***
— Господин! Что вы де!.. — Скачи, мой верный конь, скачи! — крикнул Федор, оседлав Гончарова и потянув его за волосы, как за узду. — Господин! — Спокойно, Иван, это должно скоро пройти, — взволновано пробормотал Пушкин, стоя около двери и не решаясь пройти дальше в комнату. — Не стоило ему на завтрак есть те грибы... За ним показался Николай. Блондин попытался отодвинуть Александра, но, не смотря на все его усилия, желаемого Гоголь так и не добился. — Лучше ближе не подходи, — шепнул ему Пушкин, делая шаг назад. — Если не хочешь оказаться серым волком. Тихонько прошептав что-то вроде "Что ж нам с Дос-куном теперь делать?", Николай прикрыл лицо руками. Дос-кун отреагировал тут же. — Скачи же! Я спасу тебя от этого злого дракона, о прекрасная принцесса! "Злой дракон", он же Александр Пушкин, попытался выйти совсем, но ему помешала "прекрасная принцесса" в лице Николая Гоголя, которая наоборот хотела пройти в комнату. — Подожди, любовь моя! Сейчас я вызволю тебя из его лап, и мы вместе совершим двойной суицид! — не унимался, судя по всему, принц на белом коне. — Господин, вам настолько плохо? Прошу, скажите, что это неудачная шутка! — взмолился Иван, пытаясь воползти из-под Достоевского. — Молчи же! Как может конь говорить по-человечьи?! — воскликнул Федор, игнорируя вопрос. — В детстве, видимо, сказок перечитал, — недоуменно взглянув на неудавшегося принца, сказал Николаю Александр. — Распусти свои косы, любовь моя! — крикнул Федор, запутываясь в собственном плаще и падая на пол. — Дос-кун, прекрати... называть меня так! — не выдержал Гоголь, но косичку все-таки перекинул на плечо, собираясь расплести ее. — Ага, Дос-ку-ун, прекрати давать нашему Коленьке ложные надежды! — хихикнул Пушкин. Николай на это только мотнул головой, отбрасывая косу назад. Он был явно недоволен такой фразой Александра. — Господин! Вы в порядке? — Гончаров кое-как освободился от своей ноши и теперь сидел около Достоевского, пытаясь понять, что с ним произошло. — Я нам... нарль... нармальна, — выдал тот, поднимая вверх указательный палец. — Даже очень! Я ведь уже попал на тот свет, да?.. Крысы переглянулись. Николай покачал головой. А ведь все так безобидно начиналось с "У меня ж день рождения!" и "Тушеных грибов не хочешь, Коль?" Осень уже подходит к концу, почему бы не перекусить ими? Только сейчас Гоголь понял, насколько важным был его отказ — не хотелось бы ему валяться рядом с Федором и городить какой-то бред про "коня", "принцессу", "дракона" и "тот свет".***
Со дня рождения Дазая прошло почти полгода. В Агентстве все еще дивились, как это суицидник-маньяк-извращенец-специалист-по-растранжириванию-бинтов-Дазай-Осаму стал таким тихим и спокойным. Он продолжал пить чай днями напролет, мечтал о чем-то известном лишь ему одному и... купил виолончель. Для каких целей она была нужна ему, оставалось загадкой для всех. Даже для самого Осаму. Был бы у него слух... но Дазай, похоже, одним медведем на ухо в детстве не отделался. По его ушам пробежался весь зоопарк. Зачастую по вечерам Осаму сидел с новым музыкальным инструментом в руках и пытался понять, что и как нужно делать, чтобы получилось играть. На эти вопросы ответы пока не находились, чему Дазай искренне расстраивался. Иногда, сидя в Агентстве и откровенно скучая, Осаму вспоминал свою жизнь до двадцати двух лет. Желание умереть с девушкой казалось ему реально глупым. И зачем лишать жизни себя? Человек, что будет рядом, еще ладно, но... "Стоп! И откуда у меня такие мысли вообще?!" — проносилось несколько раз в голове Дазая.***
— Вот и скажи мне, ну зачем, зачем было есть эти грибочки? Николай сидел рядом с Федором, до сих пор беспокоясь за самочувствие того. Сам Достоевский, не совсем понимая, чего от него хотят, просто отвечал на расспросы друга. — Я надеялся, что они принесут мне легкую смерть, — опустив глаза и грызя ноготь указательного пальца, проговорил Федор. — Я ж не знал, что так получится... — Даже не думай помирать, пока не найдешь книгу! — воскликнул Гоголь, возмущенно глядя на Достоевского. — Мы приложили столько усилий, чтобы получилось хоть что-то, а теперь из-за этого твоего соулмейта останемся ни с чем?! — блондин выдохнул и подошел к двери. — Ладно, отдыхай. Только не вздумай из окна прыгать, пока никого рядом нет. — Книга-то тут причем? — хихикнул Пушкин, увидев вышедшего из комнаты Николая. — Ты ему в чувствах признайся, он, может, и про суицид забудет. — Ах ты ж!.. — Гоголь вытащил из-под плаща какую-то палку и запустил ей в Александра. — В следующий раз это будет автомобиль! Пушкин, не переставая хихикать и почесывая чудом не сломанный нос, отошел подальше Николая. Видимо, опасность почуял. И Гоголь, и сам Достоевский прекрасно знали, что книга сейчас — единственная стоящая отмазка. На самом деле Николай всего лишь считал Федора очень близким другом, единственным, кто его понимает, поэтому и беспокоился за него. Но ни о каких чувствах, про которые говорил Пушкин, и речи не шло.***
— Дазай! Ты зачем свою виолончель в Агентство припер?! — взорвался Куникида, стоило Осаму перешагнуть порог двери, держа в руках свой музыкальный инструмент. Брюнет был явно чем-то очень обрадован, его глаза прямо светились от счастья. — Ты только послушай, Куникида! Это так классно! — воодушевленно сказал Осаму, садясь на стул и ставя виолончель рядом. Посидев так с минуту, Дазай начал играть. Музыка была, конечно, корявой, но на удивление Осаму даже никто не закрыл уши. — Ра-асцветали яблони и груши, По-оплыли туманы над рекой!.. — Стоп, стоп! Дазай, либо ты заткнешься, либо я ее сейчас выкину! — воскликнул Доппо, грозно взглянув на Осаму. — Я так старался, а ты... — Дазай обиженно посмотрел на Куникиду, прекращая играть. — Ацуши, принеси мне, пожалуйста, чай.***
— А мне-е все ле-ень! — громко сказал Федор, запрокидывая голову назад. — И так дел выше крыши, еще вы деретесь! Ну как так-то? Гончаров с Гоголем стояли рядом, виновато опустив головы. А ведь подрались из-за чего? Спорили насчет соулмейта Достоевского! Причем оба уже давно поняли, что это "суицидник из Агентства". Подрались, решая, кто первый догадался. Успели разбить окно. В общем-то, из-за этого глава Крыс и позвал к себе виновников происшествия. А новое окно, конечно, воровать пришлось Николаю! Как же он был возмущен, когда Дос-кун заставил его использовать способность для такого... — Все! Я пошел топиться! — Федор встал с кресла и под дружные крики своих подчиненных вышел из кабинета.***
По просьбе Дазая, Ацуши после работы в Агентстве пришел к нему послушать "концерт". После каждой песни паренек с каким-то блеском в глазах хлопал "выступающему". — Тебе серьезно нравится? — спросил Осаму, отставляя виолончель в сторону. — Вам, конечно, еще учиться... — неуверенно улыбнулся Накаджима. — Но это ваше увлечение мне нравится намного больше, чем бесконечные попытки суицида. — Да ладно тебе, я Бог! — воскликнул Дазай, подскочив со стула. — Шучу, шучу, — сказал он, увидев удивленное лицо Ацуши. — Просто так бы мог сказать мой соулмейт... наверное. — Дазай-сан! Так вам уже есть двадцать два? — спросил паренек. Кажется, до него это только дошло. — Неужели спустя девять месяцев кто-то это заметил? — Осаму задал риторический вопрос, театрально прикрывая глаза ладонью. — Ого! Девять месяцев вы молчали об этом! — Молчал? По-моему, достаточно было увидеть перемены в моем характере, — немного грустно ответил Дазай. — Ладно. Ничего страшного. Уже поздно, думаю, тебе пора домой. Накаджима суетливо засобирался и через несколько минут убежал к себе. Оставшись в полном одиночестве, Осаму снова захотелось умереть. И никаких леди не надо. Хотелось совершить "идеальное" самоубийство, никого не потревожив. И Дазай знал, что у его соулмейта сейчас такое же желание — утопиться по-тихому. Раньше он, не сомневаясь, побежал к той речке и прыгнул вместе с родственной душой. Но теперь... стоит ли мешать человеку? А если, посмотрев на Осаму, его соулмейт решит жить дальше вместе с ним? Если это будет девушка, которая начнет приставать к Дазаю после их первой встречи? Вешаться ему на шею под предлогом того, что они родственные души? Хотя, если его соулмейт окажется мужчиной, будет только хуже... Вообще-то у Осаму была одна догадочка насчет этого. Вот только Дазай молиться готов был, надеясь, что он ошибался. Брюнет вышел на улицу. Вдохнув ночной воздух, он неспешным шагом пошел к тому самому мосту, с которого собирался прыгать. Он был уверен, сегодня умереть ему не удастся. Размышляя по пути обо всем и ни о чем, Осаму даже не обратил внимания, как оказался около моста. Впереди Дазай увидел темный силуэт человека, сидящего прямо на перилах. Казалось, еще секунда, и он, потеряв равновесие, упадет в холодную воду. Как же Осаму хотелось прыгнуть вместе с ним. Дазай подсел рядом и посмотрел прямо в красно-фиолетовые глаза, как оказалось, старого знакомого. Он разглядывал Федора и совсем не замечал, что его тоже изучают взглядом. — Знаешь, было трудно ошибиться, — тихо сказал Достоевский. — А я надеялся, — хмыкнул Осаму. — Что буду не прав. — И что ты будешь делать теперь? Мы враги, не забывай об этом, — хитро улыбнувшись, прошипел Федор. — Да вот не знаю... столкнуть тебя или... — прошептал Дазай. — Или, — оскалился Достоевский, спрыгивая на мост. — Так намного интереснее. — Под "или" я имел в виду забыть про все и жить дальше, как мы жили всегда! — улыбнулся Осаму. — Ведь наши характеры теперь вернулись! — Правда что ли? — внимательно посмотрев на Дазая, спросил Федор. — Ты правда думаешь, что я тебе поверю? Ухмыльнувшись, Осаму встал рядом с русским и сжал его запястье. Тыльной стороной другой руки он дотронулся до щеки Достоевского и, наклонившись к его уху, тихо прошептал: — Конечно. Ведь я говорил именно об этом.