Тот, кто всегда рядом

       Входная дверь оглушительно хлопает. Руслан выбегает на лестницу и что есть сил кричит:       — Кать! Катя! Но шаги не останавливаются, лишь ускоряются. Блогер в ступоре закрывает дверь. В ушах стоит шум прошедшей ссоры. Усачев медленно сползает вниз прямо в коридоре, закрывая лицо руками. Он, кажется, готов заплакать, но что-то внутри мешает ему. Гордость, быть может, злость. Конечно, он чувствовал, что в последнее время всё стало как-то слишком напряжно. Раздоры стали для них рутиной.       — Ты только и делаешь, что разъезжаешь везде с этим своим дружком! Хоть обо мне подумал бы, — раздражённо бросила Ример. Обычные слова, произнесённые в порыве злобы, но почему эта фраза так больно прошлась острым лезвием по сердцу Руслана? Они долго после этого не разговаривали. Зато он много разговаривал с Мишей.       — Брось, чувак, не загоняйся так, ну. Лучше вот, что сделай… И Кшиштовский всегда давал правильные советы, всегда находил нужные слова. А Усачев иногда всерьёз удивлялся, почему же у него никого нет?       — Я же говорил, что сработает, — самодовольно улыбнулся Психодозер в старенькую вебку, разглядывая сияющего от благодарности друга.       — Я думал, я не могу обожать тебя ещё сильнее, — вырвалось у Усачева. Он осёкся и приготовился услышать какой-нибудь подкол, но Миша лишь продолжал улыбаться, теперь уже по-особенному тепло.       Почему-то сейчас Усачеву вспомнилась эта улыбка. Неожиданно звонит телефон. Блогер с неохотой отнимает руки от лица и поднимает трубку. Ну конечно. Это Кшиштовский. Как невовремя. Через пару минут москвич уже покупает билет до Питера и мчит на всех парах к тому, кто прямо сейчас нуждается в нём больше всего. Он уже давно понял, что что-то не так. Уже давно уловил это странное чувство, которое рождается в сердце после каждого разговора с Русланом. Он отгонял все эти ужасные предположения, предпочитая и дальше не понимать, что именно он чувствовал. Но именно сейчас, толкаясь в душном транспорте, он никак не может перестать об этом думать. Кроме всего прочего, он ловит себя на внезапно нахлынувшей радости. С чего бы ему радоваться тому, что его друг теперь один? Он маринуется в злобе к себе всю дорогу до квартиры Усачева. Дверь ему открывает бледное подобие человека.       Мучительные часы ожидания он провёл в размышлениях. Он перебирал в памяти все те мелочи, в которых неизменно читался вопрос: а любили ли его вообще? Любил ли он сам? Теперь он готов был признать, что будни в этой красивой квартирке для него становились мукой. И он сбегал снимать «Пора валить», сбегал со своим другом, чтобы не думать о доме. Он редко вспоминал о Кате в эти дни. Казалось бы, он должен скучать, но он лишь по привычке слал сердечки в вайбере. По-настоящему он начинал скучать лишь тогда, когда возвращался в Питер. Потому что был один человек, о котором он никогда не забывал. И какой бы диалог ни заводил блогер, в разговоре неизменно звучало его имя. И почему-то только сейчас Руслан обращает на это внимание. Только сейчас он понимает, что единственный, о ком он думал всегда — его лучший друг.       — Не стоило так беспокоиться из-за меня, — бесцветно произносит Усачев вместо приветствия. Но, как ни странно, Руслан рад его видеть. Пожалуй, Миша сейчас единственный человек, появлению которого он смог бы обрадоваться.       — Та-а-ак, марш на кухню, сейчас всё будет, — командует тот, по-хозяйски проходя в квартиру. Кшиштовский заваривает чай и, немного подумав, достаёт кружку и себе. Да, в рюкзаке у него лежит бутылка пива, купленная в аэропорту, но вряд ли затуманенный разум принесёт сейчас хоть какую-то пользу. Тишина, кажется, стоит оглушающая. Руслан теребит край скатерти. Его не оставляет какое-то странное ощущение. И дальше Кшиштовский полчаса кряду в самых витиеватых выражениях убеждает Усачева в том, что это лишь одна из многочисленных ссор, что Катя обязательно вернётся, когда остынет. В то время как глубоко в душе ему хочется просто по-человечески обнять Руслана и тихо прошептать: «у тебя всё ещё есть я».       Усачев практически не слушает. Назойливые мысли никак не хотят оставить его в покое. И он думает. Много думает. Начинает почему-то перебирать в памяти моменты с Мишей. В то время как Катя ставила условия и предъявляла недовольства, Миша лишь слушал. Всегда рядом, всегда готовый помочь и поддержать, выслушать и принять решение. Даже самое тяжёлое решение, которое едва можно принять и вдвоём. Не перекладывая ответственность, не упрекая. Он всегда просто слушал и помогал. И знал, что может рассчитывать на то же. Кажется, Руслану больше, чем когда бы то ни было, хочется, чтобы кто-то просто посмотрел ему в глаза и сказал, что всё будет хорошо. И, наверное, он хочет, чтобы это был Кшиштовский. Рука Усачева как-то машинально тянется к чужой и едва её касается, но сквозь пальцы как будто пробегает какой-то невыносимый электрический разряд, и Психодозер отдёргивает руку. Может быть потому что именно сейчас ему хочется что-то сказать, что-то сделать, то, что он не мог ещё до конца осознать, но ясно чувствовал. Хотелось уткнуться в чужое плечо, зарыться носом в мягкую ткань и никогда больше не отпускать.       Но его другу это не нужно. Разбитому блогеру сейчас нужен друг, который поддержит, а не усугубит ситуацию, — в том, что именно так и произойдёт у Миши не было ни малейшего сомнения — и потому Кшиштовский продолжает душить в себе зарождающееся чувство. Но Усачев не слепой. Он знает, как обычно ведёт себя его друг — развязно, небрежно, не стесняясь в выражениях. Сейчас он боится к нему даже лишний раз прикоснуться. Дичится простых объятий. С каких пор они стали для него чем-то запретным? Эта мысль не даёт Руслану покоя. Казалось бы — его отношения вроде как окончены, а всё, о чём он может думать — почему его лучший друг так осторожничает?       И вдруг он понимает. Наконец понимает. Его любили. И он любил. Просто совсем не тот и не того человека. То, что всё это время было на виду, но казалось таким обычным, таким будничным, что совсем стало незаметным. Но таким родным, таким тёплым. Тем, к чему хотелось стремиться.       — Миш, ну почему ты такой хороший? — сквозь усталость произносит Руслан, на автомате протягивая руку и кладя её на чужое плечо. И только краем глаза он замечает, как по телу Миши проходит едва заметная дрожь, словно он всё время наготове и боится удара.       — Это я только с тобой так хорошо притворяюсь, — ухмыляется и отводит глаза Кшиштовский, чувствуя, как приятно разливается по телу тепло от горячей ладони.       — Нет, Мишань, ты очень светлый и добрый человек, я-то тебя лучше других знаю, ты просто насквозь светишься, когда я на тебя смотрю.       — Это потому что ты смотришь, — под нос себе буркает Кшиштовский, совсем склонившись над кружкой. Руслан собирает оставшиеся силы в кулак и по-матерински наклоняет голову:       — Ну ты чего? Дичишься меня, как будто я тебя ошпарить могу. Чем я тебя обидел? Так ведь он может ошпарить. Облить кипятком и даже не понять этого. Миша не смеет просить его выслушивать сейчас.       — Ничем, — он через силу улыбается. — Перелёт был трудный.       — Ты не устал, Миш, ты боишься, — констатирует Усачев. — Что тебя тревожит, друг?       — Да чего ты прицепился? — не выдерживает Кшиштовский, хлопая по столу рукой, прямо рядом с чужой кружкой. — Я для тебя же стараюсь, я помочь приехал, а не портить всё. Усачев выглядит расстроенным. Крики от друга это последнее, что он сейчас ожидает услышать. Миша, какой же ты дурак, прояви терпение! Но как здесь быть спокойным, когда тебя распирает от стыда и радости?       — Прости… — Кшиштовский стыдливо смотрит на Руслана. — Прости, я не знаю, что со мной, не знаю, как объяснить. Наша с тобой дружба для меня это все, ты знаешь? Как на него можно долго злиться? Усачев сразу оттаивает. Он тянется к другу через стол и берет его за руку.       — Я знаю. Потому что для меня тоже, — в его голосе столько тепла, что Мише невольно становится горячо от его прикосновения. Кшиштовский тоже наклоняется поближе, стараясь смотреть другу в глаза, хотя все его внимание так и привлекают чужие губы.       — Как я тогда смею рушить всё это? — говорит он полушёпотом, сдерживая дрожь в голосе. — Что мне делать?       — Расскажи, — Руслан сжимает его руку. Может быть, именно сейчас он услышит то, чо хочет услышать больше всего на свете. Миша долго молчит. Сорваться, прямо сейчас притянуть его к себе и после этого напиться до беспамятства? Забыть все, что было, ради одного момента, чтобы потом никогда не смочь посмотреть ему в глаза снова? Бред, это бред…       — Хорошо, что ты расстался с Катей, — наконец произносит он. — Вам с ней было не по пути. И я сейчас неимоверно рад, что вашим отношениям пришел конец, и мне ужасно стыдно за эту радость. Я как девчонка-фанатка, чей кумир объявил о расторжении помолвки. Я не могу сказать это, не могу выразить вслух. Я не хочу терять тебя, Рус. Я…       — Я люблю тебя, — Усачев рассекает воздух своими острыми словами. — И тоже не хочу тебя терять.       — Любишь, в том… самом… смысле? — Кшиштовский не верит услышанному. Просто не может быть правдой. Руслан кивает и наклоняется ещё ближе.       — Миш, — говорит он тихо, очень робко, но преданно глядя на друга, — ты тоже это чувствуешь? К чёрту, думает Кшиштовский. Либо сейчас, либо никогда.       — Да, Рус. Я тоже. Я тоже… И только одного этого знака Руслану хватает, чтобы перегнуться через стол полностью, накрывая своими губами чужие, сливаясь в таком долгожданном и теплом поцелуе. И с этого дня, просыпаясь в кровати Руслана, Миша не жалеет ни об одном сказанном в тот вечер слове. А Усачев, целуя Кшиштовского в лоб, в шею, в ключицы, думает о том, что его лучший друг все ещё с ним. Только теперь не боится объятий. И снова он оказывается всегда рядом...