На дне

*** - Не дождетесь, - бормотал старик, беспокойно обсасывая куриную косточку, оставшуюся от обеда. Он щурился, время от времени потирая слезившиеся глаза грязным полосатым платком. - Не дождетесь, - повторял он, шмыгая носом. Дома он носил застиранную косынку, и узелки, завязанные надо лбом, напоминали козлиные рожки. – Не достанется вам ничего, пока я не помру. А жить буду до ста лет. В доме уже привыкли к его постоянному ворчанию – старику было около восьмидесяти, и никто не принимал его всерьез, даже когда он гневался и начинал стучать костылем по столу. «Дед снова расшумелся» - обыкновенно говорили дома и наливали ему выпить. К его рассказам о сокровищах никто не относился всерьез: слыханное ли дело, чтобы у лавочника, пусть он и служил когда-то матросом на корабле, водились лишние деньги! «Они есть, - горячился старик, когда внуки и соседские дети поддразнивали его. – Вы слишком малы, чтобы понимать, как нужно обращаться с золотом!» Если мелюзга становилась слишком назойливой, то самым медлительным доставалось костылем поперек спины, а рука у старика была тяжелая. - Проклятые молокососы, - ругался он себе под нос, когда оставался один. – Посмотрим, как вы запоете, когда останетесь в дураках. Вы у меня золота не выманите, не старайтесь. Я один остался в живых. Мне одному деньгами распоряжаться. Он ковылял, подволакивая деревянную ногу, к запертому сундуку, любовно касался его потемневшей от времени крышки. - Можно купить новое платье. Пару хороших лошадей. Титул, - здесь старик замолкал, и перед его выцветшими глазами проносились картины другой, богатой жизни, где он отдает приказы слугам, одетый в пышный жюстокор времен Георга Второго. Почему он не сделал этого раньше? Зачем ждал сорок лет, тратя свою жизнь на лавку? Словно все эти годы он спал, а теперь наконец проснулся другим человеком, тем, которым он должен был стать давным-давно. После мечтаний он всегда проверял ключ, который носил на шее, затем опять гладил сундук и, умиротворенный, шел проверять книги, в которых его зять записывал приход и расход. В тот день шел мелкий дождь, и в доме пахло сыростью. От нее некуда было деться, и старик напрасно кутался в теплый халат поверх жилета и рубашки. Он сидел за столом, листая книги, исписанные мелким аккуратным почерком, и изредка потирал пальцы, пытаясь согреться. Свеча почти не давала тепла, но он все равно порой подносил к ней морщинистую ладонь, когда холод казался невыносимым. В доме никого не было. Дочь возилась с товаром в лавке, зять уехал в соседний городок по делам; внуки, как обычно, где-то болтались с друзьями: охотились на ворон или играли на собачьих боях. «Им бы только развлекаться», - раздраженно подумал старик. Его бы воля – он бы сделал из этих увальней стоящих людей, но на дураков нет смысла тратить время. Он вспомнил, что вчера за ужином ему не дали мясной подливки и поджал тонкие губы. Подумать только! Это он построил этот дом, он занялся лавкой, он сумел наладить торговлю, он кормил голодные рты сорок лет – и все ради того, чтобы ему не давали подливки в собственном доме! На его деньги они разевали рты с самого рождения, но эти деньги должны были пойти на нечто большее. Его деньги? Разве они были его? Он вдруг вспомнил холодное море и огонь на камбузе; раскаленная жаровня манила прикоснуться в зимнюю ночь, чтобы прогнать холод. Только болваны ходят в море зимой там, где кишат военные корабли. Огонь от свечи был таким же ярким, как золото, которое он нашел много лет назад. Нет, не нашел – заработал своей кровью и потом. Своей и чужой. «Я порядочный торговец», - сказал себе старик, но незнакомая неуверенность овладела им. «Я порядочный торговец, - повторил он про себя, хватаясь за соломинку надежды. – Почему они не оставили мне подливы? Они знали, что я люблю ее. Мое имя известно всем в округе. Меня зовут…» Он замер, чувствуя, как стены комнаты съежились, съеденные тьмой. Золото. Плеск воды под веслами. Побег. Холод. Его имя, которое он не мог услышать. Смерть. *** «Вот это сон!» В комнату заглядывал полумесяц, брат-близнец того, который развевался на их флаге много лет назад, и далекий собачий лай разрезал плотную ночную тишину. Капитан неохотно перевернулся на бок, но сон убежал от него. Подумать только, он – и старик! Старик-лавочник, которым помыкают в собственном доме. Старик, трясущийся над сокровищами, которые держал в собственном сундуке! Все это глупости, деньги должны работать, вот чего не могли понять его старые товарищи. Зачем им нужно было золото? Они не умели его беречь, и монеты уходили из их пальцев, не задерживаясь, оседали на дне кружек с выпивкой, у девок, которые так же бездумно тратили их на наряды, у торговцев кружевами и шелком. Через пару дней шелк и кружева превращались в лохмотья, а спиртное удобряло землю. Лучшие из них открывали лавки, привязывали себя к одному месту, чтобы в один прекрасный день встретиться нос к носу со старыми друзьями, возмущенными несправедливостью: почему одни спят в теплой постели, пьют вино и едят мясо, а другие должны голодать и мерзнуть? Такие встречи заканчивались тем, что счастливого лавковладельца находили в сточной канаве с ножом в животе, а негодующих друзей отправляли на виселицу. Капитан дотронулся до живота. Что говорить, он и сам был таким наивным лавковладельцем, но две встречи с теми, кто должен по натуре своей ползать в грязи и не высовывать оттуда своего носа, научили его многому. Трудно убегать, когда у тебя всего одна нога. Трудно найти уголок, куда не проникнут эти черви. Капитан в отставке. Свой дом, своя карета. Проценты с акций. Боевое прошлое. Уважение соседей. Пусть только эти ублюдки-друзья попробуют подойти к нему ближе, чем на расстояние вытянутой трости! В этот мир им нет хода, да они и чересчур глупы, чтобы догадаться, куда делся их квартирмейстер. Как назывался корабль, на котором они ходили? Капитан не помнил этого, хотя ясно мог представить запах, царивший на нем: пот, и грязь, и подсыхающие водоросли, и разлитый джин, и песок, и поганое ведро. Телепающийся парус, строгая дисциплина. Кто не хотел слушаться, тот отправлялся на дно. Нет, к черту их всех! Почему он думает о них среди ночи? Он опять перевернулся. Что-то тревожило его, но он никак не мог понять что-то. Надо уснуть, завтра будет новый день. Ему всего пятьдесят и впереди еще целая жизнь. Но какое же имя он носил, прежде чем выдумал новое? *** Вряд ли кто-то догадывался, что в углу дворика была могила ее мужа; она посадила на ней сладкий картофель и получилась славная грядка. Урожай в этом году получился хороший; да и от мужа больше толку, когда он лежит под землей, чем если б он беспокоился за свою жизнь, ругался и бил ее. Нет, по сравнению с другими он был неплох. Он выкупил ее у хозяина плантации и назвал своей женой, оставил немножко денег и какие-то бумаги, которые говорил хранить как зеницу ока. Он говорил, эти бумаги позволят ей безбедно жить, если она захочет. Правда, ей было хорошо и так – над головой была крыша, защищающая от палящего солнца, за стеной хижины свой клочок земли, на котором она выращивала еду. По вечерам она подолгу сидела на камне, глядя на море, где вдалеке часто виднелись высокие мачты кораблей – она ни о чем не думала и лишь ждала, когда солнце сядет за море. Как он не хотел умирать! Он бредил три дня, пока его тело исторгало грязную кровь, пот, пахнущий болезнью, и зеленоватый понос. Его бросало то в жар, то в холод, и она неотрывно сидела рядом с ним, гадая, заберет ли его к себе Бог или дьявол. Скорее, дьявол; муж цеплялся за старые обиды и проклятья и все время поминал каких-то мертвецов, которые будто бы его ждали. Иногда он причитал почти как младенец, хныча от страха, а иногда –бранился такими словами, которые она еще никогда не слышала от белого, но она знала, что и это был страх. - Я должен был прожить эту жизнь иначе… Не помирать с черномазой шлюхой, - едва слышно сказал он, пока она мешала в котелке густую кашицу из листьев банана. – Я должен был потратить свои деньги сам… Ты не знаешь им цены. На шлюху она не обиделась. На белых нельзя было обижаться. - Почему я, Господи? – спросил он в полумрак потолка и заскрежетал зубами. Когда она подошла к нему с миской, он ощерился и запустил в нее деревянной ногой, стоявшей у изголовья. Он был так слаб, что деревяшка упала в нескольких дюймах от матраса. - Будь ты проклята. Будь проклята эта жизнь. И эти вшивые деньги! Она с любопытством глядела, как по его худым щекам текут слезы. Когда он успокоился, то позволил ей накормить его. Нет, ему гораздо лучше под землей. Там его не найдет ни Бог, ни дьявол, ни его мертвецы. Один из таких покойников пришел к ней в хижину вскоре после смерти мужа: нескладный, с болезненно блестящими глазами, со струпьями на щеках. Он хотел знать, не надо ли ей помочь с бумагами, которые остались после мужа, но она сказала, что никаких бумаг нет, и муж унес их с собой в могилу. Но она не солгала, нет. Когда она выкопала могилу, то положила рядом с головой усопшего сундучок с бумагами. Ее мать говорила, будто прабабка рассказывала – еще там, за морем, в том краю, где их люди были свободными, - что в могилу нужно положить самое дорогое для мертвяков, иначе они очнутся ото сна и будут болтаться по окрестностям. Что ей до тех бумаг! Собственный покой дороже. Если он придет, то прогнать его можно, только назвав по имени, а она его давно забыла. *** - Какого черта ты стонешь в своем гамаке? У меня дьявольски болит голова, - он проснулся от крепкого тычка в бок. Вместо негодования за прерванный сон он почувствовал благодарность. - Мне приснилось, я умер и лежу в могиле, - собственный голос со сна показался ему скрипучим. – А перед этим мне было пятьдесят лет, и я жил в собственном доме где-то в Англии. И еще я был брюзгливым стариком. И у меня не было ноги. - Это все спиртное, приятель. Ты еще мал, чтобы переварить его так, как должно мужчине. Первая стычка, первые пленники – тут поневоле станешь этим, как его… - Сновидцем? - Не. Сейчас… Вилософом, вот. Всегда удивлялся, почему этих умников зовут вилософами. Где они, а где вилы. - Заткнитесь, вы, стервы, - пробормотал кто-то сквозь сон. – Совести у вас нет. Он выпутался из гамака, чуть не упав. После упоминания о пленниках ему захотелось воздуха, и он наощупь пошел к выходу из каюты, стараясь не потревожить товарищей. Перед глазами стояли вчерашние отрубленные пальцы, которые первый помощник нанизал на нитку, хвастаясь, что на каждом из этих пальцев когда-то было состояние. - Один вон тоже ходил, упал в трюм и сломал себе шею, - ворчливо заметили из темноты. Лестницу он найти почему-то не смог, но зато наткнулся на бочонок с яблоками. Крепкое, кислое яблочко само скакнуло ему в руки, и он сел рядом с бочонком, вытянув ноги. Да, кислое яблоко было тем, что надо, от него меньше тошнило. Неужели это теперь его жизнь? Затхлое брюхо корабля, яблоки и сухари на завтрак, обед и ужин, ругань и брань сутки напролет. Ему говорили, что пираты ходят в золоте и серебре, как короли, вкусно едят и сладко пьют, но за месяц, прошедший с тех пор, как его взяли на корабль, он забыл вкус мяса и сластей. Он жевал яблоко, уговаривая себя, что на самом деле оно вкусное, но ему все казалось, будто он жует лохмотья, полежавшие неделю в воде. Позавчера он хотел дать яблоко мальчишке с захваченного корабля: они были сверстниками, но тот мальчишка был таким чистеньким, таким белолицым, что ему невольно захотелось стать благодетелем для этого сына джентльмена. Он думал, что его никто не видит, кроме пленников – лица у них были такими отчаянными и горели такой надеждой, что он почувствовал себя не иначе как Иисусом, который готов был накормить толпу пятью хлебами. Капитан ударил его по руке так, что яблоко отлетело в сторону и треснуло пополам, стукнувшись о переборку. - Терпеть не могу добреньких, - процедил капитан, тряхнув бородой. – Добренькие на этом корабле быстро летят за борт. - К словам капитан присовокупил подзатыльник. - Налей нашему мальцу джина, - велел он боцману. Что было потом? Он, кажется, хвастался перед этим пленником, выпив две или три кружки, и это бледное лицо его сверстника маячило перед глазами. Оно все больше злило его и, когда капитан велел снять с пленников кольца… Что он сделал тогда? В руках у него был нож, это он помнил точно. От яблока пахнуло кровью. Он скрючился у бочонка от ненависти к себе. Нет, нельзя думать о крови, о серебре, об отрезанных пальцах и ушах. О смерти. О последнем взгляде того мальчишки, прорезавшимся сквозь дурман – эти белки глаз на лице, которое больше не было чистым; лица не было вообще, было мясо. Они все были мясом, пищей для рыб. Нельзя быть добреньким. Они бы тоже убили его. Они убьют его, если их корабль поймают. А если не убьют, то отвезут в Англию, где его повесят. Нет, он никогда не будет смотреть так, как смотрел этот парень. Никогда. Его стошнило прямо на бочонок. *** Вокруг было болото, и из темной воды время от времени поднимались пузыри, лопаясь с тихим, угрожающим звуком. Он глядел в темное небо, запертый дух в окоченевшей оболочке. Тело было мертво уже несколько… дней? Или, может быть, лет? Он смутно помнил, как его волокли по дороге. Они пришли ночью, они всегда приходили ночью, но в ту ночь он был не готов. Сейчас он знал, как они искали его, рыскали по прибрежным городкам. Они боялись его, они хотели его денег. Они думали, что он дьявол. Пошел мелкий снег и сменился дождем. Он мерз в этом теле, и иногда ему казалось, что еще чуть-чуть и оно послушается его и поднимется из болота. Полумесяц был похож на тот кривой нож, которым ему распороли брюхо. Луна была похожа на монету, похожую на те, за которые его убили. О, как долго они его искали! Семь лет и семь месяцев скрывались они от закона, висельники и отступники, бродили по ночным дорогам, лишенные моря и паруса. Никто из них не знал, что им уже не было места на земле: тот, кто ступил на палубу корабля, теперь всегда принадлежал морю. Все они были мертвы до того, как пришел их срок. Он глядел на луну, луна смотрела на него равнодушно. Она всегда была на одном и том же месте, но это не казалось ему странным. Луна звала его по имени, но он не мог его расслышать. Когда-нибудь он проснется и вспомнит его. *** Тело белого человека нашли в зарослях негры, которые собирали на берегу черепах, и каждый капитан военного корабля из тех, что стояли здесь на рейде, получил весточку, что, вероятно, нашли труп дезертира с его корабля. Никто не опознал мертвеца, хотя у него была одна явная примета: у него не было ноги. Капитану Келли, командиру военного шлюпа «Дарт», пришлось ехать на место самому – большая часть его людей была в увольнении, мастер корабля неожиданно захворал, а остальные руки были нужны на корабле. Из-за этой неприятной поездки (он плохо ездил верхом и быстро обгорал на солнце) капитан опоздал к обеду в кают-компании. Пока он переодевался, его слуга заметил, что к обеду пришли джентльмены со шхуны «Испаньола», очень щедрые джентльмены. «Испаньола» встала на рейд еще вчера утром, но вчера капитану Келли было совсем недосуг обращать на нее внимание – весь день он писал объяснительные адмиралу и отвечал на письма из адмиралтейства. - Прошу прощения, джентльмены, - сказал он, как только вошел в кают-компанию. Его офицеры немедленно встали, гости чуть-чуть помедлили: все они выглядели уставшими, а один из них так и вовсе походил на человека, вернувшегося с того света. – Мне пришлось задержаться. Капитан Джеймс Келли, к вашим услугам. - Мы с вами знакомы, сэр, - ответил самый изможденный из них, сравнявшись цветом лица с белым шейным платком. – Капитан «Испаньолы» Александр Смоллетт. Если не ошибаюсь, мы встречались с вами в Фуншале несколько лет назад, сэр. Апельсиновая роща, спор из-за бочонка воды. Неудачный поход к Мадагаскару. - Я бы вас не узнал, мистер Смоллетт, - честно сказал капитан Келли. – Лихорадка? - Ранение, сэр, - коротко ответил тот и повернулся к своим спутникам: пухлощекому розовому джентльмену в пышном парике, который так и не выпустил из рук вилки, сдержанному джентльмену, похожему на судью, и мальчику, вероятно, юнге. – Это мой хозяин, сэр. Достопочтенный Джон Трелони, эсквайр, владелец «Испаньолы». Доктор Дэвид Ливси. Сухопутный доктор, - уточнил он, увидев, что корабельный хирург нехорошо оживился. - И Джим Хокинс. Наш юнга. - Очень рад знакомству, джентльмены, - капитан Келли сел на свое место во главе стола, и все последовали его примеру. – Надеюсь, вы не в обиде за этот скромный стол. Он хотел было рассказать о своей поездке, чтобы объяснить свой мрачный вид и посетовать на то, что и капитанам порой приходится заниматься опознанием собственных моряков, но сквайр Трелони весело заметил, что после приключений, которые выпали на их долю (и о которых он уже час рассказывал джентльменам из кают-компании), они готовы благодарить Господа за любое угощение. - Тем более, что вчера мы избавились от тяжелого груза, - загадочно добавил он, - и идем домой налегке. Слава Господу, от нас сбежал единственный из выживших пиратов, человек, который превратил последние месяцы моей жизни в ад – некий Джон Сильвер, одноногий дьявол, как его называли заблудшие души… Он прихватил с собой четыреста гиней, но, право слово, я отдал бы вдвое больше, чтобы никогда его не видеть. - И эта сумма растет с каждым выпитым бокалом вина, - добродушно заметил доктор Ливси. – К концу нашей поездки мистер Трелони будет готов отдать все свое поместье. Как все-таки хорошо, что жизнь не требует сдерживать наши обещания постфактум. Все оставшееся время, пока гостям не пришло время отправляться к себе (рано утром следующего дня они собирались уйти в Англию), сквайр не закрывал рта, поддерживая живую беседу. Когда гости уже садились в лодку после долгого прощания и расшаркиваний, он обратился к капитану Келли: - Я совсем позабыл, сэр. Если к вам вдруг придет наниматься кок по имени Джон Сильвер, прошу вас, держите ухо востро. Он опасный человек. Перережет всю вашу команду и украдет призовые деньги. - Я понял, сэр. Но я сомневаюсь, что тот, у кого есть четыреста гиней, захочет пойти на военный флот. Ваш пират не дурак. - О, всякое случается, сэр, - добродушно заметил сквайр. – Я просто хотел вас предупредить. Они пожали друг другу руки, и команда лодки по сигналу отошла от корабля. Капитан Келли глядел им вслед, заложив руки за спину. Новые люди появлялись в Вест-Индии не так часто, а уж их история была из тех, которые люди будут рассказывать вновь и вновь. - У него была одна нога, сэр! – внезапно закричал сквайр из лодки и бешено замахал треуголкой. – Обращайте внимание на всех одноногих! Капитан поднял ладонь вверх в знак того, что услышал его. И этот одноногий, надо же! Труп белого человека похоронили в море на следующий день, зашив в старую парусину. Прежде чем опустить тело в воду, над ним прочли короткую молитву и выкинули мысли о покойнике из головы, как только груз пошел ко дну. На обратном пути они встретили «Испаньолу» и остановились пропустить шхуну, которая прошла ровно над тем самым местом, где они только что похоронили чужака. Если бы сквайр Трелони дал капитану Келли рассказать об одноногом за обедом, то им бы не составило труда догадаться, кто именно закончил свои дни у этого острова. Но никто так никогда и не узнал, что это был Джон Сильвер, одноногий дьявол; никто так и не узнал, что из всех смертей ему выпала самая глупая – перевернуться в лодке на мелководье и утонуть, пытаясь не упустить тяжелый мешочек с деньгами; и уж точно никто так и не узнал и не мог узнать, что его дух застрял в бесконечном сне, просыпаясь вновь и вновь, не в силах изменить своей судьбы, которая подстерегала в каждой из сотен его жизней.