Я здесь и жду тебя

Первым, кого встречает в Ином Мире беспощадно проницательный советник, известный как Мэй Чансу, оказывается половина его собственной души, остававшаяся по эту сторону; та самая часть, в которой была и доброта, и цельность, и безусловная любовь ко всем. Даже половина души сяо Шу сияет, точно солнце, оправдывая его звание самого блестящего юноши в Цзиньлине. — Ты простишь нас? — спрашивает Мэй Чансу, не поднимая глаз и смаргивая слезы сожаления. — Наконец мы вернулись сюда, к тебе, где должны быть. Сяо Шу, как обычно шумный и оживленный, брызжущий жаром и смехом, улыбается ему с непоколебимым спокойствием и говорит: — Нечего прощать. Ты принёс радость нашим братьям, нашей семье, тем, кого мы оставили за собой в мире живых. Ты достоин того, чтобы все тебя любили. Пойдём, пора нам вернуться. — Вернуться... Но Цзинъянь там один, — поправляет Мэй Чансу мягко, однако острая боль в этот миг царапает сердца обоих. Сяо Шу понимающие кивает и прижимает Мэй Чансу к своей груди. Зима и лето поглощают друг друга, и настает весна. Мэй Чансу тает и вливается в его вены. — Пора нам вернуться к тому, что мы есть: единая сущность, единая душа. Не беспокойся, мы никогда не оставим Цзинъяня одного. Теперь ему остается просто дождаться. * * * Как ни странно, первым, кого Линь Шу встречает, сделавшись единым целым, оказывается брат Цзиньюй, но только юный: совсем зелёный проказливый подросток, а не тот исполненный достоинства старший брат, которого он помнит. Впрочем, после стольких лет его воспоминания смазались. Однако прежде, чем он успевает хоть что-то спросить, брат Цзиньюй принимает так хорошо знакомый ему назидательный вид и объясняет: — Если ты хочешь знать, почему я не приходил за тобой так долго, причина в том, что твоё тело оставалось в мире живых. Если ты интересуешься, почему пришел именно я, так это потому, что я не хотел беспокоить наших старших необходимостью тащить отсюда упирающегося тебя. А если ты намерен что-то высказать про мой внешний вид, так не забывай, что у меня есть длинный список твоих прегрешений, который я вполне способен изложить нашим добрым божествам. Последняя фраза звучит с иронией, заставляющей Линь Шу рассмеяться. Брат Цзиньюй показывает ему ладонью туда, где течет широкая река, с гладью спокойной и ровной, точно в пруду. Неподалеку от излучины возвышаются купы сливовых, персиковых и грушевых деревьев, на ветках которых видны сразу цветы и плоды. И под деревьями сидят все они: его братья, отец, мать, тётушка Чэнь, семья брата Цзиньюя; все счастливые и юные, и моложе, чем были при жизни, когда Линь Шу видел их в последний раз. Они прекрасны, они зовут его: «Возвращайся домой, сяо Шу!». Линь Шу, конечно, манит всеобъемлющий покой, который излучает это зрелище, но разум напоминает его сердцу о главном: — Прости, старший брат. Я должен ещё кое-кого дождаться. — Тогда жди. Я знаю, что тщетно просить тебя уйти отсюда без Цзинъяня. Надеюсь, когда он явится, то в облике пухленького карапуза, которого мне так нравилось баюкать перед сном, — соглашается брат Цзинъюй. И, заметив вопросительный взгляд Линь Шу, добавляет: — Ты не знаешь, но когда хорошие люди являются сюда, к нам, они воплощаются в самые лучшие, самые счастливые моменты своей жизни. Не заставляй нас ждать слишком долго. Прежде чем Линь Шу успевает ему достойно ответить, брат Цзинъюй поднимается в воздух под шелест халатов и летит над водой обратно, потрясающий даже в обличье духа. Линь Шу, вздохнув, вспрыгивает на низенькую золотую стену, где просидел уже много лет. Для него снова настает время ждать и надеяться. * * * Дела в Ином мире идут бойко, и через его врата постоянно проходят умершие: одни — спокойные, другие — изумленные, третьи — перепуганные. Жнецы смерти, нынче ставшие Линь Шу друзьями, провожают сюда и добрые, и дурные души, чтобы здесь их разделить и направить каждого навстречу его судьбе. Одним, чистым, душам предназначено немедленное перерождение, другим, наиболее скверным — бесконечные испытания перед ликом богов. Линь Шу встречает здесь многих, кого знал ранее: чиновников, своих братьев и сестёр по союзу Цзянцзо, солдат и генералов из всех краёв. Его не удивляет, что одним из первых после момента своего воссоединения он видит во вратах своего дядю-императора: его тело покрыто шрамами и изломано, как и положено истинному злодею, которым тот был все шестьдесят лет своей земной жизни, и он определенно не из тех, кто может надеяться на счастливое посмертие. — Сяо Шу! — кричит дядя. — Сяо Шу, ты здесь! Помоги мне, помоги! Он отчаянно размахивает руками, но ему мешают цепи. Линь Шу морщится, не в силах видеть дядю в таком положении, и дергается было ему на помощь, но знакомый страж врат мягко останавливает его: — Ты не можешь сам даровать ему прощение. Многие души должны поплатиться за свои дурные деяния, и тебе не дозволено никому из них помогать. Дядя все еще тянет к нему руки, и Линь Шу не в силах справиться с охватившим его волнением, однако и переменить судьбу он не в силах. Все, что он может — опуститься на колени и отдать ему глубокий земной поклон: последнюю дань уважения подданного императору (но не племянника — некогда любимому дяде). — Ваше величество... Дядя, я буду молиться за то, чтобы в следующей жизни вы нашли путь к добродетели. «Если ему положена следующая жизнь». Император прекращает дергаться и молотить руками по воздуху — он замирает, глядя на Линь Шу с такой несвойственной этому человеку нежностью и отвечает: — Я надеюсь на это, ради тебя же самого, потому что тогда я все для тебя сделаю. И на этом заканчивается рассказ о Линь Шу и его дяде, в этом мире и в Ином. * * * Поток людей не иссякает. Среди пришедших Линь Шу узнает Чжо Динфэна, которого обрекли на раннюю смерть больное сердце и груз злодеяний. За убийства невинных тот тоже закован в цепи. И хоть лицо Линь Шу ему незнакомо, дух Мэй Чансу он узнает и благодарит за свое спасение. Линь Шу удается проглотить эту благодарность с таким же трудом, как некогда главе Чжо — пресловутую сердечную пилюлю. Следующим появляется Гао Чжань, практически неузнаваемый — настолько молодо он сейчас выглядит и так заразительно смеется. Он останавливается поболтать и пересказывает Линь Шу новости: о Цзинъяне, Нихуан, Великом Мэне и обо всем, что случилось при дворе с тех пор, как Мэй Чансу его покинул. Линь Шу просит посидеть с ним еще и продолжить рассказ, но Гао Чжань уже машет девочке в сияющей короне, которая ждет его, нетерпеливо подпрыгивая, на том берегу. «Нет, это же не может быть...» — Я вырос, прислуживая твоей матери. Жизнь разделила нас, но я надеюсь, что в смерти мы снова сможем быть друзьями. Он произносит это «друзьями» с той же задумчивой интонацией, с какой сам Линь Шу обычно говорит о Цзинъяне. Линь Шу с улыбкой припоминает, какими его родители всегда были радостными и смеющимися и как отец обращался к матери скорей как к драгоценному другу, чем к возлюбленной. Теперь он знает, почему. — Смерть освобождает нас от всех моральных обязательств, почтенный Гао. Так что не беспокойтесь, — заверяет его Линь Шу, прощаясь. Почтенный Гао удаляется навстречу радостному крику «Братец Чжань!», шествуя со своим привычным уверенным видом, разве что малость поспешно. «Ещё одна история любви завершилась как должно, — улыбается своим мыслям Линь Шу. И прибавляет, коснувшись своего сердца: — Когда же наступит черед сбыться и моим чаяниям?» Он надеется, что ждать ему придется не целую вечность. * * * Он встречает здесь многих: одним повезло больше, другим — меньше. Является и Цинь Баньжо, которую смерть забрала слишком рано. Она носит ребёнка Линь Чэня. Воистину, прискорбная кончина для такого выдающегося ума, как она. И здесь никто не спешит к ней с цепями — ведь ее мщение было столь же справедливым, как месть Мэй Чансу, так что в посмертии их ждет равная судьба. — Он очень по тебе скучает, — говорит она ему коротко и улыбается, искренне и тепло. Необычная судьба — влюбиться в своего врага, но случается и такое. Именно Линь Чэнь в свое время избавил Баньжо от участи ее товарищей-хуа. Вот уж воистину необычная пара, думает Линь Шу. — Когда я увижу его, то надолго не задержу. Сразу отошлю его к тебе, — обещает Линь Шу. Она в ответ фыркает смешком, в знакомой манере, которую явно переняла от Линь Чэня: — Да если он не придет, я сама его убью! «Воистину достойная пара Линь Чэню с его выходками», — вздыхает Линь Шу. * * * Появления еще кого-нибудь знакомого Линь Шу приходится ожидать довольно долго, и это его радует. Он ждет в этом мире уже тридцать лет, когда видит Шэнь Чжуя и Цай Цюаня, как и прежде, спорящих относительно какого-то пункта из свитка. Эта парочка проходит мимо него, не распознав отпечаток духа господина Су в облаченном в доспехи молодом человеке. Линь Шу изумлен, как это двое отставных министров явились сюда рука об руку, и почти готов унюхать тут душок заговора. Однако жнец смерти, доставивший их сюда, замечает его потрясение и сообщает ему на ухо: — Не печалься. У одного из них было слабое сердце, а другой мучился от болезни печени. Они бы доживали остаток жизни в страданиях. Божества признали их благородное служение и доставили сюда чуть раньше, чтобы облегчить участь их самих и их почтительных детей. Вряд ли даже в Ином мире они отыщут дружбу более крепкую, чем уже их связывает. Хихиканье Линь Шу прорывается смехом. Звук отвлекает двух бывших министров и, обернувшись, они в изумлении глядят на него, распознав призрак из времен своей далекой юности. — Я жду Цзинъяня, — объясняет он, заставив чиновников слегка вздрогнуть при столь фамильярном упоминании имени императора. — Спасибо вам за все, что вы сделали для империи, министры. Прошу вас. — И он жестом приглашает их в весело шумящую рощу у себя за спиной, где уже собрались встречающие. А сам остается ждать следующего. * * * Следующим оказывается дядюшка Янь. В его уходе не было ничего драматического, ведь уже давно он познал истину, что смерть — это величайшее приключение жизни. Тетушка Чэнь ждет его, и воистину странную пару они составляют: вечно молодая тетушка и почтенный императорский дядя, который некогда помог Мэй Чансу сокрушить Ся Цзяна. Они не говорят друг другу ничего, лишь улыбаются, залившись румянцем, и Линь Шу видит ту любовь, которая была сильней времени, пространства и видимости. И это согревает его душу. Они уплывают прочь. Тетушка Чэнь машет Линь Шу на прощание, а дядя Янь не говорит ничего, в смерти оставшись столь же немногословным, каким был при жизни, и лишь улыбается, понимающе, невозмутимо и загадочно. Линь Шу его прекрасно понимает. Наконец-то дядя Янь счастлив. * * * — Прапрабабушка, раз ты сама пришла, то, наверное, ради кого-то, по кому очень скучаешь? — спрашивает Линь Шу у ошеломительно прекрасной воительницы, присевшей рядом с ним. На ней алые одежды из пламени и ярости, на голове корона феникса, а на боку пристегнут меч. Линь Шу случалось слышать рассказы о ее молодости, но все, что он способен чувствовать сейчас — благоговение перед прапрабабушкой, одновременно отважной и внушающей страх. Так ли выглядела Нихуан в своих одеждах императрицы? Прапрабабушка уже приходила раз-другой, чтобы позвать Линь Шу на поля блаженства, но всякий раз он отказывался уйти с нею, хоть и чувствовал боль из-за того, что мог расстроить ее своим отказом. — Не беспокойся, непослушный мальчишка, я сейчас не за тобой! А за душой, которую я обязана была спасти еще много лет назад. Я надеюсь, что она сможет простить меня, когда пересечет границу Иного мира. — На юном лице прапрабабушки видна боль, которая делает ее внезапно немолодой и усталой. Линь Шу невыносимо видеть прапрабабушку грустной. Он немедля вызывает ее на шуточный поединок, чтобы отвлечь. Один из хранителей врат вызывается считать очки, другой достает сосуд, чтобы собирать ставки. Взглядом прапрабабушки можно резать сталь: — Сяо Шу, ты что, полагаешь, будто я не смогу тебя побить, хоть на мне и накидки, а ты в броне? Твой прапрадедушка — и тот боялся меня, а ты должен знать, какие легенды ходили про его искусство владения мечом. — Да-да, прапрабабушка, — беззаботно машет рукой Линь Шу. Наверняка она сейчас не отказывает себе в удовольствии подначить его нарочитым оскорблением и тем самым вывести из себя. Так пусть игра начнется! Но ее слова оказываются чистой правдой, и это Линь Шу понимает, когда оказывается распростерт на земле под хохот одной из жниц смерти, которой и достается весь выигрыш. — Это я привела ее из мира живых, и даже в свои девяносто пять эта женщина была крепка, как железо! Вам, идиотам, стоит бы хотя бы теперь пересмотреть свои воззрения на женский род. Кучка потрепанных и разбитых наголову мужчин, и Линь Шу в их числе, отдают поклон победительнице. Прапрабабушка награждает своего сяо Шу легкой затрещиной, он в ответ высовывает язык... И тут все слышат гонг, предупреждающий об открытии врат. — Бабушка! — юная девушка, смеясь, бежит прочь от жнецов. Линь Шу никогда не видел этой девушки прежде, но ее выдает взгляд. Тетушка Лиян. О нет. Тетушка Лиян и прапрабабушка крепко обнимаются. Линь Шу ощущает себя совершенно лишним здесь, когда его обычно замкнутая тетя выглядит настолько радостной. Он принес ей в жизни столько боли и теперь не находит в себе решимости просто подойти и поздороваться. — Мама! — доносится еще один юный девичий голос. Крошечная фигурка летит к ним над рекой. Увы, это лицо Линь Шу помнит чересчур хорошо и бледнеет, узнав его. Се Ци. Иной Мир — совершенно особое место; здесь мать с дочерью могут выглядеть равно юными — и такими счастливыми, какими они были, пока жизнь еще не обошлась с ними жестоко. Прапрабабушка сгребает обеих в объятия и поворачивается, чтобы увести. Но Лиян останавливается, глядя на склоненную фигуру человека, не находящего сил поднять на нее глаза. — Сяо Шу, хотя есть многое, за что я тебе еще выговорю, я полагаю, что со временем мы станем в этом новом мире просто тетей и племянником. — Ее девчоночий голос звучит с серьезностью, которая тяжко ложится Линь Шу на сердце. Но прапрабабушка, улетая прочь вместе со своими подопечными, обещает ему, что вернется и будет с ними драться еще и еще раз, пока в один прекрасный день он у нее не выиграет. Это единственное, что его утешает. * * * Дальше от года в год сюда прибывают то одни, то другие люди из союза Цзянцзо. Сначала — Ли Ган, а через год после него — лекарь Янь, который с первых же слов бранит Линь Шу и приводит ему себя как пример здоровой жизни до самых преклонных лет. Линь Шу стоило бы быть раздосадованным, но одна мысль, что лекарь Янь прождал целую жизнь, чтобы сделать выговор своему самому проблемному пациенту, заставляет его хмурую гримасу смениться на жалобно сморщенную в преувеличенном страдании физиономию. Ли Ган, который столько лет не уступал своему Главе в упрямстве, приветствует это радостным возгласом. Линь Шу с трудом справляется с искушением изобразить Фэй Лю с его манерой швыряться людьми и кинуть лекаря в Ли Гана. Он узнает новости обо всех. О том, что Чжэнь Пин успешно возглавил Союз и стал третьим в Списке Ланъя после Мэн Чжи и Фэй Лю. О том, что Гун Юй счастлива замужем за Юйцзинем. О том, что Цзинжуй живет теперь в цзянху, унаследовал поместье Тайцюань и под благосклонным взглядом брата обучает воинскому искусству свою очаровательную юную племянницу, которая скоро будет готова принять свое истинное наследство. Но едва Линь Шу предлагает им присесть, выпить вина и предаться воспоминаниями прошлого, оба тут же торопятся на тот берег реки, напоследок заметив, что его истинный мучитель еще явится. А они опасаются Линь Шу в раздражении и гневе, о да! * * * Два года спустя по человеческому счету звучат горестные вопли одного жнеца смерти за другим, когда те возвращаются морально изничтоженные и разбраненные единственным, неповторимым, ныне Старым Хозяином Архива Ланъя. Линь Чэнь, негодяй, сияет, искрится и выглядит куда красивее самого Линь Шу. (Черт, в бытность свою Мэй Чансу он был хотя бы симпатичнее Линь Чэня, этого легкомысленного любителя голубей). — Чтобы тебя подняло да бросило; чтобы твои потомки вообще на свет не появлялись! — шипит Линь Шу сквозь зубы. Ведь Линь Чэнь устраивает целое представление, поражая всех собравшихся по эту сторону врат своим потрясающим видом и красиво развевающимися волосами — определенно в попытке доказать, что это он тут самый привлекательный. Линь Шу просто ненавидит в своем лучшем друге это раздражающее чтение мыслей. Ну ладно, «ненависть» — слишком сильное слово, просто скажем, что Линь Шу его убить сейчас готов… — Но мы и так оба умерли, Чансу, — поправляет Линь Чэнь, исполняя кульбит в воздухе, и все — мужчины и женщины — не сводят с него восхищенных взглядов. — Ручаюсь, ты об этом позабыл. И кроме того, моя прекрасная возлюбленная уже оставила мне двоих умных и талантливых детей, которые наследуют Архив Ланъя. — Я уже знаю, что ты стал отцом, но как тебе хватило совести разрушить жизнь еще двоих невинных деточек? — Похоже, ты и в Ином мире склонен всё к тем же проказам, Чэнь-эр, — замечает Старый Господин Линь, который пришел забрать своего беспокойного сына. Он сурово хмурит брови, однако при этом с трудом сдерживает смех. — Если он перестанет быть тем, кто вечно баламутит воду, разве это будет сын, которого вы вырастили, почтенный тесть? — возражает ему изящный голос Баньжо. Она делает шаг вперед, и глаза ее сверкают. — Полагаю, ты уже успел произвести впечатление на всех. Не пойдешь ли теперь с нами, или предпочитаешь остаться и продолжать развлекать господина Су? Линь Чэнь морщится, видя, как ловко она его разгадала. Конечно, он предпочел бы явиться сюда без шума, но знал, что Линь Шу ждет у ворот. Духи рассказали Линь Чэню, как тот мучается одиночеством в ожидании любимого, с которым расстался в мире живых. А истинная дружба — это то, перед чем Линь Чэнь никогда не мог устоять. Линь Шу смеется — без всякой иронии, уже настоящим глубоким смехом — и крепко обнимает Линь Чэня за плечи: — Спасибо тебе, дурень! Ты добрый друг, но там — твоя семья. Я скоро к вам присоединюсь. Прежде чем Линь Чэнь успевает возразить, Баньжо берет его за руку с одной стороны, а его отец — за ухо с другой, и со сразу двумя мастерами боевых искусств не поспоришь. — Ой-ой, ты еще пожалеешь, что сдал меня им, Чансу! — показательно дуется тот, и все смеются, а стражи врат, которые смотрели, как завороженные, наконец-то приходят в себя. — Молодой командующий, вы бы оставили его здесь! Он такой очаровательный, — вздыхает одна из стражей, самая юная, и на ее белом лице проступает легкий румянец. — Да чтоб вас всех! — снова хохочет Линь Шу и машет рукой на прощание. За этой грубостью прячется поистине искренняя любовь и забота о друге, который знал его всю жизнь и после нее, и все, что между ними было. В следующей жизни он непременно сочтется долгами с Линь Чэнем. Конечно же, тем, что сам станет мутить воду, а не улаживать проблемы! * * * Приходит черед явиться тем, кто был наиболее дорог Линь Шу. Конечно, его сердце жалит болью, и слезы наворачиваются на глаза, и он сам не понимает, рад или расстроен, когда их праведные души являются в Иной мир. Но, в конце концов, они все прожили длинную и хорошую жизнь, и в этом была радость для самого Линь Шу — и безопасность для Великой Лян. Брат Не Фэн приходит сюда все еще пушистым и покрытым мехом, на удивление. У него немного усталый взгляд, зато осанка такая же гордая, как всегда". Он объясняет Линь Шу: «Меня спросили, каким бы я хотел остаться в памяти, и я сказал: мужчиной, который лицом к лицу противостоял всему, что на него обрушилось, и которого любимая приняла таким, несмотря ни на что». Линь Шу машет ему вслед, прибавив к словам ворчание и цоканье, которые некогда составляли и его собственную речь. Это расставание счастливое. Является дядюшка Цзи, дородный, веселый и неизменно жизнерадостный. Похлопав Линь Шу по спине, он рассказывает: «Слава богам, я отошел в мир Иной во время блистательного выступления Гуан Лин Сань. Воистину счастливая смерть». Линь Шу со смешком припоминает, как после случившегося на горе Цзюань конфискованный из Управления Сюаньцзин свиток с музыкой незаметно перекочевал в поместье князя Цзи. Молчаливая благодарность за все добро, что тот сделал. — Я иду! — со смехом объявляет дядюшка великому множеству блистательных женщин, которые собрались в ожидании на том берегу и восторженно ему машут. Линь Шу фыркает при мысли, что Линь Чэнь извелся бы от зависти. Во врата проходит Ся Дун и тут же с недовольным видом прикрикивает на оробевшего жнеца смерти, требуя ответа, где ее муж. Линь Шу делает себе узелок на память: надо будет позвать сестру Дун сюда, когда придет Юйцзинь — это зрелище будет того стоить. Но брат Не уже тихонько ждет ее рядом, точно в срок. Он крепко обнимает жену и поднимает на руки, нежно прижав к себе. Затихшая Ся Дун зарывается лицом в его белый мех — и вдруг замечает Линь Шу. — А ну прикрой глаза, юноша! — с усмешкой приказывает она. — Никакой у тебя почтительности к старшим — нет и никогда не было! — Ну да, это я был виноват всякий раз, когда вы не могли держать руки подальше друг от друга! — Линь Шу смеется при одном воспоминании, как часто на его глазах сестрица Дун тайком пробиралась в казармы. Она пытается в ответ шутливо, но больно пнуть его пяткой, и брат Не Фэн спешит унести ее прочь. А следующим... следующим здесь оказывается брат Мэн, Великий Мэн. Он появляется юным, счастливым и блистательным, хотя и не без некоторой неловкости в манерах — именно таким Линь Шу помнил его по молодости. Хранители врат рассказывают, что умер тот генералом, покрытым славой, получившим титул гуна, и что сам император провел по нему поминальную церемонию, где назвал его героем Великой империи Лян и примером для будущих поколений. «Защитник земель, тот, кто возводил несокрушимые мосты» — именно такими словами, и никак иначе. При этой новости Линь Шу едва удается не подавиться апельсином. Неужто недостаток деликатности с тонкостью, присущий брату Мэну, оказался заразен и передался самому Цзинъяню? — Сяо Шу, я-то что мог поделать? — громогласно, на свой обычный манер жалуется Мэн Чжи. — Я умер стариком, тихо, во сне. Как я мог повлиять на то, что скажет император? На его лице такое же наивное выражение, как и всегда: например, как в тот раз, когда он рассуждал о тайных ночных свиданиях. Линь Шу ласково качает головой: — Забудь. У тебя ведь была полная, насыщенная жизнь, брат Мэн? А Фэй Лю хорошо себя вел? — Ага, из него вышел славный сын. Не особо красноречивый, да, но никто и не смел его задевать — все-таки супруг принца. Линь Шу улыбается, вспомнив о шепотках ветра, рассказавших ему о том, что Тиншэн и Фэй Лю счастливы вместе, и что Мэн Чжи усыновил Фэй Лю, и что они вдвоем — отец и сын — возглавили список Архива Ланъя, собравший лучших мастеров боевых искусств. — Сяо Шу, я побуду тут вместе с тобой, — обеспокоенно предлагает Мэн Чжи. — Кто знает, как еще долго тебе придется ждать? Он все тот же: верный, заботливый и славный. Линь Шу мысленно желает брату Мэну возродиться в следующей жизни, в которой не будет ни кровопролитных сражений, ни запутанной политики. Просто счастливая жизнь для счастливого молодого человека. А сейчас, качая головой, они кивает на сад поодаль: — Давай вперед, брат Мэн, наши братья ждут. Когда здесь появятся Цзинъянь или Фэй Лю, я позову тебя. Брат Мэн колеблется, но с того берега реки уже кричат и зовут: там и Не Фэн с Ся Дун, и командующий Линь, и принц Ци — и еще сотня машущих ему руками братьев по оружию. «Иди сюда, — зовут они. — Мы уже делаем на тебя ставки в поединках!» Да, его семья там — но сяо Шу ведь тоже его семья... Линь Шу подбадривает брата Мэна, и тот, крепко обняв его напоследок (так крепко, что даже сквозь броню чувствуется), взмывает в воздух и летит над рекой, выкликая поединщиков. Линь Шу улыбается. Наконец-то Великий Мэн снова может позволить себе легкомыслие. * * * — Не ожидала я, что попаду сюда вот так, — говорит ему Нихуан, все еще морщась от несуществующей боли, копьем пронзающей спину — последнего, что она успела почувствовать, прежде чем потеряла сознание. Линь Шу мучается; он бы забрал эту боль у Нихуан, если бы он мог. «Даже великие люди могут погибнуть нелепой смертью, — сказал ему жнец, прежде чем отправиться за ее душой. — Богам известно, что императрица добродетельна, но судьба распорядилась так, что она была обречена мучиться от болезненного недуга. Она бы снесла его со стойкостью, как боец, но, как и многих других, мы ее избавили от лишних страданий». Линь Шу благодарен ему. Да, лучший из возможных исходов для Нихуан: в своем почтенном возрасте она скакала верхом наперегонки с Му Цином и выиграла, но внезапно упала с коня. И за ее жизнь отчаянно боролись все: от Цзинъяня до Цин-эра, от тетушки Цзин до детей. Так ведь лучше, верно? Почему же Линь Шу ощущает глубокую, тупую боль, видя Нихуан рядом с собой? Потому ли, что он вдруг понимает, как близка к завершению его стража на золотой стене, его странствие сквозь одиночество, отмеряемое временем живого и Иного мира? — Братец Линь Шу, отчего ты так печален? Ты так сильно по мне скучал? — звонким голосом спрашивает Нихуан. — Ну, я-то мечтал, что наша Нихуан уйдет посреди свирепой битвы, пав от меча, как подобает генералу! — шутит Линь Шу, но хоть его голос легок, на душе тяжесть. — Брат Цзинъянь уже семь лет не пускал нас в сражения — Великого Мэна, Цин-эра и меня. Сказал, что мы должны дать дорогу молодым, что наше место — при дворе и среди высших сановников. Он никогда не хитрил со мною, как ты. И действительно сильно за нас беспокоился. — Голос у Нихуан сдавленный от накативших воспоминаний. — Он твой муж, и это его право — беспокоиться за тебя. На мой вкус, ты все равно явилась сюда слишком рано, но так уж пожелали боги. Нихуан с кивком встает, распрямляет спину и вглядывается вдаль, в рощу молодых деревьев. Там она видит тех многих, кого любила и по кому скучала. Но все же она делает шаг назад и поворачивается к Линь Шу: — Я бы хотела подождать тут вместе с тобой. Ее голос звучит с абсолютной уверенностью, но Линь Шу знает, как много страданий причинил ей в прошлой жизни своими секретами и ложью. Нечестно было бы держать ее здесь. — Дядя Му никогда мне этого не простит, — отказывается он, глядя как могучий боец в синих с белым латах летит к ним над рекой. — Я пришлю к тебе Цин-эра, когда придет его время. Нихуан колеблется — она счастлива видеть сияющие глаза своего отца, с которым была разлучена так долго, но и долгая забота о братце Линь Шу въелась в саму ее сущность. — Иди. Все хорошо, — настаивает Линь Шу. Нихуан вздыхает, Линь Шу зажмуривается на мгновение — и они расстаются. Так же, как это случилось в их прошлой жизни, когда их, близких друзей, разнесло в разные стороны течением событий. Но на этот раз они смогут насладиться целой жизнью дружбы после жизни. И она понимает его желания, поэтому легким танцующим шагом устремляется в ожидающие ее объятия отца, а Линь Шу, укрепив сердце, остается на свою следующую стражу. Наверное, уже на последнюю. * * * Они приходят сидеть вместе с ним, вести его сквозь ожидание, которое никак не кончается. Хотя Линь Шу всегда надеялся, что ждать ему придется долго, но он провел тут так много лет в ожидании мальчика, которого любил, что его нетерпение все возрастает. В другом мире их бы соединили узы брака — хранители врат и жнецы смерти уверены в этом. Как-то раз приходит мама, взъерошивает ему волосы. Время от времени к нему подсаживаются отец и брат Цзинъюй, чтобы побеседовать с ним о стихах или о стратегии. Когда приходит и Линь Чэнь, то командующий Линь смотрит на его проворную игру с мечом, как завороженный, а Старый Господин Линь лишь кривится, услышав от старого друга, что сын в этом его превзошел. Прогуливаются мимо Янь-хоу с тетушкой Чэнь, и Линь Шу изумляется, насколько остроумен и забавен его дядя на самом деле — но от кого-то Юйцзинь должен был унаследовать свой характер! Нихуан садится рядом и, склонив голову, рассказывает ему всякое: о Цзинъяне, и о том, какими сильными выросли их дети, и как жили все это время брат Мэн и сестра Дун, и как этот неугомонный Линь Чэнь устраивал состязания в боевых искусствах. Линь Шу благодарен им всем за то, что они стараются облегчить его участь — но ожидание дается ему все так же тяжело. Однажды рядом с ним присаживается прапрабабушка и протягивает ему печенье. С орехами. — В ином мире мы не подвержены слабостям, — объясняет она Линь Шу, — разумеется, не считая того, что способности одних слабей, чем у других, а в этом смысле ты, конечно, мне уступаешь. В несколько раз. — От поддразнивания Линь Шу краснеет, она его обнимает. — Ничто не облегчит муку этого ожидания. Но вспомни, что жизнь полна страданий, и будь счастлив уже тем, что в смерти не остается больше боли, по крайней мере — для чистых душ. Линь Шу расслабляется, привычный кокон тепла и нежности немного облегчает его страхи. — Я прождал его уже так долго, но при жизни я причинил ему столько боли! Я солгал с обещанием вернуться, и даже в послежизни мне нет покоя с этим ожиданием — а ведь он, наверное, каждый день молится за то, чтобы моя душа покоилась в мире. Не знаю, что я ему скажу... — Его голос перехватывает от прилива горя, которого он не чувствовал уже много лет. — Глупое дитя, — мягко журит его прапрабабушка и поправляет свои мягкие каштановые волосы гладкими, без морщин, руками. — Ты не понимаешь, как тонко чувствует все Цзинъянь. Он будет благодарен за все, что ты ему ни дашь. Только помни, что ты должен встретить его улыбкой, потому что все, чего он когда-либо желал, — чтобы ты был счастлив. Всю свою жизнь он посвятил тому, чтобы дать тебе то, что ты хотел. Он никогда не станет на тебя злиться. Мягкие уговоры прапрабабушки находят отклик в мятущейся душе Линь Шу, и он дремлет, точно младенец, в ее руках. Порой самое великое утешение дают нам самые простые вещи. * * * К порогу Иного мира Цзинъянь подходит императором семидесяти лет от роду, знатным и доблестным, чье имя уже записано на скрижалях истории сияющими чернилами. Он пережил свою императрицу. Он ощущает, как угасают его тело и сердце, а ежедневные мысли о сяо Шу делаются все реже и обрывистей. Пора уходить. Его царство в порядке, его сын уже показал себя превосходным правителем, которого поддерживают министерства и главы фракций и его братья Тиншэн и Фэй Лю. Единственным человеком, перед которым Цзинъяня терзает чувство вины, это его мама — ныне прапрабабушка, обожаемая всеми его потомками. Благодарение небесам, она не утратила остроты ума и станет опорой для них, когда он уйдет. Когда он наконец засыпает, его дух уплывает прочь, оказавшись одновременно везде и нигде. Там его встречает одна из жниц смерти, с красной нитью в руках и особенной улыбкой на лице, и приветствует его словами: — Твой давний друг попросил меня сделать легким для тебя этот путь. Пойдем, я позабочусь о тебе. — Давний друг? Какой? — Цзинъянь наверняка уже знает ответ, но желает услышать подтверждение своим мыслям. — Тот, который так и не ушел за реку — потому что до сих пор ждет тебя. Наверное, «давний друг» — не совсем точное слово. Скорее «давний возлюбленный». Ныне мертвое сердце Цзинъяня замирает при мысли, что этот упрямец ради него до сих пор остается у врат. В его душе смешивается чувство вины и ликование чистой радости: на этот раз, по прошествии стольких смертей и стольких жизней, Линь Шу наконец дождется своего Цзинъяня. Едва Цзинъянь минует врата, как ощущает, что годы слетают с него: пропадают морщины, грузное тело делается звонким и резким, возвращается молодость. В то же мгновение размытый серебристо-белый силуэт врезается в него вместе с порывом ветра, и он чувствует невозможный жар, вливающийся в самые кости. Цзинъянь облегченно вздыхает: это знакомое чувство, родной жар, это его Огонек, которого жизнь забирала у него дважды. Однако тело сяо Шу сотрясается от рыданий, и при этом, содрогаясь всем телом, он крепко держит Цзинъяня в объятиях. Цзинъянь мягко целует его в лоб — для чего ему приходится наклониться, ведь сейчас он выше ростом. — Я здесь, сяо Шу. Не плачь, разве ты не рад меня видеть? — Вот и нет! — хлюпает носом сяо Шу, уткнувшись ему в грудь, и наконец-то — совсем не сразу — отстраняется. Глаза у него такие же красные, как его сияющий плащ. — Боги сжульничали! Они дали мне обличье подростка, а вот тебя почему-то не сделали тем долговязым неуклюжим парнишкой, которого я знал. Ты так же хорош собой, каким был в последний раз, когда я тебя видел, — наигранное легкомыслие не скрывает дрожь в его голосе, и Цзинъянь понимает, что это значит. — Боги столько раз за всю мою жизнь поступали со мной несправедливо, что хоть раз могут оказать мне особую милость, — утешает Цзинъянь, вытирая сяо Шу лицо. Кажется, от чувств он сам сейчас прослезится: вот он, Линь Шу, тот самый глупый мальчишка, которому его сердце принадлежало без остатка. — Они слишком рано забрали у меня сердце, теперь они должны мне это возместить. Линь Шу как будто поражен этим утверждением и лишь теперь до каждой фибры своей души — и своего теперь уже не человеческого тела — ощущает это чувство глубочайшей любви и тепла. Он так боялся все это время, но наконец-то Цзинъянь с ним — легкий, горячий, любящий, — и это все, чего он только желал. Линь Шу снова прижимает его к себе, воздух между ними искрится от напряжения. Их воссоединение было лишь вопросом времени, оно было долгожданным, и Линь Шу, в последний раз выдохнув: «Прости», — тянется к нему за поцелуем: глубоким, медленным, тем, которого они дожидались три жизни подряд и еще две вечности после смерти. Цзинъянь склоняется к нему, изумление первого мгновения тает, и дальше он с каждой секундой возвращает себе в этом поцелуе свое сердце: мягко, уверенно, не спеша. Оторвавшись друг от друга, они наконец-то произносят то, что не успели сказать в свои последние совместные минуты в мире живых: Линь Шу — потому что не хотел возлагать на Цзинъяня новое бремя, Цзинъянь — потому что намеревался признаться Линь Шу, когда тот вернется с победой: — Я люблю тебя. Победный свист слышится от врат, где стоят стражи и жнецы, и аплодисменты и крики радости доносятся с того берега реки, от всех любящих их друзей и родных. Линь Шу и Цзинъянь улыбаются друг другу. Они теперь вместе, в жизни и в смерти. * * * Вопреки ожиданиям, на этом стража Линь Шу не окончена. Цзинъянь с ним, и они теперь вместе ждут здесь тех, кто дорог их сердцу: тетушку Цзин, Му Цина, Фэй Лю, Тиншэна, Чжаньина и многих других Когда-нибудь они пересекут реку и обоснуются на постоянный отдых в той уютной роще. Там будет их обиталище, одно на двоих, а пока родные навещают их здесь, и это так мило. Линь Шу и Цзинъянь сидят на золотой стене, точно солнце и луна, плывущие вместе в неизменно голубых небесах Иного мира, их руки сплетены и губы касаются друг друга, подобно встрече дня и ночи. Когда-нибудь по Иному Миру пойдут рассказы о самой великой любви на свете. А пока они будут ждать здесь, вдвоем, вплоть до следующей жизни. И следующей. И следующей.