От ненависти до любви

– 2029 год –       – Мелкий засранец! – Голос Хэнка разносится от самых дверей департамента... И не предвещает ничего хорошего. Конкретно Гэвину. Конкретно в нынешнее утро. Конкретно через 30 секунд, которые понадобятся Хэнку для преодоления расстояния...       – Что ты натворил? – "Мелких" здесь технически двое – Тина и сам Гэвин. А вот "засранец", языком Лейтенанта, один. И это не Тина.       – Бля, да сорвался по ерунде... – Его припирают к стене даже раньше, чем он успевает договорить. Руки у Андерсона тяжелые, и Гэвин осознает всю их тяжесть, когда не может коснуться ногами пола, пока эти самые руки держат его за грудки как пушинку.       – Слушай сюда, мудачье на минималках, – Хэнк пугает. Гэвину так вообще страшно до розовых фламинго перед глазами и горящей от иллюзорной порки задницы. – Еще раз я получу на тебя жалобу при, мать твою, опросе свидетелей, ты вылетишь из Департамента с грёбаным волчьим билетом на все четыре стороны. Андерстенд, придурок?       – Да какого хера я должен с ними цацкаться?!       Гэвину страшно. А когда Гэвину страшно, он несет хуйню в неограниченных и нефильтруемых количествах.       – Да потому, что это тебе не преступники. Не наркоманы из Ривердейла. Не побирушки с Харт-Плаза. Это чертовы СВИДЕТЕЛИ, – в такт каждой рубленной фразе Гэвина впечатывают в стенку под жалобное мяуканье Тины. – Так что изволь вести себя не как подзаборная шваль. Ты – офицер полиции Детройта!       – А вы – лейтенант полиции, у вас пистолет в кобуре или вы так рады читать мне нотации? – Гэвин всем телом подается вперед, сверкая на Хэнка глазами.       – Придурок, – его отпускают так же резко, как и впечатали, и он едва удерживается на ногах от внезапно появившегося под ними пола. – Я тебе пистолет в следующий раз запихаю по самые гланды, если не научишься нормально говорить со свидетелями. Ты меня понял?       – Понял.       – Повтори.       – Так точно, лейтенант.       – На неделю снимаешься с оперативной работы. Никаких тебе улиц, никаких допросов и свидетелей. – Гэвина распирает новая волна ярости от этих слов. Да, он молодой – и тридцати нет, ну подумаешь, выпустился из академии три года назад и всего месяц как в департаменте! Но отстранять от того, зачем он шёл к карьере копа?! – и никаких возражений, офицер Придурок. Поиграешься с бумажками. Они-то точно на тебя жалобу не накатают.       "Ненавижу, сука"       Вслух этого Гэвин не произносит. Все-таки уважения Хэнк явно заслуживал. Пусть и заебывает мозги офицеру Риду порядком. Тот, впрочем, платит ему тем же и едва ли не в пять раз больше.       Зато какая страсть.       Прям любовь и ненависть в Детройте.       – Ну ты и дурак, – Тина осторожно выпрямляется в кресле, поглядывая на Гэвина, пока тот одергивает одежду и возвращался за рабочий стол.       – Дуракам везет.       – Только на несчастные случаи, Гэвин, ты же знаешь статистику.       Да вся его жизнь – один кошмарный несчастный случай! Гэвин растягивает губы в усмешке, глядя на широкую спину и плечи молодого лейтенанта Андерсона. За несколько месяцев как его зачислили в департамент и приставили Хэнка "наставлять и обучать" хамоватого новичка, Рид мастерски научился делать вид, что ему вовсе не хочется закинуть ноги на эти плечи. Разумеется нет, совсем не хочется.       Весь мир – корабль на Невероятностной тяге, и Гэвин в нем – антисоциальный Марвин.       – 2038 год –       – Ей, сделай мне кофе, ушлёпок!       Рид, заматеревший за десяток лет, все такой же хамоватый, смотрит в блядские стекляшки. Как будто в фотоаппарат глядишь. В карий такой фотоаппарат, клонящий голову к плечу, чтобы получше рассмотреть человека.       – Ну, что застыл?!       – Гэвин, не нарывайся, – Тину вообще не слышно, потому что, мать его, да Гэвин Сука Рид нарывается. На проблемы с Фаулером, на новую пластиковую игрушку – напарника Андерсона, на самого Хэнка, который даром что не питал особой любви к робототехнике, всыпать Риду мог как нехер делать.       – Простите, детектив, я подчиняюсь только лейтенанту Андерсону.       – Ооо... – Да, пластиковая коробочка с программой, Гэвин Рид тоже когда-то подчинялся только приказам Андерсона. А потом все пошло по пизде. Вот и, как там его? Коннор? Этот робот-детектив тоже пойдет по протоптанному маршруту, когда Хэнка заебет его полимерная морда. Тем приятнее врезать точно в регулятор тириумного насоса. И посоветовать держаться подальше...       Гэвину очень хотелось добавить "от Хэнка". Но это была глупая детская ревность почти сорокалетнего мудака с офицерским значком и ебанутым прошлым, на которую он не имел никакого права.       – 2029 год -       Дуракам везет?       Гэвину везло как утопленнику.       Он накосячил и очень хотел оказаться где-нибудь в Испании, чтобы подальше от Хэнка. От Фаулера. От Тины, которая теперь смотрела на него как на умалишенного ребенка.       Он проебался. Налажал. В последний день "домашнего ареста" с отчетами и бумажными работами сорвался.       Кто ж знал, что новенького робота, присланного по договору о сотрудничестве Cyberlife, нельзя бить?!       – Гэвин. Сука. Рид.       – Блять, – Рид вздрагивает и поднимает глаза. Он свалил в уборную, отмывая охуенски-въедливый тириум с рук и разбитых костяшек, и теперь смотрит через зеркало, как запирается дверь и за его спиной возвышается грозная фигура лейтенанта.       – Как ты меня заебал, сраный мальчишка, – Хэнк сжимает виски пальцами... И начинает закатывать рукава.       – Лейтенант, я...       – Достаточно наговорился, Рид, теперь будешь слушать меня.       Меньше всего лейтенант похож на того, кто хочет разговаривать. Гэвин не успевает осознать – он не чертов робот с быстрой обработкой данных – а Хэнк двигается охуенно быстро. У него широченные ладони, которые толкают Рида к раковинам так, что в бедра и пах впивается холод. Сука.       – До тебя не доходит по-человечески, Рид? Ведешь себя, как сука! Ты ебаный офицер полиции, ты сильный парень, – не сильнее вас, лейтенант Андерсон! Гэвина начинает поколачивать паника, когда Хэнк наклоняется к нему и смотрит, ввинчивая взгляд в лицо Рида через отражение в зеркале. Он привык быть сильнее. Пусть не самый умный, не самый спокойный... Сейчас Рид чувствовал себя гребаным щенком под лапой матерого волчары. – Что ты строишь из себя мразь? Фильтруй слова и действия, твою ж мать. Или тебе в кайф нарываться на неприятности? Ты кончишь на столе патологоанатома через год-два от шальной пули или собственного идиотизма!       – Вам-то какое дело, лейтенант?       – Не люблю терять людей в операциях. И видеть твои кишки на люстрах нет желания, придурок. Как ты вообще психкомиссию прошел?       – Переспал с психиатром! – оскалив зубы в усмешке, Рид не успевает закончить, как его вжимают бедрами в край раковины до боли, а от давления на спину из груди исчезает воздух. Пиздец котенку.       – Мудак.       – Да, папочка, – весь отдел знает, что у лейтенанта должен родился ребёнок, и не постебать это в своей манере Гэвин... Ну, не удержался.       – Твою мать...       Рид остается в одиночестве, напоследок только с легкого подзатыльника врезается лбом в жалобно задрожавшее стекло.       – Месяц спустя –       – Рид, ко мне в кабинет!       Сука... Сука. Сукасукасука.       – Гэвин, – Фаулер смотрит, но почему-то от его взгляда Риду не хочется съебать подальше, – не смей открывать свой рот ближайшее время. А лучше вообще свали с глаз на патрулирование.       – Да я же ничего не натворил!       – Завали и послушай. От Хэнка ушла жена.       А вот тут он аж задыхается.       – Так что ни слова об этом, – "долбоеб несчастный". Последние слова Фаулер не произносит, но читаются они без труда.       – Она ж... Беременная?       – Хочешь неприятностей – спроси у Хэнка сам, я распространять слухи не намерен. Все, вали, я тебя предупредил! Распахнешь рот – сложишь значок на стол и вылетишь к черту. Мы тут все в одной лодке, и раскачивать ее такому, как ты, я не позволю.       Гэвин выходит из аквариума Фуалера под большим впечатлением. Как по голове мешком пизданули, е-богу. Даже не огрызается и не рычит на высказывание Тины.       От Хэнка свалила жена.       От Хэнка, мать его, Андерсона! Да он же идеальный мужик, самый молодой лейтенант в Детройте, если не во всем Мичигане! Она дура или что там? А сын? Родила и свалила? Что за хуевый послеродовой синдром?       Хэнк заявляется в участок уже к обеденному времени – глаза красные, в синяки и мешки от явного недосыпа можно складывать табельное оружие и пару-тройку кило контрабандной наркоты.       Никто не говорит ни слова, здороваются только, а Андерсон хлопает Гэвина – он вздрагивает, опасливо поворачивая голову и поднимая взгляд на старшего.       – Пошли, засранец, составишь компанию на патруле.       Между строк читается то, что Гэвину сегодня рулить – из Хэнка водитель сейчас как из Гэвина – вежливый коп.       В машине – ни звука, Хэнк сжимает челюсти до побелевших скул и смотрит в окно, хмуро бросая взгляды на пролетающие мимо дома. Ощутимо вздрагивает при виде проходящей по тротуару семьи. Сука, Гэвина аж распирает от желания что-то ляпнуть или спросить и он почти до крови прикусывает язык, внимательно следя за дорогой.       – Тормозни-ка, – Хэнк кивает на крупную кофейню за поворотом. Гэвин не задает лишних вопросов. Тормозит, паркуется, выходит следом за Хэнком, кусая губы и глядя на приопущенные плечи.       – Фаулер сказал? – Лейтенант мрачно смотрит на взъерошенного и напряженного больше обычного Гэвина, болтая в ладонях опустевшую наполовину чашку с крепким кофе, пахнущим немного ликером и корицей, – от тебя прет желанием сказать очередную хуйню, пацан.       – Да что сразу хуйню-то?       – А ты когда в последний раз не хуйню говорил?       – Так я молчал...       – Придурок, – Хэнк усмехается совсем беззлобно, и кивает нахохлившемуся Риду, потирающему свежий – только-только позволили снять пластырь и повязку – шрам на переносице.       – Она ебанутая?       – Прямолинейный как поезд.       – Да ну серьезно! Вы же... ну вы же, – не ляпнешь же в лицо лейтенанту полиции, что он охуенно горячий и на него стоит даже то, чего нет у всех гетероориентированных женщин. И то, что как раз-таки имеется у негетероориентированного Гэвина. – самый молодой лейтенант в Детройте, заработок, дом. Вот и спрашиваю – она ебанутая?       – Да нет, просто... видать, заебалась с лейтенантом полиции. Работу я, вроде как, больше нее люблю. Нашла себе хахаля. Родила сына, в руки в роддоме сунула вместе с заявлением на развод и укатила к новым...       – Хуям.       – Вот придурок, – Хэнк даже не может злиться – пацан явно был искренне возмущен поведением уже бывшей жены, от поступка которой Андерсон до сих пор был в шоковом состоянии.       – А как сына назвали?       – Коул.       – Коул Хэнк Андерсон? Звучит неплохо, – Гэвин кивает и допивает свой кофе, хмыкнув. – Поехали дальше?       – Да...       Пацан уходит первым, покачивая бедрами, затянутыми в узкие форменные брюки. А он неплох, когда перестает мудачить. Хэнк вынужден признать – от сочувствия и жалости он за эти три дня заебался до пиздеца и желание задушить каждого, кто высказывал подобные мысли, возрастало в геометрической прогрессии. А Гэвин... Это гребаный Гэвин. Ни сочувствия, ни жалости – но понимание и оставшийся скрытым посыл "если что, можете со мной попиздеть, и дальше меня это никуда не уйдет".       Далеко пацан пойдет с такими установками. Еще б хуйней страдать перестал – глядишь и стал бы следующим самым молодым лейтенантом Мичигана.       В машине исчезает тишина. Гэвин тратит пару минут на настройку плеера и салон заполняют глубокие гитарные риффы.       – Хэви Металл? Рид, а ты полон сюрпризов! Но татуировка анархии у тебя на шее – это все равно пиздец.       Напряжение сходит на нет.       Время течет быстро, улицы пролетают за окнами... И расстаются лейтенант и молодой офицер если не приятелями, то определенно уже не считающими друг друга придурками мужчинами.       – Вернешь в служебный гараж? – Хэнк выходит из машины у своего дома и наклоняется, смотря на оставшегося за рулем Рида.       – Так точно, лейтенант, – Гэвин глупо и странно подмигивает – двумя глазами – и усмехается, успев ухватить лейтенанта за лацкан форменной куртки. – И, это... Вы забейте на нее. Ну дура дурой. А вы охуенный.       И только загоняя служебное авто в гараж он позволяет себе тихонько взвыть, уткнувшись головой в руль. Надо ж было ему такое ляпнуть.       Охуенный.       А Хэнку эта фраза в мозгу красной нитью оказалась вшита. Забирая сына из рук няни, он смотрит на Коула, открывшего сонные-сонные черные глаза. И думает, что все-таки реально стоит забить на женщину, которая посчитала их с сыном лишними в своей жизни.       – По крайней мере, у меня есть ты и работа, – Хэнк хмыкает и весело усмехается на попытки мелкого удержать глаза открытыми. Телефон мягко вибрирует новым сообщением: фотография чистенькой и приведенной в порядок служебной машины в гараже с подписью «Детка сыта и оставлена отдыхать»       Да, а еще у него есть маленький пиздабол двадцати с лишним лет, который совершенно не умеет подмигивать одним глазом.       Жизнь продолжалась.       – Год спустя –       – Вот что ты такой большой, – Гэвин смотрит на сидящего в стульчике Коула и треплет его по стоящим дыбом темным волосам, – побудь подольше мелким, пацан.       – Рид, завались, он нормально растет, – горе-отец Андерсон отзывается откуда-то с кухни, еще не видя вошедшего молодого напарника… Гэвина знатно так потрясывает от волнения – его могли пиздануть по голове сковородкой за подарок, который он припер на день рождения сына Хэнка, – да войди ты нормально!       – Да я тут постою.       – Чтобы сваливать было быстрее? – Андерсон выглядывает с кухни и Риду идея свалить уже не кажется дурной. – Ты чокнутый?       – Нет, – Гэвин кривит губы в усмешке и треплет по холке пухлого пушистого до безобразия щенка у себя на руках, и невольно чешет пластырь, перекрывающий шею. Это был уже явный уступок Андерсону – тот искренне считал татуировку в полшеи со знаком Анархии полным пиздецом и тем, что могло действительно наставить палок в колеса карьеры Рида. И вот, офицер Мудак наконец сподобился свести. Шрамы, конечно, останутся, но так, по ерунде. Да и какая-никакая, но память о подростковом бунте.       – Это что?       – Это сенбернар!       – Я вижу, что не чихуахуеныш, – Андерсон, на ходу вытирая руки от воды, подходит ближе, и щенок с любопытством тянется обнюхать новое лицо.       – Он для Коула!       – Ну и добавил ты мне головной боли, Рид. Да черт с тобой, – Хэнк вполне ожидал от молодого напарника какой-нибудь выебон, но вот на собаку вот вообще не рассчитывал, – иди, вручай имениннику.       На ковре спустя некоторое время возятся три мальчишки: один годовалый Коул, второй – четырехмесячный щенок сенбернара, позволяющий себя тискать и довольно помахивающий хвостом, и Гэвин двадцати восьми лет от роду. На последнем, спустя какой-то час, вырубаются мелкие – Коул забирается на грудь, щенок сворачивается у шеи, и Гэвин медитативно гладит обоих по макушкам.       – Оставайся на ночь, Рид, все равно поздно.       Гэвин только тихо кивает, осторожно приподнимаясь и придерживая Коула, и уносит его в кровать, Хэнк перекладывает щенка на принесенную Ридом лежанку и заходит в спальню сына, смотря, как мальчишка, ухватив Гэвина за руку, не выпускает его запястье.       – Кто бы мог подумать, что для того, чтобы Гэвин-Сука-Рид перестал мудачить нужно всего-навсего общение с ребенком. – Тихим шепотом – не дай бог даже мелкий ребенок услышит маты от отца – усмехается Хэнк, подходя со спины, и кладет охуенно-горячую ладонь на талию, склоняясь к плечу.       «Общение с ребенком и хороший секс с его жарким папочкой»       Но вот Коулу об этом знать пока что рано – Хэнк помогает высвободить запястье из детского захвата без лишних жертв и не разбудив ребенка, и утаскивает довольного и слегка пьяного офицера в спальню.       – Веди себя, блять, потише! – у Рида не получается. А у кого, скажите на милость, могло получиться вести себя тихо, когда самый охуенный лейтенант Детройта прижимает тебя к матрасу и долго, сука, с оттяжкой трахает, с каждым движением назад вынимая всю душу и заставляя внутренние органы делать невообразимые кульбиты, а каждый толчок ближе, сильнее, жестче возвращает их на положенные им места.       – Нам нельзя трахаться при ребенке, – Гэвин едва не срывается на громкий мат, взрезая спокойствие дома только лишь шумным выдохом сквозь зубы… кусая при этом Андерсона в ключицу – все одно закроется рубашкой и формой, никто в участке не доебется. Хотя до сих пор было непонятно, как их еще не спалили не то, что офицеры, которые шастают по участку, но и Фаулер, вечно торчащий в своем аквариуме, – испортим его к черту.       – Это тебе нельзя, ты орешь на весь Мичиган, – мстительно хмыкает Андерон, резко толкнувшись и замерев так на несколько секунд, вынуждая Гэвина прогибаться и цепляться за его спину и плечи когтями, словно огромный придурошный кот. Ну да и Рид – не девственник. Выждав, пока лейтенант немного ослабит бдительность – гребаные полицейские привычки даже трахаться чуть ли не с табельным под подушкой – он резко сжимает внутренние мышцы, отчего у Андерсона невольно вырывается полухрип-полурычание, а сам он сильнее наваливается на Гэвина.       – Сучка, – глухо выдыхает лейтенант на ухо Риду, и самодовольная усмешка, искривившая губы офицера, вообще не из-за того, что он сумел довести Хэнка до такого состояния, да, конечно не из-за этого. Гэвин бы даже успел придумать что-то остроумное и язвительное, но все мысли очень удачно, в такт еще более резким движениям члена внутри, быстро покидают разум, оставляя бессвязные осколки из «охуеть», «быстрее», «блять» и чего-то еще, сворачивающегося в сердце чертовски горячим комком, – и за что я тебя люблю?       Гэвин не знал и сам часто задавался этим вопросом – за что самый охуенный лейтенант Детройта любит самого отбитого на голову офицера?       Пять лет.       У них было пять блядских лет для того, чтобы заебать друг друга окончательно и переплестись жизнями так, что хуй расцепишь.       Их устраивал то ли роман, то ли секс по дружбе, то ли еще какое-то дерьмо, состоявшее из секса, взаимных подъебов, кофе, работы и случайно-важных нежностей.       – 2036 год –       – Чем тебе не нравится седьмое октября? – Андерсон устроился в кресле – Коул на кухне рисовал что-то, а лейтенант вынужден был таскать работу на дом. На дом же он притаскивал и детектива Рида. Тот подошел со спины, согревая плечи ладонями, а в колени ткнулась широченная голова горе-щеночка ранее, а ныне – пятилетнего здорового сенбернара.       – Не хочу праздновать во вторник, – тихо ворчит Рид куда-то в шею Андерсона, рассматривая данные по делу на его терминале, – ни расслабиться нормально, ни отметить, а потом выслушивать дурацкие шуточки офицеров.       – Только получил детектива, а уже дерзишь в адрес младших по званию, – с шутливым легким упреком ворчит Хэнк, накрывая ладонь Гэвина своей.       – Андерсон, – Гэвин легко кусает его за кончик уха, прихватив зубами колечко пирсинга – можно, пока Коул увлечен рисованием. – Давай в субботу. Ни у тебя, ни у меня нет смен в выходные.       – Одиннадцатого, значит?       – Хера ли нет?       – Рид!       – Да я ж тихо!       – Рот с мылом промою, как ребенку, Гэв, тебе за тридцатник уже!       – Ой, тебе ли не знать другие пути занятия моего рта…       – Ночью огребешь.       – На то и нарываюсь, лейтенант Андерсон.       Их действительно все устраивало. Встречи. Полусемейный быт. Секс под адреналином после общих операций. Все было… в их ебанутом порядке.       Пока перед глазами Хэнка не встали огни фар потерявшей управление фуры.       Одиннадцатое октября.       – Неделю спустя –       – Да послушай ты! – Рида колотит посильнее Хэнка – у него всегда были трудности с контролем, но смерть Коула, похороны, состояние Андерсона выебывали его сознание покруче всех предыдущих срывов вместе взятых. Обнаруженный револьвер с одной пулей стал последним камнем в этой поебени.       – Рид, захлопни свой рот! – Андерсон вусмерть пьян и держится в вертикальном положении только на адреналине и упрямстве, прижимая предплечьем Рида за шею к стене, смотрит глазами, в которых ощутимо плещется вискарь и слезы, и рычит зло, отчаянно. – Это ты, блять, виноват.       Одна фраза, рухнувшая на мозг как гаечный ключ с высоты в десять метров. Пробила череп, выломала полушария, раздробила позвоночник и ушла куда-то под ребра. Одиннадцатого октября они с Коулом не доехали до квартиры Гэвина полтора километра. Он пытается мотнуть головой – не выходит, слишком сильно пережата шея, еще пара сантиметров – и что-то внутри просто схлопнется, оставляя детектива без кислорода. Хотя он и так без него – вдохнуть не получает из-за вставших комком где-то у легких полузадушенных чувств. Не он, блять, кто угодно – водитель, обдолбавшийся хирург, сраный андроид, который мог налажать в операции, но не Гэвин был виновен в смерти сына Хэнка.       – Проваливай нахуй из моей жизни! – у Хэнка тяжелая рука, и Риду кажется, что от толчка в грудь у него хрустнули ребра, когда его относит в коридор от жесткого движения.       Рид мудак, придурок, отбитый на голову коп. Но все-таки не дурак.       Только сваливая из в какой-то степени даже родного дома Гэвин вздрагивает от задушенной на корню истерики и отчаянно боится услышать выстрел. Он знает правила игры в русскую рулетку, где из победителей – только патрон.       Не слышит. А после напивается грязно и целенаправленно в первый и последний раз в жизни.       Хэнк месяц не появляется на работе, но, говорят, вроде жив. Детектив пытается думать, что ему похер, и что не он тратит две трети зарплаты на антидепрессанты и снотворное, и что шарахается от андроидов он совершенно без причины. Никак не потому, что перед глазами встает бледное лицо Коула и тихий вежливо-программно-заебавший голос «к сожалению, травмы были несовместимы с жизнью, мне очень жаль – мы сделали, что могли».       Нихуя жестянкам не может быть жаль. Им не может быть больно, хуево или паршиво. Они не скорбят. Не жалеют. Они, блять, не живые.       Гэвину пытаются переназначить напарника – он бы поработал с Чэнь, но та давно и надежно закреплена в тандеме с Брауном, а так как раскрываемость у них повыше среднего никто разделять их не планирует, – но гребаный Рид не может не выебать мозг, хотя многие в полицейском участке привыкли, что Хэнк уже не первый год удачно гасил выебоны характера напарника и с ним у Гэвина раскрываемость была… ну а хули. Детектива не за красивые глазки дали.       Хотя он и без напарника въебывает как проклятый, стараясь забыться в череде самых грязных и жестоких дел. Его личная русская рулетка длинною во всю оставшуюся жизнь. Когда Андерсон возвращается – поседевший, прибавивший разом десяток лет, с обросшей бородой – он игнорирует детектива. А детектив очень старательно делает вид, что ему похер. Что он ненавидит Хэнка всей душой. Что не он предыдущие шесть лет был частью его личной жизни.       – Рид, я…       – Завали ебало, Хэнк. И не мешай работать.       – 2039 год –       RK800       Ебаная новая разработка Киберлайф.       И Хэнк, наставивший на него дуло табельного из-за смазливой жестянки. Личный пиздец и кошмар Гэвина Рида звучит как щелчок снятого с предохранителя пистолета, смотрит двумя парами глаз: мутноватым голубым и бездушным карим, и моргает мерзко-голубым светом.       Он думал, что слез с антидепрессантов больше года назад.       Он даже смог пережить одиннадцатое октября без срыва.       Оказалось, нихуя подобного. Баночки мутного стекла с затертыми названиями снова болтаются по карманам, добавляют кофе неправильно-мерзкий привкус и встают в расписании Рида тупыми отметками с дозировкой – он все еще детектив в полиции Детройта, на нем висит едва выпустившийся из академии Крис. Ему положено быть мразью и мудаком Ридом, наставляющим "на путь истинный" маленьких копов-выпускников.       А не заебавшимся от русских горок жизни Гэвином, у которого из живых близких ему личностей остался только случайно подобранный на улице кошак с характером чуть менее хуевым, чем у хозяина.       Он ненавидел всех - от убийцы до случайного свидетеля или дальнего родственника жертвы.       Но больше всех них он ненавидел самого себя.       От ненависти до любви недалеко. А ненависть - и того ближе, только проще ненавидеть других. Ненависть к себе аккуратно прячется за белыми продолговатыми таблетками.       – Лейтенант, позвольте вопрос. – Блять. Рид тормозит, так и не зайдя в служебный гараж – остановился у входа, понимая – войдет, и наткнется на воркующую парочку лейтенанта и его пластикового детектива. Их там, вроде как, послали к Камски после вчерашней ебанутой акции девиантов по художественной росписи Кэпитол Парка. Весь участок на ушах, ну да, наслышан.       – Что-то ты дохрена разговорчивый, Коннор… – Видимо, андроид продолжает ждать ответа, потому что через паузу Хэнку приходится выдохнуть, – да валяй, от тебя же хрен отделаешься.       – Отчего детектив Рид так к вам относиться? – вот это темы для разговора у пластикового придурка.       – А сам-то как думаешь? – Хэнк явно передергивает плечами от вопроса и морщится, Гэвину даже его лицо видеть не обязательно.       – Я знаю, что вы очень долго были напарниками. И были единственными в званиях лейтенант-детектив, на протяжении трех лет и семи месяцев имели лучшую раскрываемость в участке и вторую – по Детройту.       – О, а кто имел первую?       – Детективы Орельен Бертон и Гаспар Тилье из отдела по киберпреступлениям. Вы были вторыми, но после… – жестянка тактично, но топорно ускользнула от темы смерти Коула. – Некоторых событий детектив подал прошение о переводе в другой отдел. А вот этого Хэнк не знал. И ему, по-хорошему знать это было не нужно. Рид прикрывает глаза, понимая, что впился ногтями в ладони слишком сильно.       – …его отклоняли шесть раз на протяжении полугода. После заявления прекратились, но к работе в паре вы так и не вернулись. И сейчас он вас… словно ненавидит.       – Нет, пацан, он меня презирает. И у него есть охуенный список причин для этого. И я не способствую его сокращению. Скажем так… я проебался. Один раз – очень по крупному, а потом не сделал ничего, чтобы хоть как-то это исправить, а он... да неважно. Удовлетворил твое любопытство? –       Это не любопытство, лейтенант, я просто пытаюсь понять, с кем мне работать. И пока что, к сожалению, мне сложно составить более полноценные психологические портреты.       – А у нас вообще прекрасный коллектив. Мудак, алкоголик, три новичка, которые от трупаков шарахаются, старик, баба со стальными яйцами и Крис, который умудряется терпеть главного мудака департамента. – Андерсон глухо хмыкает и открывает дверь старенькой машины.       – У вас крайне… Странное мнение о ваших коллегах, – Хуедипломат чертов.       – Уж какое есть. Ну хватит, садись уже и погнали.. Посмотрим на этого Элайджу Камски.       Хэнк заводит машину, за ней захлопывается дверь гаража, а мудак аккуратно сползает вдоль стены, не чувствуя, как по подбородку текут капли крови из прокушенной губы.       Сука.       – 9 ноября 2038 года –       Ну да.       Гэвин, почему-то, вот такой хуйни и ожидал.       Хэнк ебанулся разбивать Перкинсу нос не из нелюбви к федералам.       Коннор ломанулся в комнату для улик не из желания отъебаться поскорее от этой работы, нет.       Он искал Иерихон с упорством осла... Не обращая внимания на что-то другое.       Гэвин наблюдает за дерганьями Коннора с философией придурка под нихуевой долей успокоительного, что, в целом, было не особо далеко от правды.       Рид едва сдерживает невежливое «блять», когда андроид ударяет одной из улик о полку и та осыпается кирпично-красными осколками на пол. Охуенные протоколы безопасности сохранения рабочих дел у этого придурка, конечно.       Судя по офигенно-радостному взгляду – и после этого кто-то будет заливать, что этот рободетектив не является девиантом? – Коннор таки отыскал заветную «страну Оз». Так себе из него Элли, конечно.       Он натурально дергается, обернувшись, и, судя по движению вниз, готов уйти с траектории предполагаемого выстрела, но у Гэвина в руках нет оружия, он вообще просто сидит на главном терминале, уперев локти в колени.       – Детектив Рид.       – Да прекращай, жестянка, не выебывайся и не строй из себя примерного мальчика.       – Я не понимаю, о чем вы.       – Не заливай. Хэнк чуть не въебался в очередное дисциплинарное взыскание, отвлекая федералов от тебя.       – Чуть?       – Я помог… слегка, – андроид молчит, настороженно глядя карими глазами в самую, блять, душу, если в Гэвине от нее еще что-то осталось. – Ничего твоему лейтенанту не будет, так, мозги слегка поебут и отпустят.       – Почему?       – Потому что он все-таки разбил нос Перкинсу. Он, конечно, тот еще гов…       – Нет. Почему вы не сказали ничего обо мне. Не попытались остановить. И помогли Хэнку, – кое-кто включил режим допроса подозреваемого, судя по изменившемуся тону и вскинутому упрямо подбородку. Хэнковский, сука, жест, один в один. – Я задавал лейтенанту вопрос о ваших взаимоотношениях. Он ответил довольно уклончиво.       – И ты думаешь, что я тут с тобой разоткровенничаюсь и выложу все на блюдечке.       – Нет. Но вы можете прояснить некоторые белые пятна ситуации. Почему Сумо откликается на ваше имя и несется к двери?       Отвечать? Блять, да какой вообще этому придурку резон в таком знании?       – Я подарил им с Коулом щенка. И занимался его дрессурой…       – Пять лет, – договорил за него Коннор, склонив голову, но не отведя взгляд. Рид ненавидел смотреть хоть кому-то в глаза, – мне жаль.       – Ты андроид, тебе не может быть жаль. Как не было жаль жестянке, которая проводила операцию Коула. Как не было жаль Андерсону, когда он вышвырнул меня из дома, обвинив перед этим в смерти сына. И мне, пфлять, вообще не жаль о случившемся. Было – теперь не стало, у каждого есть дерьмовое прошлое, – Гэвин спрыгивает с терминала, приближаясь к более высокому андроиду, смотрит в блядские карие окуляры.       – Я надеюсь, что вы поймете – большинство этих утверждений являются ложными. И заранее прошу меня простить.       «За что?»       Спросить Гэвин не успевает – на его шею ложится белая рука и по телу расползается короткая острая боль. Блядский электрошокер, серьезно?       -…Детектив! – Сука, Гэвина потряхивает от внезапного громкого окрика, ввинчивающегося в его несчастные барабанные перепонки.       – Крис, съебись, я тебя всеми полицейскими богами прошу, – тихо и хрипло, словно выкурил сигарет шесть за раз, возмущается Рид, разлепляя глаза и морщась, когда воспоминания поминутно вставляются в мозг раскаленными иглами. Последнее накрывает с головой, и Рид резко распахивает глаза, хватая напарника за ворот куртки, – не съебывайся. Где жестянка Андерсона?       – Он нашел Иерихон, странслировал координаты на все участки…       – Он там?       – Да, у него ж, эта… миссия.       – Да ебал он эту миссию, девиант хуев, – Гэвин, не без помощи Миллера, встает, тяжело опираясь на терминал. – А Хэнк?       – Отправили домой с приказом неделю не светиться в офисе – с этой заварушкой вообще черт знает что будет, так что его пока убрали.       – В офис. Мне нужен кофе и десять минут на осознание происходящего пиздеца. Правильно. Сначала кофе, затем немного успокоиться, перестав тереть место удара током, затем проверить телефон…       И десять минут растянулись на час с лишним.       Гэвин в душе не ебал, куда там у андроидов вставляются сим-карты, но сообщения от контакта «Коннор RK800» внезапно обнаружились в телефоне вместе с довольно приличным архивом и лаконично-нихуя-не-понятной подписью.       «Детектив, андроиды не могут доверять, надеяться и испытывать сожаления. Но девианты могут, и я списываю мои чувства на программный сбой. Все эти сообщения хранились в телефоне Хэнка, первому из них уже три года. Я не уверен, что вы не совершите глупость. Но прошу вас, не будьте мудаком, детектив Рид»       Сообщения. Так и не дошедшие до адресата сообщения, хранящиеся в записках, в черновиках, в памяти телефона Хэнка – он никогда не умел нормально обращаться с техникой, зато Коннор умел. И тупо скопировал весь гребаный телефон Андерсона. А теперь детектив Рид читает сообщения… сотни, если не тысячи, скопившиеся за три года их взаимной ненависти. И ни одно из них не было отправлено.       «Рид, я проебался, сука, и нес полную хуйню»       «Я вообще не знаю, какого черта тебя обвинил, я вообще не думал в тот момент, Гэвин, ты не виноват, вы с Коулом были моей семьей. И я все испортил»       «Гребаный мальчишка, почему мы оба – такие упрямые бараны?»       «Нахера я в тебя так въебался?»       «Я хочу, чтобы ты вернулся домой, Рид. Сумо скучает, я и того хлеще, но сука, тебе тридцатник, Гэвин, ты ведь найдешь себе кого-то лучше, чем спивающийся лейтенант и потенциальный суицидник»       «Господи, мне полтинник, Гэвс, и я перестал быть собой. Перестал быть тем лейтенантом Андерсеном, в которого ты влюбился, и мне тошно на себя смотреть. Лучше бы убился и был с сыном сейчас»       «Не будь мудаком, гребаный Гэвин, Сука, Рид!»       «Какого хуя ты поперся без бронежилета на наркокартель?!»       «Я не хочу тебя хоронить, Гэвин, матерись, ненавидь, презирай, только, блять, живи»       Три года переписок без отправки. Строчек без ответов. Слов, которые так и остались просто словами. Последняя запись – после дела в киберборделе.       «Гэвс, мудак ты. Ебнутый мудак. Какого хрена ты все еще вообще в Детройте… я не привык без тебя за три года, совсем не привык, Гэвс»       – Я тоже, – в руке холодно катается банка антидепрессантов, – я тоже нихуя не привык.       – Крис, я… – Гэвин глубоко вдыхает показавшийся слишком горячим воздух и столь же плавно выдыхает, сладив все же со своим голосом, – я поехал.       – Куда ты собрался?       – К Андерсону. Нужно кое-что… проверить, – ну не говорить же Миллеру, который в отделе без году неделя, что Гэвин Рид поехал извиняться к бывшему любовнику за взаимно выебанные нервы. Ну с него он извинения тоже обязан будет стрясти.       – Ты не можешь сесть за руль! – впрочем, это Миллер крикнул уже в спину ушедшему к служебному гаражу напарнику.       Объявления по радио пулеметными очередями выдавали новости революции андроидов, как уже успели окрестить события журналюги. Имя «Маркус» – это вообще блять кто – звучало чуть ли не чаще, чем все остальные слова, как выяснилось через пару минут, это разноглазый андроид, который начал вещание на все каналы и взял на себя роль лидера всей этой свистопляски. Вот стоило отрубиться на пару часов – (на самом деле пять) – как уже в Детройте революция. Кошмар какой-то. Лишь бы Хэнка это не зацепило.       – Хэнк Андерсон, Полиция Детройта! – Гэвин не ломится в двери. Он… просто очень настойчиво хочет зайти. – Открывай, твою ж мать!       – Ты охренел, Рид? – Хэнк хмурый, но не сонный, от него не несет перегаром, но несет спиртом, а стоит Гэвину глянуть на забинтованные костяшки пальцев, даже становится понятно, почему.       – Завали ебало, – Рид притягивает к себе лейтенанта, хотя смотрится при этом не то, чтобы жалко, но определенно эффект теряется – хули, больше пятнадцати сантиметров разницы, – и послушай меня. Заебали твои алкогольные загулы. Заебали твои опоздания и перегар. Заебало то, что ты потерял форму. Заебало, что не слушал нихуя. Заебало, что считаешь холостые выстрелы – когда-нибудь досчитаешься. Заебало, что с тобой я вынужден говорить через твоего гребаного пластикового детектива.       – Коннор?       – Ага, он миленько так спалил все твои сочинения мне.       – Ты знаешь слово миленько?       – Я знаю слово «заебал тупить, гребаный Хэнк Андерсон».       Его затыкают самым вечным и самым действенным методом.       – Заебало, что разучился целоваться.       – Сучка…       Зато сучка наконец на своем месте, пусть и с бездарно проебанными тремя годами за спиной. Но нахуй эти три года! Риду плевать, потому что он в знакомой постели, снова выгибается, как последняя портовая шлюха, а под пальцами трещит постельное белье, пока его не перехватывают за запястья, заводя их вверх без особого труда. Хэнк себя хоть и запустил, но силы в руках почти не убавилось, да Гэвин и не стремился вырваться. Наоборот, подавался навстречу, нагло вцепляясь губами и поцелуями-укусами в шею и плечи – куда дотягивался, пока Хэнк не занял его рот поцелуем.       – Придурошный мальчишка.       – Не разглагольствуй в постели, Андерсон, я с тобой мириться вообще-то пришел, и я не мальчишка.       – Нет, Гэвс, мальчишка. Вот как был в двадцать семь, таким же и остался.       Сколько проходит времени? Три часа? Два? Или больше? Гэвина реально бесит, что Хэнк теперь такой… мягкий. Раньше на нем можно было лежать сверху. Теперь с одной стороны забивается Гэвин, а со второй запрыгивает Сумо, которому наконец вернули обоих хозяев. Рид перегибается через Хэнка и треплет давно уже не щенка по холке, пока тот толкается лбом в знакомую руку.       – Что Коннор сделал-то? – спрашивает лейтенант, проводя по изрезанной шрамами спине. Каждый из них – рубец неровно сросшейся кожи. У каждого – своя история от совсем дурацкой до… долгой и слишком личной, чтобы кому-то о ней говорить. Лейтенант не думал, что за последние три года появилось так много новых, но он насчитывает шесть. Кошмарный мальчишка. У него все сжимается где-то в переплетении внутренних органов. Перемешивается от каждого нового шрама, которого касаются ладони.       – Вырубил меня электрошокером, слил на телефон огромный файл из твоих сообщений и оставил с напутствием «не будь мудаком». По-моему неплохо для жестянки, – Рид беззлобно и как-то даже… с уважением отзывается, хмыкнув, и пристраивает лицо в изгибе шеи Андерсона. Это пиздец смущает – он никогда не был в восторге от своего тела, а тут так остро-близко, что хочется взвыть и убежать. Или совсем наоборот. Гэвин и затихает, только жмется ближе, поводя плечами, когда ладонь лейтенанта накрывает самый свежий – и самый большой – шрам под лопатками. Пулевое, навылет, думали – все. Допрыгался мудак. А нет, живой, через месяц даже по Детройту уже гонял за очередным трупаком.       Под ладонью тепло, и весь Андерсон – большой, широкоплечий, родной, каким бы придурком не был, а все равно… свой, Гэвиновский лейтенант, тот самый, что дал ему подзатыльник, как только молодой офицерчик приперся в отдел убийств. Тот же, что сунул бутылку пива в руки после первого отвратительного трупа. Тот же, что прижимал тело к постели, заставляя выгибаться и просить…       Засыпает, словно какую-то кнопку выключили, отрубается моментально, а Хэнку не уснуть – тихо бурчит радио из телефона, транслируя новости. Иерихон пошел ко дну. Девиантов отлавливают патрули на улицах города, но они… они с Гэвином в безопасности.       Ох, чертов мальчишка, где ты, купидон грёбаный?..       – Сутки спустя –       – Хэнк! – навстречу Коннору выходит вытирающий руки о полотенце Рид, хмурый и прикрывающий собой большую часть коридора.       – Хуя себе, жестянка! Сумо, цыц! – пес за ногами детектива рычит, впервые за пару дней, что Рид живет у лейтенанта, скаля клыки, – ты офигел?       А пацан явно нервничает, поглядывая на собаку. Покусал он его, что ли?       – Хэй, Коннор! – Хэнк выходит из ванной, посматривая на пришедшего андроида с легкой смесью беспокойства, радости и настороженности, – ну и намутил там! Мог хотя бы смс-ку отправить! – Коннора сжимает в медвежьих объятиях Хэнка, отчего андроид коротко вздрагивает, но через секунду крепко обнимает Хэнка в ответ.       Рид не может понять, отчего, но его ломает до пиздеца вся ситуация, пока он держит Сумо за ошейник, прижимая широкое тело к своему бедру. Какой-то пиздец. Полный. Бесповоротный… И он не может понять, почему.       – Детектив, – его плечо накрывает узкая ладонь с длинными пальцами, – я рад за вас с лейтенантом, правда. Я... не рассчитывал на подобный исход, так как вероятность была мала, но сейчас я вижу, что это было верное решение.       – Спасибо, ж… – Гэвин смотрит куда-то в район груди Восьмисотого, но все-таки поднимает глаза, – Коннор.       И тот склоняет голову, принимая.       Гэвина после этого начинает ломать еще больше, выворачивая сознание ощущение грядущего пиздеца. Он был сука неизбежен, интуиция завывала, чуйка выводила рулады на тему надвигающегося кошмара, а Гэвин заперся в старой, а ныне пустой комнате Коула в одиночестве, пока Хэнк с Коннором что-то обсуждали… и не мог сложить весь объем информации, чтобы сложить из него необходимые детальки. Их, сука, не хватало.       – Гэвин! – Хэнк замирает в проходе, на секунду забыв цель открытия двери. Гэвин… он все-таки придурок. Безумно красивый и обаятельный придурок. Надо же додуматься – курить в комнате, прижав к себе собаку и пялясь в потолок, – Коннор попросил съездить с ним в Киберлайф. По полицейскому жетону это проще, ну и вообще, он же… Да, ну ты понимаешь.       – Да… да, понимаю, – Рид клонит голову, прижавшись виском к макушке Сумо, – езжай. Я присмотрю за домом. Только, Хэнк, у меня хуевые предчувствия.       – Немудрено, Рид, такой кошмар в городе, еще б тут интуиция не выла! – Хэнк встает рядом с Гэвином, треплет по волосам – словно Риду лет десять, пиздец. Но немного эффект паники сглаживается, успокаиваясь под тяжелой ладонью.       Он провожает их до порога, пока Сумо отчаянно пытается вырваться из крепкой хватки детектива, и скулит вплоть до того момента, как Хэнк и его пластиковый детектив вырулили с придомовой парковки…       У Гэвина уходит гребаный час, чтобы обработать все имеющиеся данные.       Сука, он облажался на целый час!       А голове как галлюцинации встают образы: рычащий Сумо – но по словам Хэнка Коннор обожал собак и вообще неплохо поладил с сенбернаром – далее замешательство при объятиях, провернувший желтым диод – у Коннора-то? Того самого, что размахивал руками в участке? Бред. И «вишенка» в тортике непрофессионализма.       – Сука, ты не тот номер! – Гэвина потряхивает, пока он заталкивает руки в кожаную куртку и заводит мотоцикл. Сука. Сука. Сука… Пластиковый ушлёпок, похожий на Коннора сверкал ярким RK800 на куртке, но! Номер, мелкий шрифт ниже модели. Серийный номер. Уникальный код каждого андроида. Сука. Цифры.       У этого ублюдка был другой серийный номер, оканчивающийся на Шестьдесят. У Коннора было Пятьдесят. Блять. Один.       Хоть бы Хэнк не успел ничего натворить. Хоть бы ничего не сделали с Хэнком.       Ему бы по-хорошему вызвать такси, бросить на какой-нибудь парковке новехонький мотоцикл и добраться так, но нет. Он гонит, нарушая все известные правила: скоростной режим, приоритеты… у него есть один высший приоритет. Это жизнь чертового Хэнка Андерсона. И, по возможности, жестянки. Ох и огреб Департамент Полиции Детройта с появлением этой смазливой мордашки. Весь Департамент и один детектив в частности.       – Это частная территория, мистер, вам сюда нельзя.       – Гэвин Рид, уполномоченный детектив Департамента Полиции Детройта, временно закреплен за группой по борьбе с девиантами, блять, внутри – наш сотрудник, и возможно сейчас он как раз покрывается трупными пятнами! – Чуть ли не в шлем охранника рычит Рид, поднимая значок. Ему похуй на то, что нет никакой группы по борьбе, как и то, что Хэнк если не здоров, то жив – он нужен был в здравии и доверии.       Только бы успеть. Только бы вовремя проехать до башни. Только бы не потерять много времени на подбор отмычек. Только бы не спалиться перед охраной. Только бы…       У него дрожат руки и пальцы, касающиеся цифр на лифте. Склады – туда выгоднее всего. Блять. Он едва успевает затормозить, почти врезавшись в первого новехонького андроида, но взял себя в руки, наблюдая за разворачивающимся пиздецом. Конноры, сука, были одинаковыми что со стороны лица – раз Хэнк так метался, что со стороны затылка. Совсем одинаковые, капец кошмарно… Гэвин даже думать не хочет, что он сейчас прячется за целым полком вот тоже таких одинаковых.       – Как зовут моего пса? – Гэвин чертыхается. Не тот вопрос, Хэнк, они оба знают кличку твоего пса.       – Сумо. Его зовут Сумо! – дергается левый… или это правый? Сука, какой из них настоящий-то?       – Он был подарком вашему сыну на первый день рождения от очень близкого вам человека. Поэтому, несмотря на все, вы заботитесь о нем.       – Но я тоже это знал!       – Как звали моего сына? – Хэнк плавно переводит пистолет на другого, только Все равно смотрит за обоими мальчишками.       – Коул. Но это не ваша вина, лейтенант. Фура заскользила на льду, и Коулу нужна была срочная операция, только… дежурный хирург был под наркотиками. Поэтому операцию проводил андроид. Из-за этого вы нас и…       В голове бьется пульс.       Выстрел.       Гэвин жмурится и тихо выдыхает. Это блядски долгая истории, в которой Гэвину хочется всего лишь покоя. И хорошую дозу секса. И, пожалуй, нормальный кофе по утрам, а не это химическое дерьмо их аппарата в департаменте.       – Детектив Рид! – замечает, ушлёпок глазастый. Но пока эта сука не подойдет ближе, как зрение позволит разглядеть серийный номер… и он распахивает глаза, смотря на Коннора, вернее, на его правую часть груди.       – Не шестьдесят. Уже славно       – Вы… знаете мой серийный номер?       – Блять, работая с жестянками, приходится смотреть даже на подобную хуйню, – Гэвин тычет пальцев в грудь андроида, который теперь вообще кажется… гиперэмоциональным. Человечнее многих людей, ага. Хэнк проверяет пистолет и с немым ужасом косится на ряды андроидов. Ну да, Коннор Коннором, а подсознание и эффект зловещей долины никуда не девается… – Хэнк, харе пялиться.       – Ревнуешь?       – К пластиковым ушлепкам? Размечтался! – Рид отвлекает Хэнка, по мнению Коннора, крайне странными, но безукоризненно-человечными способами… и у него работает. Люди все же слишком странные существа. Девиант тихо хмыкает, наблюдая сквозь ресницы, как более худощавый и низкий Гэвин пропадает в крепких объятиях Андерсона. – Отпусти уже.       – Коннор, делай, что должен. А мы уже не пропадем… – Хэнк подмигивает Коннору и тот… непривычно-очаровательно приподнимает уголок губ, кивая, и касается плеча ближайшего андроида.       «Очнись»       Голоса множатся, разлетаюсь по залу, лезут в мозг – идеально-выверенные ненастоящие, но пронизанные чувствами голоса. Ожившие, действительно очнувшиеся голоса…       – Погнали-ка, пока там Маркуса вашего совсем к стенке не приперли.       – Что с ним? – Гэвин удивленно приподнимает брови, переглянувшись с любовником. Ну ничего себе страсти двора мадридского… – Он жив?       – И он, и его Дрим-тим по спасению вашей расы тоже. Устроили себе баррикады у одного из лагерей, с ФБР гавкаются. – Гэвин фыркает и только тяжелая рука Хэнка, сдавившая до синяков плечо не дает языку-без-костей ляпнуть чего лишнего или вставить язвительный комментарий о любви с первой девиации.       – Идёмте, – Коннор, явно поняв, что реакция его выдала от слов «охуеть как сильно» тушуется и отворачивается от тщетно сдерживающей смех парочки людей, и помогает андроидам выйти в грузовые лифты. Последними уровень подвала покидают люди, только Рид так и не смог отпустить руку лейтенанта, перехватив её за запястье. Идут нахер все эти андроиды и так далее по списку новых разумных рас.       Лишь бы у президентши хватило мозгов не бить по Детройту чем-нибудь эдаким для уничтожения всех андроидов.       – Месяц спустя –        – Вот так-то!       Гэвин сидит на ступеньках дома лейтенанта, кутаясь в огромную куртку – декабрь все отчетливее забирал Детройт в свои «до пиздеца ледяные» объятия. А по двору носятся два его придурка: один с щенячьим восторгом сотрясает землю, гоняясь за палочкой, а второй пытается эту самую палку у первого отобрать.       Вот пусть и носятся. А то расслабились без Гэвина, придурки, за три года развели тут праздник бодипозитива. Нехер.        – Детектив, – он чуть не подскакивает, когда плеча касается тонкая рука.        – Ебать, жестянка, ты охренел в конец?! На похороны сам скидываться будешь?        – Извините, Гэвин, – Коннор тихо хмыкает – негласный счет игры «застань другого врасплох» увеличился на один в пользу роботов, – только хотел сказать, что мне пора идти.        – Робо-свидания?        – Гэвин... – Уже только самые ленивые офицеры полицейского департамента не пошутили на тему того, что их домашний «охотник на девиантов» сошелся с лидером этих самых девиантов.        – Кстати, пока ты не свалил строгать робо-деток, – под неодобрительный вздох детектива Жестянки Гэвин усмехается и тянет его вниз, хлопнув по плечу. – Я не говорил тебе. Но спасибо. За то, что не кинул Хэнка в Киберлайф, хотя мог. Ты молодец, настоящий коп. Ну все, а теперь вали к чертовой матери. Светишься в телике не меньше своего Ленина.       – Его зовут Маркус…       – Но ты понял ведь отсылку, товарищ Крупская?       – Понял, детектив Рид, – Коннор смотрит на Гэвина нечитаемым взглядом и чуть улыбается, коротко сжав плечо Рида пальцами, – я рад, что у вас все наладилось. Никогда не видел Хэнка настолько счастливым.       В подтверждение слов андроида из снега выносится с веселым лаем Сумо и поднимается Хэнк, посмеиваясь и глядя сперва на пса, поднявшего целое облако снежного вихря, а дальше – на мальчишек, которые стали ему семьей.       Гэвин усмехается и сжимает кончиками пальцев шрам на переносице .       У них, блять, все будет хорошо. А все остальное пойдет нахер.