***
Не в моих правилах хвастаться, но вступительный экзамен по русскому языку и литературе я сдал более, чем на отлично. Мне даже показалось, что задания на ЕГЭ были сложнее. Тарас был очень горд за меня и в честь этого подарил огромный букет роз. Знал бы об этом заранее, обязательно бы отговорил его от этого необдуманного поступка, но всё же было донельзя приятно начать своё утро с визита любимого человека и ошеломительно красивых цветов — крупные алые бутоны меня просто заворожили. Ах, а этот ни с чем не сравнимый изящный аромат!.. Теперь-то я смело могу принять его в дар, а заодно украсить им нашу квартиру… Боже мой, неужели я стал думать о квартире Тараса как о «нашей»? Как бы мне хотелось этого… Знаю, Тарас тоже мечтает об этом. Каждое наше расставание по вечерам проходит очень трудно. Порой мы подолгу стоим на моей лестничной клетке не в силах разойтись. Так несколько раз нас заставали мама́ и папа́. Мне потом приходилось оправдываться и терпеть очередное недовольство мама́ по отношению к моему общению с Тарасом. Но я по-прежнему не потерял надежды на то, что мне в конце концов удастся переубедить её. Да, пускай сейчас она негодует, едва я пытаюсь возразить и защитить любимого, но рано или поздно она поймёт свою ошибку и примет Тараса в нашу семью… Ведь по-другому не может и быть…***
Ещё одна неделя усиленных тренировок не прошла даром, и я сначала успешно прошёл профессиональное испытание, а потом и творческое. За теорию музыки переживал не так сильно, как за творческое испытание. Почему-то казалось, что я обязательно позабуду все ноты, когда буду играть перед комиссией. Может, так оно и случилось бы, но в этот день меня поддерживал Тарас. Получилось так, что мама́ больше не могла отпрашиваться с работы, особенно в преддверии новой выставки. Она просила папа́ присмотреть за мной и поприсутствовать, но он сказал, что «мальчику — то есть мне — давно пора учиться самостоятельности». Не буду вдаваться в подробности семейной сцены, которую устроила мама́, скажу лишь, что очень благодарен отцу, что позволил мне побыть с Тарасом — его поддержка значила для меня многое. Услышав вердикт приёмной комиссии, я не поверил своим ушам: я прошёл отбор… Прошёл!!! Осталось собеседование, но председатель ясно дала понять, что это всего лишь формальность, а так как по результатам испытаний остались только достойнейшие и их количество соответствует квоте, то прошедшие отбор могут смело считать себя уже студентами Российской академии музыки имени Гнесиных. То, к чему я так стремился, то, ради чего многим жертвовал и ради чего ещё много чем придётся пожертвовать, свершилось. Я одновременно боялся этого и безумно желал. Но нет, наверное, окончательно в это поверю только первого сентября, когда войду в двери своей новой альма-матер и стану полноправным членом студенческого сообщества, когда смогу с гордостью продемонстрировать охраннику свой студенческий пропуск. Коля и Платон тоже оказались в числе счастливчиков — они оба были в первой подгруппе абитуриентов, поэтому с ними я не пересекался на творческом состязании, но связывался по телефону. Разумеется, не преминул поделиться и с ними своей радостью, как до этого они делились со мной. Всю дорогу до дома я не мог прийти в себя, а поэтому без умолку болтал. И что только на меня нашло в тот момент? Признаю, вёл я себя более чем неадекватно. Как хорошо, что Тарас всё прекрасно понял и дал мне выговориться. Не знаю, сколько бы я так продолжал, но по пришествии домой к Тарасу, мои уста оказались запечатаны поцелуем, переросшим в невероятно страстную постельную сцену. Затем мы просто лежали. Мне было очень хорошо. Это ещё один день, прожитый не зря. Он тоже останется со мной навечно.***
Окрылённый вернулся домой — несомненно, родители тоже переживали всё это время и не помешало бы вознаградить их за все старания и переживания. Всё-таки, что ни говори, а в сегодняшней победе есть и не малая заслуга мама́. Поэтому купил торт. Когда зашёл в квартиру, подумал, что мама́ уже дома — даже немного испугался, ведь я написал, что после Академии сразу поеду домой. Да, это была очередная моя ложь, но поступать по-другому пока нельзя. Однако ни на кухне, ни в спальне родителей мама́ не было. Решил, что она пошла в магазин. Но я ошибся — она почему-то сидела в моей комнате в полумраке задвинутых штор. Войдя к себе, даже вздрогнул. — Здравствуй, мама́, — поприветствовал я её и как обычно поцеловал. Она отчего-то не ответила, но я не придал этому значения, мои мысли были далеко. Я уже представлял, что вскоре придёт папа́ и мы всей семьёй посидим за столом. — А ты почему тут? И без света? — поинтересовался у неё, снимая с себя парадный пиджак. — Ты ничего мне не хочешь сказать? — Тон мама́ был безжизненным, от него буквально тянуло мертвенным холодом. Подумал, что она вновь злится, потому что решила, что я был у Тараса. — Мама́?.. — От её взгляда хотелось спрятаться. Хотя куда? Предчувствие чего-то ужасного довлело надо мной. Постарался успокоиться и выглядеть обыденно. — Могу сказать… только то, что я с успехом прошёл творческое испытание… А ещё… Ещё я купил торт… — Каждое слово давалось с трудом. То, как на меня смотрела мама́, очень сильно нервировало. Такой… Не знаю, какое подобрать слово, но такой я её никогда не видел. — Я знала, что так и будет. А за торт спасибо. Дождёмся твоего отца и после ужина позволим себе немного сладкого. — О боги, что я сделал не так?.. Тон мама́ пугал. Казалось, что она выносила мне смертный приговор, а не сообщала о предстоящем чаепитии. — Мама́, чем я провинился перед тобой? — Ты? О нет, это я виновата… — Она встала и продемонстрировала мой планшет… Мой дневник… — Я виновата, что не заметила в тебе перемен, что не предотвратила… Не предотвратила… — Её стала бить нервная дрожь и она схватилась за виски. Мир вокруг померк. Она не могла… Зачем она смотрела мой дневник?.. Я не могу в это поверить… На негнущихся ногах я подошёл к прикроватному столику и взял то, что всегда было моим… личным. Никогда бы не подумал, что мама́ способна на такое… Мне даже в голову не приходило поставить пароль или как-то защищать свой дневник от чужих глаз. Но сейчас я явно видел своими собственными глазами, что он открыт на событиях середины апреля. 13 апреля… Поворотный день… Важный день… Да, страшный и болезненный, но именно он позволил мне обрести несказанное счастье… Моё долгожданное счастье… — Почему?.. Спрашиваю я тебя, почему ты не рассказал мне? — Вопрос мама́ вывел меня из оцепенения. — О чём? — Мне еле-еле хватило сил, чтобы ответить. Её поступок до сих пор не укладывался у меня в голове. — О мой бедный мальчик… — и она стала целовать меня. — Мамочка рядом. Я здесь. Мы не оставим этого… Я сделаю всё, чтобы он понёс суровое наказание. — Только сейчас осознал, что она задумала. И этого я не мог допустить! — Я до сих пор не понимаю, о чём ты говоришь. — Отстранился от неё. — Зачем ты читала мой дневник? — Собрав всю волю в кулак, стал внимательно смотреть в глаза мама́, но она лишь продолжала причитать. Поняв, что это нисколько на меня не действует, её глаза удивлённо округлились, и она произнесла: — А как же иначе?.. Как по-другому я могла понять, что с тобой творится? Ты же очень сильно изменился… И в худшую сторону… Ну ничего, это мы исправим… Я найду лучшего специалиста… Он поможет тебе… Ты обо всём позабудешь… — Я не хочу ничего забывать. — Во мне восстал дух противоречия. Хотя нет, виной всему была любовь, придающая мне сил, делающая сильнее, заставляющая бороться… — Что за вздор, Любомир? — На мгновение передо мной появилась не переживающая мама́, а мама́ в гневе из-за того, что ей перечат. — Ах да, это всё Стокгольмский синдром… Или нет… Посттравматическое стрессовое расстройство… Боже мой, боже мой… — Она стояла, заламывая руки. Затем она вновь постаралась обнять меня, но я увернулся. — Мама́, у меня нет никаких психологических травм. И вообще, это одно большое недоразумение. — Предпринял попытку перевести разговор в конструктивное русло. — Мы уже всё решили… — Недоразумение?! — Казалось, мама́ меня вообще не слушает. — Ты называешь изнасилование недоразумением? Да его же следует упрятать в тюрьму! И надолго. А лучше навсегда! — Мама́! — Впервые в жизни мне пришлось повысить на неё голос. Это возымело свой эффект. Во всяком случае она посмотрела на меня и умолкла. — Я люблю Тараса и не представляю своей жизни без него! — Вот… Я сказал… Я смог признаться… — Любишь?.. Этого?.. Мой мальчик, это не любовь… Это болезнь, пойми наконец… Из насилия не рождается любовь… — Но я полюбил его ещё до из… до всего этого… И Тарас тоже страдал… — Боже мой, боже мой. — Она снова не дала мне договорить. — Моё чистое, невинное дитя. Да за что же нам всё это? И зачем только Викто́р согласился на переезд в Москву? — Мама́, послушай меня: я уже давно не ребёнок… И мне действительно нравится Тарас. — Чтобы стереть с лица мама́ её снисходительную улыбку, пришлось пойти на немыслимый поступок. Уверен, другого пути нет. Нашёл в дневнике запись о событиях, произошедших на майских праздниках (судя по всему, дальше она не листала), и протянул ей, акцентировав внимание на описании нашей с Тарасом близости. — Надеюсь, ты всё правильно поймёшь… С нескрываемым сомнением мама́ взяла планшет и стала читать: сначала вслух, а потом всё тише и тише. Она менялась буквально на глазах. По окончанию чтения у неё был такой потерянный взгляд, что я подошёл к ней и обнял. — Мама́, я в самом деле люблю его. Так же сильно, как ты любишь папа́, а он — тебя. — Почему-то был уверен, что теперь-то мама́ примет это известие с достоинством, ведь она же сильная, разумная женщина. О, как я жестоко ошибся! Слабая безвольная улыбка мама́ сменилась на гримасу разочарования. — Почему он? Хорошо, я приму, что тебе нравятся мальчики, но почему он? — Пока я пытался прийти в себя от быстрой перемены настроения мама́, она отстранилась от меня и стала ходить туда-сюда по комнате, разговаривая сама с собой. — Среди творческих личностей такие отношения — не редкость… Это я понимаю… Но, чего я не понимаю, как мой ранимый, хрупкий мальчик связался с быдлом, с гопником… — Мама́, не говори так о Тарасе. Он не такой. Он очень хороший… и умный, — но от меня лишь отмахнулись и продолжили монолог. — Хорошо, хорошо. Сын — гей… Ну, подумаешь… — Было даже немного обидно, но я сдержался от возражений — уверен, мама́ нужно просто высказаться, выпустить пар, так сказать. — Надо найти ему подходящую пару… — От услышанного у меня глаза на лоб полезли, но и этого было мало, потому что мама́ не унималась: — Боже, да как о таком спрашивать-то?.. Она нервически засмеялась. — Ничего-ничего, Марго, как-нибудь выяснишь, узнаешь… Мы же все люди искусства и не должны быть зашорены устаревшей в современном обществе патриархальной моралью. Ничего, найдём, — закончила она более уверенно и решительно посмотрела на меня. — Да, так и сделаем. Завтра же… Завтра же суббота? Отлично. Завтра же и начнём. — Мама́, остановись, прошу тебя. Ты слышишь, что ты говоришь? Мне никто не нужен. Прошу пойми, я люблю Тараса. Нежданно-негаданно мои слова для мама́ стали словно красная тряпка для быка — она вскричала: — Не смей! Не смей даже думать о нём! Я не для того тебя растила, чтобы ты связался с каким-то уличным оборванцем… Алкоголиком и насильником!!! — Он… он не такой… — От услышанного буквально растерялся. Всё внутри меня сжалось. Хотелось заплакать: от стыда за своё поведение — снова довёл самого близкого и родного человека до крайности, а ещё из-за того, что моя собственная мать так несправедлива по отношению к моему близкому и любимому человеку. Я разрывался на части: сыновий долг вопил о том, что я должен уступить, покаяться, вымаливать прощение, но одновременно с ним сердце не давало этого сделать и мозг в этом помогал, выдавая из глубин подсознания образ Тараса — то, как он решительно отстаивал мою честь, как рисковал ради меня жизнью, как заботился обо мне. Нет, я не предам ни его, ни себя! Не предам нашу любовь. Я верю, что она самая что ни на есть настоящая и истинная. От дальнейшей эскалации конфликта меня спас папа́ — во входной двери щёлкнул замок. — Отлично! — зло произнесла мама́. — Пусть с тобой отец разговаривает. Это его вина, что он потакал тебе и разрешал общаться с Петуховым. Да, и ты наказан! — Она вышла, сильно хлопнув дверью. Из коридора я услышал оторопевший возглас отца: «Марго, что опять случилось?!». В ответ она лишь сказала, а скорее приказала: «Надо поговорить». Я остался один переваривать произошедшее. На меня тут же разом всё навалилось и слёзы брызнули неудержимым потоком. Как я ни старался, но остановить их не мог. Спустя какое-то время смог совладать с собой и успокоиться. А потом… Потом, по всей видимости, вместе со слезами из меня вышла не только горечь от обиды на несправедливость со стороны мама́, и не столько по отношению ко мне, сколько по отношению к Тарасу, но ещё и остатки моего разума. Я просто взял дедушкину виолончель, быстро обулся и тихо вышел из дома… Воистину, этот день стал судьбоносным… Жаль, не в том плане, в котором я надеялся. Уже спустившись на первый этаж и практически выйдя из подъезда, захотел вернуться. Вернуться в надежде, что отец встанет на мою сторону, но я посмотрел на входную дверь квартиры, где раньше жил Тарас, и решительно открыл дверь наружу. Интересно, что теперь ждёт меня впереди? Может, я и делаю сейчас самую большую глупость в своей жизни, но впервые я решаю что-то сам… Сам!.. По дороге хотел позвонить Тарасу, чтобы не свалиться ему на ночь глядя как снег на голову, но, к сожалению, а может быть, и к счастью, вспомнил, что телефон остался в кармане пиджака. Удача (смешно сказать) была на моей стороне, поэтому в подъезд вошёл вместе с бабушкой, которая жила на втором этаже. Она узнала меня и без проблем пустила. Тарас открыл дверь. Он был крайне удивлён, а ещё больше обрадован моим появлением. Даже не спросив, почему я появился на его пороге в девятом часу вечера, просто затащил меня внутрь и стал целовать, развеивая тем самым все мои сомнения и страхи, залечивая мои душевные раны и даря чувство защищённости от всех невзгод.