в глазах у Альфреда сменился тоской, и он, развернувшись, скрылся за поворотом быстрее, чем Иван смог что-либо сказать.***
— Нет, ну ты можешь себе представить?! — Иван волшебной палочкой переправлял бумаги на директорский стол и параллельно возмущался. — Сначала он портит мне всю школьную жизнь, затем мозолит глаза после, а теперь признается в светлых чувствах! Мол, я издевался над тобой все это время, но лишь потому, что любил тебя! Да кто вообще поверит в этот бред?! — Иван, прекрати пулять в меня бумаги, пожалуйста, — с истинным спокойствием отозвался директор школы Людвиг Байльшмидт, погребенный под кучей пергамента. — Прости, я просто… — Иван, я тебе скажу одну вещь, — Людвиг помассировал переносицу и сложил руки перед собой. — Все, черт побери, если не знали, то догадывались о его чувствах к тебе. Брагинский перевел недоуменный и вместе с тем недоверчивый взгляд на друга. — Перестань смотреть на меня так своими гигантскими глазищами. На третьем курсе он сглупил, а когда понял, то попытался исправиться, но ты так и продолжал плескаться ядом во все стороны и отстраняться от всех сильнее прежнего. Плюс ко всему видел я, как он твоих поклонников разгоняет. — Каких еще поклонников? — у Брагинского аж в горле пересохло. — Думаешь, Джонс единственный такой, кому нравятся умные затворники с бомбезной фигурой и скверным характером? — весело усмехнулся краешком губ Байльшмидт. — Послушай, я вообще перестал что-либо понимать. У меня ощущение, что ты пытаешься выставить меня виноватым в этой ситуации, — возмутился Иван. — По сути, так оно и есть. Я не отрицаю вину Джонса, но ты тоже не был прелестью. Кожа Брагинского аж покраснела от возмущения, и он принялся хлопать губами, не в силах выбить из себя хоть несколько оправдательных слов. — Да причем здесь я?! Я не виноват в том, что этот идиот не умеет нормально ухаживать! — Он пытался. А ты только воротил нос и шипел на него из своей норы. Кто, думаешь, дарил тебе анонимные подарки на праздники? С одним из них ты не расстаешься до сих пор, — ткнул Людвиг своей палочкой в шарф, висящий аккуратными петлями на шее Ивана. — Я… Я… Думал, что это подарки от школы… Ну, спонсорские… Сиротам… — Брагинский снял с шеи шарф и уставился на него так, словно нежнейшая ткань должна была открыть ему все тайны вселенной. — Он неплохой человек, Иван. Вы были подростками, и естественно тебе тяжело сейчас понять его из-за той обиды. Но пора бы уже повзрослеть. Ты ведь не давал ему шанса поговорить с тобой спокойно и по душам. Вот и у него тоже кончилось терпение. Сегодня утром он принес мне заявление об уходе. И если ты допустишь, чтоб любимейший учитель всей школы покинул пост, то я тебе тоже устрою сладкую жизнь. — Ты мне угрожаешь? — шутливо прищурился Иван, но в ответ получил лишь леденящий кровь взгляд. — Все верно. Брагинский поджал губы и принялся думать.***
Он долго собирался с силами и мозгами, стоя возле двери в комнату профессора Джонса. Она находилась с противоположной стороны от его большого кабинета, поэтому немногочисленные студенты, проходящие мимо него, бросали странные взгляды, но старались покинуть коридор как можно быстрее. В итоге Иван собрал в кулак всю свою решительность, постарался сделать лицо попроще и кротко постучался. Дверь сама открылась, и Брагинский принял это за приглашение войти внутрь. На него чуть не налетела стопка рубашек, но он успел пригнуться. В спальне был хаос и бардак: вещи летали из стороны в сторону — из шкафов и полок, укладываясь в чемоданы, повсюду были разбросаны книги и какие-то бумажки. Ивану показалось, что вещей так много и что они вряд ли уместятся в три больших чемодана, лежащих около кровати. Альфред обнаружился за столом, в одних просторных штанах и вдумчиво строчащий письмо. Ивану подумалось, что тот вообще забыл о чужом присутствии в своей спальне. — Добрый вечер, профессор Джонс, — пробормотал Иван тихо, но так, чтоб его услышали. Джонс оторвался от письма и обернулся, бросив на него быстрый скучающий взгляд, а вещи и книги перестали летать по комнате и замерли на том месте, где остановились. — И вам, профессор Брагинский, — но он не удостоился фирменной улыбки, а Альфред вернулся к бумаге и перу. — Вы и впрямь покидаете школу? — Иван честно старался аккуратно подбирать слова. — Как видите. — Альфред, пожалуйста, я очень хочу поговорить. — А что если я этого не хочу? Брагинский вздрогнул и стал нервно покусывать губы. Он не знал, что нужно еще сказать. Естественно, он не был удивлен нежеланию Джонса с ним говорить. Помявшись немного, Иван верно решил, что лучше уйти, но тут он заметил, как Альфред глубоко вдохнул, остановил палочкой бесконечный поток вещей и придвинул Брагинскому свободный стул. Присевший Иван притих и стал дожидаться, когда Альфред закончит. Тот спустил очки с макушки и повернулся к Ивану. — О чем ты хотел поговорить? Джонс вопросительно приподнял бровь, заметив, как Иван всеми силами пытается не смотреть на него. Легкий румянец играл на его щеках, вероятно, от внешнего вида Альфреда. Тот и забыл, что он без рубашки, но надевать ее не спешил. Собственно, просить об этом Иван не имел права, так как Джонс находился в своей комнате и мог быть хоть полностью нагим. Честно говоря, эта смущающая ситуация слегка позабавила хозяина комнаты. — Не уезжай, пожалуйста, — неуверенно начал Брагинский. — Вчера ты был бы и рад, чтоб я покинул школу, — Альфред расслабленно откинулся на спинку стула. — Назови хоть одну причину, по которой я должен остаться. Брагинский стушевался, но ответил: — Ученикам будет слишком грустно без твоих занятий. — Они-то мне об этом сказали. Назови мне причину, по которой ты хочешь, чтоб я остался. На это у Ивана ответа уже не нашлось. Неверное, ему стоило сказать о том, что без назойливого жужжания Джонса Брагинскому станет совсем уж одиноко. — Понятно, — лишь выдохнул разочарованно Джонс. — Послушай, это не только моя вина во всем, что между нами происходило. Я знать не знал о твоих чувствах. — Я тебя и не виню, Иван. Я тоже изначально выбрал неправильный подход к тебе, оттолкнув лишь сильнее. Просто думал, что со временем ты немного сгладишься и мы сможем хотя бы стать друзьями. В итоге после каждого общения с тобой мне становилось все больнее и тяжелее. Но теперь я решил, что стоит оставить тебя в покое. Вероятно, я действительно слишком уж сплоховал. — Нет, это не так… Вернее, это так, но… — Иван растерялся, когда Джонс обратил на него свой внимательный взгляд. — Просто… Не уезжай. Я тоже был слишком уж «вежливым» с тобой. Может, попробуем… Еще раз? Без тебя здесь будет слишком тоскливо. Мне. Брагинский протянул ему руку, и, кажется, его сердце застучало сильнее, когда Альфред растянул губы в очаровательной улыбке и сжал холодную ладонь Ивана в своей горячей. — Ладно, я останусь, но при одном условии, — его улыбка преобразилась в хитрую ухмылку, и он бросил хищный взгляд на свою кровать. Из Ивана будто выпнули разом весь воздух. Конечно, он понял намек и лишь возмущенно мотал головой. Но Джонс лишь весело засмеялся. — Ладно, это стоило того, — сказал он между порывами смеха. — Я пошутил, пошутил. Успокойся. Он встал со стула и подошел к чемоданам, собираясь их теперь разобрать. — Но давай хотя бы на свидание сходим? Альфред не успел взмахнуть палочкой, потому как сзади к нему подлетел Иван, развернувший его лицо к себе и впечатавшийся в его губы поцелуем. Джонс опешил и разорвал поцелуй, пытаясь поймать ускользающий взгляд чужих глаз. — Я хочу… этого, — пробормотал он, заливаясь алой краской и глядя на яркое постельное белье. — Ты же понимаешь, что дважды меня просить не надо и ты уже не сбежишь? — томно прошептал Джонс, собственнически проходясь руками по чужой талии. На это он получил лишь кивок. Альфред тоже кивнул своим мыслям, и мягко поцеловал Ивана. Тот слегка неумело стал отвечать на поцелуй. Джонс завел его холодные ладони себе за спину и почувствовал, как по телу поползли мурашки от неуверенных прикосновений, а сам начал расстегивать рубашку Ивана, да так ловко, что тот и ахнуть не успел, а его рубашка и шарф отлетели на спинку стула. Иван подрагивал от мягких касаний и поглаживаний Джонса и мычал ему в губы. Они разорвали поцелуй и попытались отдышаться. — Ты такой красивый, — прошептал ему Альфред. — Балдею просто… Брагинский закусил губу и немного отступил, но запнулся об открытый чемодан и свалился на кровать, утягивая за собой Джонса. — Какой ты нетерпеливый, — усмехнулся Альфред, чуть приподнимаясь над кряхтящим Иваном. — Помолчи же ты, — Брагинский выполз из-под него, сбросив свои ботинки, и забрался на кровать полностью. — Ой, ну что ты сразу язвишь, змеюка, — Джонс пополз за ним и, словно хищник, прыгнул на него, заваливая на подушки и впиваясь в его губы. Он стал стягивать с Брагинского брюки, а тот и не сопротивлялся. Иван зарылся ладонями в его волосы и начал выгибаться под чужими ладонями. Альфред умело скользил языком по его деснам, сладко сплетал его с Ивановым, прикусывал покрасневшие губы, пока Брагинский освобождал его от домашних штанов. — Как приятно осознавать, что я у тебя первый, — на это Брагинский нахмурился и заехал несильно коленом уже удобно расположившемуся между его ног Джонсу по бедру. — Да ладно тебе, в этом нет ничего такого, — Альфред легонько чмокнул его в щеку и серьезно взглянул в чужие глаза. — Ты веришь мне? — Ну, как тебе сказать… — пробурчал Иван, но не успел продолжить свою ядовитую речь, как Джонс стал оставлять быстрые поцелуи на его шее и оголенных плечах. — Ладно, ладно! Перестань! — начал смеяться Брагинский. — Верю я тебе. Действуй так, как нужно. Джонс хищно улыбнулся и потянул Ивана на себя за талию, чтобы тот сел. — Повернись ко мне спиной и обопрись на спинку кровати, — Брагинский невинно захлопал ресницами и чуть побагровел, но выполнил. Альфред прошелся ладонями по линии позвоночника и оставил поцелуй на пояснице. — Выгни чуть спину и расставь ноги шире — в таком положении изначально будет не очень больно. Брагинский чуть оттопырил зад и беззвучно выдохнул, когда Альфред стянул с него нижнее белье. Он провел горячей рукой по привставшему члену Ивана, и тот глухо застонал, прислоняясь лбом спинке кровати. — Черт, тебя посадить надо за то, что ты прячешь такую прелесть под мантией, — Джонс беспардонно схватил его округлые половинки и с явным смаком начал их сжимать, а затем легонько хлопнул по одной. — Эй! — вскрикнул Иван. — Да ты сам их видел! — Альфред прижался щекой к его попе и мечтательно выдохнул. — Душу бы продал за овладение таким сокровищем и впредь. — Будешь медлить, и я у тебя ее потребую, — рыкнул Иван, злобно сверкнув своей сиренью через плечо. На это Джонс лишь рассмеялся. Он развел половинки и прошелся языком по темной коже сжатой дырочки. Брагинский застонал в голос и слегка поддался к Альфреду. Усмехнувшись, Джонс лишь сильнее принялся ласкать Ивана, сжимая кожу губами, скользя по ней влажным языком. Брагинский тяжело дышал, что-то мямля под нос, а вот Альфред искренне наслаждался его реакцией и мягкостью задницы. Его собственный член уже был чрезмерно влажным, и ткань трусов стала неприятно натирать чувствительную головку. Джонс щелкнул пальцами, и из дебрей чемодана выплыл тюбик смазки. Он растер между пальцами приятно пахнущую субстанцию, пощекотал темную дырочку, от чего она вмиг сжалась, и стал вводить средний палец. Как ни странно, Иван взял себя в руки и расслабился, еще сильнее прогнувшись в спине. Пальцы на его ногах поджимались, а на руках — крепко сжимали деревянные столбы спинки. Альфред навис над ним, вводя второй палец и активно двигая уже обоими, и стал оставлять яркие засосы от поцелуев и следы зубов на спине Брагинского в области лопаток, пояснице, и особенно наслаждался, целуя ягодицы. Запах Ивана сводил его с ума, тихие всхлипы ласкали слух похлеще пения русалок, сердце стучало слишком гулко, а член уже просто ныл от возбуждения. — Ал, пожалуйста, — тихо выдавил он. Спина у Брагинского ныла, и он, не выдержав, свалился лицом на подушки, однако зад оставил на прежнем же уровне. Он повел им, призывая Джонса к дальнейшим действиям. И тут же пальцы из его зада исчезли. Иван громко зашипел, когда вместо пальцев в него начало входить нечто покрупнее. — Тише, змейка, ты молодец, — Альфред любовно погладил его по спине, аккуратно вводя сначала головку. Он начал медленно двигать тазом, с каждым разом входя все глубже. Иван под ним мелко содрогался, сжимая в руках подушки. Когда член вошел до упора, Альфред остановился, давая Брагинскому немного привыкнуть к габаритам. Он стал медленно надрачивать Ивану, и тот вновь начал расслабляться и дышать уже не так гулко и тяжело. — Привстань на локти, Ваня, так будет легче, — у Джонса уже лопалась выдержка, яйца болели так, что отдавало в голову, но он ждал. Иван послушал его и приподнялся. Альфред навис над ним, приобнимая одной рукой за талию, а второй сначала повернул лицо Брагинского к себе, вглядываясь в туманные глаза и захватывая подсохшие губы своими, а затем он сцепил свои пальцы с пальцами Ивана, сжимая их. Он опять возобновил движения. Горячие стенки крепко охватывали его член, и Джонс тихо постанывал в поцелуй. Он старался входить под разными углами, чтоб сделать Ивану, наконец, приятно. И внезапно Иван разрывает поцелуй, громко стонет и вновь сваливается на свои предплечья. Джонс улыбнулся и стал наращивать темп, попадая по простате Брагинского. — Все, не могу, хочу видеть всего тебя. Джонс одним движением перевернул Ивана на спину, не выходя из него. Брагинский сцепил ноги у него на пояснице и блаженно развалился на подушках, позволяя Альфреду брать его без остатка. Иван боялся подумать о том, как выглядит со стороны. Да и плевать. Ему было бесконечно хорошо. Боли уже практически не было, ее жалкие отголоски гасли на фоне непомерного удовольствия, что доставлял ему Джонс. Брагинский совершенно не стеснялся стонать громко, так как даже своим будто пьяным мозгом он подмечал, что Альфреда это только сильнее заводит. Он притянул руками пыхтящего над собой Джонса ближе и страстно поцеловал. Вскоре Альфред разорвал поцелуй. Он снова привстал, закинул ноги Ивана к себе на плечи и стал двигаться в бешенном темпе. Брагинский выгибался под ним, стараясь прижаться как можно сильнее к пышущему жаром телу Альфреда, и при этом подмахивал задом, будто хотел насадиться еще сильнее на Джонса. Их губы иногда соприкасались в быстрых поцелуях, но из-за сильнейшей духоты от возбужденных и слившихся тел не хватало воздуха, поэтому приходилось на несколько мгновений отрываться от желанных губ. На секунду Иван задержал дыхание, и из него вырвался особо громкий всхлип, переходящий в гулкий стон. Он откинул голову и сжал плечи Альфреда, содрогаясь в оргазменных конвульсиях. Он никогда еще не чувствовал себя настолько удовлетворенным, как в этот момент. Брагинский так сильно сжал в себе член Джонса, что тот и сам кончил через пару минут, прикусив тому шею — он за это точно получит. Альфред свалился рядом. Его грудь вздымалась, и он машинально прижал к себе за плечи Ивана, когда почувствовал, что тот подполз к нему, уронив голову на грудь. Каждая клеточка Брагинского до сих пор словно пульсировала от оргазма, но глаза уже стали закрываться от постепенно накатывающей усталости. — Как ты? — Джонс погладил Ивана по волосам. — Еще раз кончишь в меня, и я задушу тебя во сне, — угрюмо прошептал Брагинский, чувствуя, как по бедру капает его семя. — Это будет самая прекрасная смерть, потому что предшествовать ей будет занятие любовью с тобой, — Альфред чуть сильнее подтянул к себе его, лишь крепче сжимая в объятиях. — Я передумал, я убью тебя прямо сейчас, — Иван зарылся в шею к Альфреду и устало выдохнул. — Мне понравилось. — Я рад, любовь моя, — улыбнулся Джонс. — Ты ведь не уедешь? — Как я могу уехать, когда Змей соблазнил меня вкусить запретный плод? — Прекрати меня называть Змеем. — Ни за что.***
— Представляете! Нет, вы не представляете! — вопила рыжая и самая болтливая гриффиндорка, когда вбежала в гостиную своего факультета. На нее тут же устремилось несколько пар глаз. — Ну говори уже, — ответил на ее визг сонный Питер. — Я сейчас шла по коридору, где кабинет Джонса, и случайно увидела такое! — она завизжала еще громче. — Так, когда дело дойдет до нужной ноты, а крики закончатся, скажите мне, я пока пойду поем, — прыснула кудрявая Кэти. — В общем, из комнаты Джонс вывалился в компании Брагинского! — гриффиндорка улыбалась так ярко, будто открыла новый континент. — В общем, нам это ничего не дает, — цокнул Питер. — Да вы не поняли! — девчонка топнула ногой. — Они были растрепанные и сонные. Джонс, к тому же, так и норовил схватить Брагинского за талию или за кое-что пониже. Я вам отвечаю, они провели вместе очень веселую ночь. — Кошмар, — скривилась Кэти. — Надеюсь, Брагинский не заколдовал профессора. — Да нет, они выглядели вполне счастливыми, — пожала плечами рыжая. — Это же здорово! — похлопал в ладоши Питер. — Теперь Брагинский, может быть, перестанет быть таким говнюком с таким-то полезным времяпрепровождением! Тем более, что профессор, кажется, передумал уходить из школы. — Впервые ты сказал умную вещь, Питер, — усмехнулась Кэти.