Всё, что я заслужил — ненависть, всё, что я получил — любовь

Сначала Гарри не заметил, что начался дождь, а потом услышал, как мужчина, сидящий у окна подумал: «Опять этот проклятый ливень», и ему пришлось повернуть голову, чтобы убедиться в этом самостоятельно. Луи взял себе латте без сахара, зато обильно сдобрил его молочком, а Гарри, сам не зная зачем, попросил себе карамельный сироп, хотя ему не хотелось ни сладкого, ни кофе, ни сидеть в этом проклятом кафе. Настроение упало до отметки «хуже некуда», впрочем, для Стайлса это было перманентное состояние, словно кто-то наклеил ему на лоб дурацкий стикер. Он уже попытался вспомнить, когда в последний раз искренне улыбался, как вдруг поймал раздраженную мысль женщины у стойки о поломанном каблуке, и сбился. Досада. «И почему у него всё время такое отсутствующее лицо? – подумал Луи и сделал неосторожный глоток кофе. – Пиздец, горячо!». – Потому что у меня голова раскалывается от всех этих мыслей, – ответил Гарри, чувствуя, как злоба начинает гудеть в висках, как разбуженная весной муха. – И, черт, от кофе валит пар, конечно, он горячий. Ты раскаленную сковородку тоже голой рукой трогаешь или всё-таки иногда блещешь интеллектом? – Хватит лезть в мою голову, – огрызнулся Луи, недовольно сморщив свой маленький «кошачий» нос. – Я не лезу, – вздохнул Гарри, еще больше раздражаясь из-за его досады. Недовольство Луи сверлило его, точно назойливая дрель. Он знал, что говорить бесполезно, но всё равно произнес это вслух, не надеясь ни на что: – Оно само. Всё, что Луи мог сделать — пожать своими маленькими, словно горошинки, плечами. Он ему не верил, никогда не верил. Ему всегда казалось, что это крутая суперсила, которой Гарри пользуется, когда ему хочется, да и подслушивать чужие мысли — довольно круто. Не красиво. Не этично. Но круто, потому что больше так никто не может. О том, что слышать одновременно человек двадцать, может быть несколько утомительно, Гарри заикался не раз, но Луи так и не смог это понять. Он просто не представлял себе, что это такое. В его голове всё выглядело простым, словно детская мозаика из трех кусочков, и Гарри сто раз приказывал себе перестать раздражаться на Луи и других ребят из их компании, но это было сложнее, чем он думал. «А ведь я просил его не встречаться в людных местах», – подумал Гарри с тоской, и его голова снова начала гудеть, когда еще несколько человек заметили ливень за окном. Дождь часто вызывал раздражение у людей, сколь бы они не утверждали, что любят осенне-весенние грозы. – Ты стал совсем вялым, – произнес Луи, кажется, пытаясь придать своему голосу невразумительное сочувствие. «И всех это бесит», – добавил он про себя и с опаской взглянул на Гарри, вовремя вспоминая, что рядом с ним нужно быть осторожным. Это буквально сквозило в мыслях его знакомых. «Будь осторожен, он в твоей голове, он роется там прямо сейчас, он узнает, да, он узнает, нет-нет-нет, не думай, прекрати, боже, Стайлс, убирайся из моей головы!». Как будто Гарри очень хотел узнать, что за тайные делишки они проворачивают в тайне от своих близких, что пытаются скрыть даже от самих себя. Он жил бы куда спокойнее, если бы не знал, что все вокруг лгут с такой же регулярностью, как вдыхают кислород. Нужно было идти на уступки. Терять друзей не хотелось — его и так едва терпели, и за это следовало быть благодарным, потому что даже такой жалкий социум являлся чем-то необходимым. Стайлс сосчитал про себя до десяти и сделал вид, будто очень увлечен мыслью мужчины за соседним столом, никак не реагируя на мысленную реплику друга, так что Томлинсон даже выдохнул. – Наверное, мне пора в отпуск, – сказал Стайлс, пытаясь звучать убедительно. – На месяц или два. В идеале: на всю жизнь, на необитаемый остров, где не будет других людей и их мелких страстей, но это была сладкая, словно банановый шейк, утопия. В мыслях Луи проскользнуло облегчение. Месяц или два никто не будет раздражать своей кислой миной и читать тайные мысли, которые никак не скроешь. Его также немного кольнуло чувство вины, слишком поверхностное, чтобы принести Гарри облегчение. У него совсем испортилось настроение. Что они о себе думают? Это как раз понятно. Все они думают, что имеют хоть какую-то ценность в глазах друг друга. Одинаковые. Настолько, что становится горько. Гарри перепутал бы их всех, если бы выдернул из каждого по рандомной мысли. – Приятно пообщались, но мне пора, – быстро сказал он и встал из-за стола. Хотелось убраться из этого пресыщенного людишками кафе как можно скорее. И, по возможности, вдоволь позлиться на Луи дома, потому что последние месяцы все их встречи были слишком болезненными. «Я сам во всём виноват», – подумал Гарри, и в горле заскребло гвоздями, словно он проглотил что-то горькое. Чувство вины на вкус напоминало комок слизи. – Мы только встретились, – быстро сказал Луи, отъезжая назад на стуле, будто в попытке остановить, хотя в его голове можно было прочитать раздраженную мысль о том, что Гарри просто самодур. От злости у Гарри вспухли десны. Он даже потрогал их языком, точно подозревал, что мешки под ними могли увеличиться в размерах, и, не сдержав свое раздражение, скрежетнул стулом по кафельной плитке, задвигая его на место. Бежать отсюда, пока все эти мысли не порвали его на части. «Я оплатил аренду за этот месяц? Она становится больше и больше». «Эта диета делает меня еще толще, я похожа на перекормленного поросенка...». «Почему она всё время всё усложняет? Бутылка пива никого не сделает алкоголиком». «Давно пора это прекратить, он мне даже не нравится». «Я промокну под этим ливнем, и никто не заметит». «Родители ненавидят меня. Всегда ненавидели». Слишком людно. Слишком тесно. Слишком большая концентрация мыслей для такого маленького помещения. И духота. Духота хуже всего, потому что в такие моменты Стайлсу кажется, словно мысли — это что-то вещественное. Он чуть не пошатнулся. Новая порция мыслей хлынула волной. – Разве тебе не нужно будет возвращаться на работу за документами? – спросил Гарри слишком спокойным голосом. – Лучше вернись скорее, пока офис не закрыли. Вряд ли охранник пустит тебя в третий раз. – Ты просто невозможен, – сказал Луи. Когда он злился, у Гарри кружилась голова. Маленькие въедливые мыслишки, такие же, как сам Томлинсон. Острые, точно иголки у дикобраза. – Ты что-нибудь знаешь о личном пространстве? – Больше, чем ты думаешь, – бросил Гарри, поспешно вываливая наличные на деревянную крышку стола. – Расплатись за меня. «Как будто я хочу это слышать! Как будто мне приятно знать, что ты на самом деле обо мне думаешь, Томлинсон!». Выйдя из кафе, Гарри сразу попал под ливень, медленно пропитывающий его одежду тяжестью воды. Холодный, промозглый... самый обыкновенный ливень. Мысли окружающих были почти полностью заняты дождем, поэтому Стайлс почти отвлекся. В синхронности чужих дум он мог выделить местечко и для себя. Такое приходит лишь с годами. Сперва Стайлсу казалось, будто он умеет мыслить самостоятельно. Как будто он не объяснял Луи тысячи раз, что не может это контролировать. Ему самому неприятно лезть в чужие головы. Столько тайн, которые Стайлс не хотел бы знать, столько лжи, которую он невольно обличал, а когда молчал, чувствовал себя подсобником. Ужасная участь, и ни одной души, что могла бы помочь ему. Облегчить страдания. Задумавшись, Гарри налетел на прохожего, в ком почти сразу узнал Найла. Найл Хоран. Парень, который был на всех вечеринках, куда его приглашал Томлинсон. Мистер Я-улыбаюсь-без-причины. Так его Стайлс прозвал про себя, и кличка, в общем-то, ему подходила. – Ай! – воскликнул Хоран, отпрыгнув, и чуть не угодил в большую лужу. – Ой, Гарри, рад тебя видеть! Гарри прищурился и внезапно обнаружил, что Найл действительно рад. Более того, лужи ассоциировались у него с ламантинами, и это, по непонятной причине, веселило улыбчивого мсье еще больше. «Как странно, – подумал Гарри, не замечая, как холодные пальцы дождя забрались к нему под одежду. – Обычно мне никто не рад, даже те, кто не знает». – Привет, – наконец, произнес Стайлс с большим опозданием. «Простудится», – поймал он мысль Найла, заботливую такую, не раздраженную. – А у меня машина там, за углом, – произнес Хоран, махнув головой куда-то в сторону, где должен был прятаться его теплый автомобиль. – Всё нормально, я не особо болезненный, – пожал плечами Гарри, чувствуя, что с минуты на минуту начнет дрожать или стучать зубами. – Жаль, – к его удивлению, откликнулся Хоран. Его обычно лохматая прическа теперь стекла по лицу, но это нисколько не портило миролюбивое лицо. – Мне нравится с тобой разговаривать. «Ему что, никто не сказал?» – задался вопросом Гарри, но в голове Найла была убийственная чистота, и ни одна подозрительная мысль так и не проскользнула в не затуманенном сознании. Он ждал ответной реплики, как бейсболист ждет подачи. – Ну, может быть, – произнес Гарри вслух. – Если это не сильно тебя затруднит. Он не знал, почему именно согласился — дождь разогнал людей, точно кий бильярдные шары, и Гарри мог бы добраться до дома, не столкнувшись ни с одной мыслью, а сейчас обрек себя на сидение в машине с посторонним человеком, чьи назойливые думы могли бы вывести его из себя. Впрочем, ответ был дан, поэтому Стайлсу оставалось лишь следовать за человеком-улыбкой. Они быстро доковыляли до машины, Найл расторопно включил печку, повернул колесико музыкального центра, и его голову заполнила музыка. Гармония музыкальных инструментов и вокала. «Какое облегчение», – подумал Гарри, понимая, что не слышит ни единой мысли в голове внезапного приятеля. Он знал, что они едут к Найлу домой, прочитал это в его голове, как только Хоран сел за руль, но сейчас, когда ему было так уютно на пассажирском кресле, Стайлс почти не волновался по этому поводу. Ему редко удавалось послушать музыку в компании, чтобы никто не перебивал её своими досужими рассуждениями про себя. В машине Гарри согрелся настолько, что даже задремал. Он никогда не спал при посторонних людях, уж очень назойливые у них были мысли, и проще было спать под выстрелы, чем под их аккомпанемент, однако Найл то ли ни о чем не думал (что было бы весьма странно), то ли подпевал про себя песне, никак не вмешиваясь в происходящее другим способом. – Приехали, – Найл мягко тронул его за плечо, и Гарри живо открыл глаза, словно только и ждал возможности проснуться. – Оно само, – машинально проговорил Стайлс и вжался в кресло, увидев лицо Хорана совсем близко. – Как само, это я тебя привез, – улыбнулся Хоран и заботливо щелкнул его ремнем. – Пойдем, одежда у тебя еще мокрая. Гарри выдохнул, прочищая легкие, и выскользнул из машины, следуя за Найлом по не очень мокрым островкам на асфальте. Дома у него он был впервые, и поэтому не стеснялся озираться. Всё-таки Найл был общительным человеком, и Гарри не тешил себя иллюзией, что они еще раз пересекутся один на один. Мысль вызвала у Стайлса невольную досаду, хотя он не так хорошо знал Найла, чтобы о чем-то жалеть. Хоран бросил рабочую сумку на пол и провел его в большую комнату, где стоял удобный диван с кучей подушек. Убранство в квартире было вполне обычным. Большой телевизор, какие-то кубки, вполне стандартная мебель приятных цветов. Стайлс не увидел ничего лишнего, даже оценил книжный шкаф с книгами про разные исторические события и устройство других государств. «Ты полон сюрпризов, правда?» – подумал Гарри. – Сейчас принесу тебе одежду, – сказал Найл, на мгновение останавливаясь в центре комнаты. «Куда же я дел теплые вещи?» – рассеянно подумал он. – Не нужно беспокоиться, – начал было Гарри, но Найл только отмахнулся. По его мыслям было понятно, что происходящее ему не в тягость, так что Стайлс немного успокоился, продолжая озираться в гостиной. Появился Хоран буквально через минуту с кипой домашней одежды, чтобы Стайлс мог одеться в самые удобные вещи. Сейчас его голова была забита сугубо практической информацией, и это никак не раздражало. – Ты высокий, поэтому, наверное, будет коротко, – сказал Хоран, и его мысли всё еще были спокойными и дружелюбными. – Ну, и в ширь будет болтаться. Ничего? «От него булочками пахнет». – Спасибо, – просто сказал Гарри, принимая одежду из его рук. Облачившись в сухое, Стайлс снова почувствовал себя лучше, словно внезапно оказался в уютном убежище. Ему было тепло, кровь уже начала циркулировать по венам и капиллярам, приятно пощипывая. Найл поменял только свитер, отметив про себя, что колючий он только на вид, брюки у него подсохли в машине. «А ему идет больше, чем мне», – подумал Хоран, и Стайлс уже начал чувствовать легкое жжение, когда Найл вдруг произнес это же вслух. – Что, прости, ты сказал? – спросил Гарри, чувствуя себя сбитым с толку. Ему казалось, по логике это должна быть завистливая мысль, что-то, что он не скажет вслух, но Хоран лишь улыбнулся, и произнесенная про себя реплика выглядела положительной, когда он озвучивал её. И чувствовалась так же. – Я сказал, что тебе идет больше, чем мне, – ответил Найл, награждая его честным спокойствием. Сейчас его глаза были больше серыми, чем голубыми. – Англичане любят чай, да? – Не все, но я сегодня чуть не захлебнулся в океане горького кофе, так что не откажусь от классики, – протянул Гарри. Найл рассмеялся. У него тоже морщился нос, но совсем не как у Луи. Гарри вообще не думал о нем в эту минуту. – Почему ты всегда такой забавный? – спросил Найл, когда его легкие устали. Смешинки всё еще бегали в глазах и по краям растянутых в улыбке губ. Гарри почувствовал, что краснеет. Кровь действительно прилила к щекам, и вовсе не потому что его уличили в том, что он влез в чужую голову и не в свое дело. То, что сказал Найл, напоминало искренний комплимент. «Проклятье, как он это делает? – подумал было Гарри, но потом просто пожал плечами, словно этого было достаточно. – Уже через полчаса он поймет, что я за человек». Через полчаса он не понял, зато Гарри выяснил, что рассмешить Найла может, что угодно. Во время первых нескольких встреч он этого не замечал — они были в компании, и Гарри всё время сбивался на чужие мысли, что сверлили его без конца. Люди, даже не зная о его способности, всегда были уверены, что он подозрительный и надменный тип, и их мысли выбивали Стайлса из колеи. С одной стороны, ему не было никакого дела до мнения окружающих. С другой, он чувствовал себя униженным, когда понимал, что его знакомые относятся друг к другу на порядок теплее, а его считают надменным, просто потому что у него такое лицо. Какое именно лицо Стайлс долго выяснял перед зеркалом, но так и не понял. Он просто не мог отыгрывать фальшивые эмоции, когда внутри всё рушилось. – В последнее время тебя не видно, – сказал Найл, когда они допивали третью кружку восхитительного чая с какой-то ароматной отдушкой – Я спрашивал про тебя у Лиама, но он сказал, что ты вряд ли появишься на следующем уик-энде. – Я не самый желанный гость во время дружеских посиделок, – ответил Гарри осторожно. Найл казался ему приятным, и грубить совсем не хотелось. – Почему? – искренне удивился Найл. Глаза у него округлялись смешно, напоминая два маленьких блюдечка. – С тобой так здорово. Он не придавал этому особого значения, но всё равно наделил свою реплику особой нежностью. С подобным Стайлс еще не сталкивался. Никто не считал нужным с ним миндальничать — только из вежливости, но в такие моменты мысли у его собеседников были не самые радужные. Гарри выдохнул. – Вообще я сам не очень люблю большие компании, – предусмотрительно проговорил он, стараясь не выглядеть букой. В голове Найла он всё еще был приятным собеседником, и Гарри почему-то подумал, что у него есть шанс остаться таким в его глазах, если приложить немного усилий. – Слишком шумно. – Тогда почему не видеться так, один на один? – полюбопытствовал Хоран. – Здесь ведь не очень шумно? – О, я... «А вот было бы здорово...», – вдруг отчетливо вспыхнуло в голове Найла, и Гарри удивленно моргнул, как если бы в глаза угодила пылинка. – Не хочешь в кино сходить? – спросил Хоран, перебивая свою мысль. – Хочу, – моментально согласился Гарри, пристально рассматривая просветлевшее лицо Найла. Его желание посмотреть кино вместе чуть не ослепило Стайлса, и это было тепло и очень... искренне. Как будто Хоран действительно мог представить себе приятное времяпровождение с ним. С тем, кого Луи звал занудой каждый раз, когда речь заходила о нем. Желудок Стайлса вдруг неприятно сжался. – Нет, нет, я не смогу, – виновато проговорил он, погасив улыбку Найла. – Прости. На миг, буквально на одно мгновение, Гарри забыл, что в кинотеатре будет еще человек сто (особенно, если сеанс вечерний), и он будет слышать мысль каждого. Всё в его мыслях было взято из головы Найла, а Хоран представлял лишь тихий зал, и его руку на соседнем подлокотнике да ведерко попкорна, политого маслом. Чужие мысли не могли вторгнуться в его сознание. В его фантазии, на удивление, было тихо и мило. Стайлса невольно скрючило. Мысли Найла стали очень грустными, словно Гарри обидел его отказом, и Стайлс взглянул на него с невольным удивлением. Он сам был бы рад, если бы подобный ему субъект не смог пойти в кино, и не понимал причину таких ярких эмоций. Хоран был очень положительным. Слишком положительным на фоне других людей. Обычно посторонние провоцировали вспышки гнева. – Дело во мне или в кинотеатре? – проницательно спросил он. – В кинотеатре, – моментально отозвался Гарри, не понимая, почему отвечает так. Другому человеку он бы сказал, что ему просто всё это обрыдло, что он устал, что это даже не его дело. У него не было бы сил отвечать искренне и отвечать в принципе. Он бы закрыл глаза и с радостью огрызнулся, вываливая весь свой словарный запас на невольного слушателя. Он бы окунул собеседника в пучину своей боли, потому что плавать в ней один уже не мог. Пожалуй, Найл такого не заслуживал. «Ты знаешь его от силы день, не считая пары дурацких вечеринок, на которых вы даже не общались. Что ты себе вообразил?» – испуганно подумал Гарри. Собственная мягкость измельчала его внутренности, точно миксер нежную мякоть тропических фруктов. – Приезжай ко мне в пятницу, – вновь опередил свои мысли Найл. – Купим что-нибудь на нетфликсе. Как кинотеатр, только здесь, на диване. – Блеск, – произнес Гарри, чувствуя заметное облегчение — свое и Найла. Он думал, весь смысл в кинотеатре, культуре посещения кинозала, желании выбраться куда-то, за пределы рутины и быта, но, оказалось, нужно всего лишь смотреть что-то вместе, вместе смеяться и делиться эмоциями. – Спасибо. – За что ты меня благодаришь? – улыбнулся Найл, кажется, увлекаясь какой-то приятной мыслью, но его взгляд случайно упал на часы. «Час поздний, а я забыл угостить гостя ужином, – подумал он, заметно нахмурившись. Сладкая мысль куда-то упорхнула, всё в голове стало очень деловым и серьезным, моментально раскладываясь по ящичкам. – Интересно, у меня есть что-то в холодильнике, что можно быстро согреть?». – Слушай, – начал было он, взглянув на гостя, но Гарри уже встал со стула. «Ты не можешь причинять ему столько неудобств, если не хочешь, чтобы он возненавидел тебя», – машинально подумал Стайлс. – Рад бы задержаться, но мне завтра рано на работу, а еще до дома доехать... Увидимся в пятницу. В сознании Найла снова проскользнуло удивление, но он дружелюбно проводил его до двери. Прощание показалось Гарри очень теплым, и Стайлс не смог различить ничего похожего на фальшь. Найл был рад, но не прощанию, а проведенному в его компании вечеру, словно Гарри был на редкость приятным собеседником. Для Стайлса в последнее время подобное было невероятным. Ни Гарри, ни Найл не заметили, что Стайлс ушел в вещах хозяина дома, а когда это обнаружилось, оставалось лишь посмеяться. Гарри изумился своей рассеянности, Найл отправил ему сообщение: «Как это похоже на меня». Наверное, Луи очень удивился и даже ужаснулся, когда Найл попросил у него номер Гарри, однако Стайлс никаких нареканий от друга не получил, и вообще старался сосредоточиться на положительных моментах прошедшей встречи. Их было больше, чем он предполагал. Вопреки своему предвзятому отношению к подобным встречам Гарри с нетерпением ждал пятницы, словно он был маленьким ребенком и знал, что на выходные в город приедет цирк с клоунами, акробатами и дикими животными. Его даже не слишком раздражали бестолковые мысли коллег по работе, загустевшие, словно остатки трехдневного супа, а единожды столкнувшись с Луи, он даже не стал выяснять отношения, когда Томлинсон про себя оскорбился его поведению в кафе. Гарри на удивление крепко пожал ему руку, рассеянно улыбнулся и, насвистывая, удалился, оставляя Луи наедине со своим удивлением. Стайлс всё пытался представить, как всё случится, и какие мысли он услышит, пока они будут смотреть фильм, а в итоге просто начал мечтать о чем-то, как будто затея и впрямь была хорошей. По крайней мере, Найл точно хотел его видеть, потому что дважды написал ему на неделе, активно шлепая смайликами в конце предложений, напоминая о встрече и намекая, что соскочить не удастся. И, пусть Гарри и не слышал его мыслей в тот момент, а также не совсем понимал, в чем смысл эмоджи с высунутым языком, он направлялся домой к Найлу с чувством уверенности: сегодня ему точно рады. Как бы ни закончился вечер, рассорятся они или разочаруются в друг друге, по крайней мере сейчас его считают приятным собеседником, а это уже много. – Привет, – Найл выглянул за дверь с бутылкой холодного пива в руках, словно до его прихода находился в движении, как заведенная игрушка. По мыслям Найла Гарри понял, что пиво стояло в ведерке со льдом. Способ охлаждения казался необычным, но Стайлс, чувствуя расположение к себе, был готов счесть это милой причудой. – Ты как раз вовремя. – Давай возьму, холодное же, – сказал Гарри, расторопно выхватывая пиво. – Ты меня просто спас, – ответил Хоран и пропустил его внутрь, останавливаясь, чтобы закрыть дверь на ключ, отрезая их от враждебного мира. – Рука чуть не заледенела. Гарри улыбнулся. Мысли Найла были исключительно положительными: его радовала встреча, радовала улыбка гостя, радовала перспектива просмотра фильма и охлажденное пиво, купленное со скидкой в тридцать процентов, тоже радовало. Стайлс понятия не имел, как можно радоваться таким простым и очевидным вещам, но невольно заразился каждой мыслью. Если бы все люди были такими, как Найл, чтение мыслей не причиняло бы столько боли. Сперва это сбивало с толку. Гарри помнил себя маленьким ребенком, ползающим по полу с кучей разноцветных игрушек, и вокруг него всегда были взрослые, тесно окружающие его кольцом мыслей. Много личного, странного, сбивающего с толку, но Гарри соврал бы, если бы сказал, что его это развратило или испортило. Он многое не понимал, да и охватить больше, чем мысль двух-трех людей не мог. Оказалось, это время можно было назвать счастливым. Чем дальше он рос, тем сложнее становилось. Получалось, что в зоопарк они не пошли, потому что мама устала, а не потому что они с сестрой разбросали игрушки и забыли их убрать, но вслух, конечно, об этом никто не говорил. Дружелюбный сосед, машущий им с соседней площадки, на самом деле не очень любил их за красивый автомобиль и новую дверь. Учительница в младшей школе терпеть не могла, когда липкие ручонки детей обнимали её, но всегда деланно удивлялась, когда Гарри обходил её стороной. Он встретился с ложью, и она была отвратительна. В пубертатный период Стайлс столкнулся с самой отвратительной вещью в своей жизни. Его развивающийся организм вдруг решил, что будет забавно, если Гарри теперь сможет охватывать все мысли в просторной классной комнате. Сидя на уроке и пытаясь сосредоточиться на том, что говорит учитель, он лишь лавировал среди чужих эротических фантазий и неумелых представлений о геометрии. Старшие классы он провел с ужасной головной болью и ненавистью ко всему сущему. Чем старше становился Гарри, тем больше мыслей одновременно он мог улавливать. Луи, с которым он на тот момент уже познакомился, называл это «развитием способностей», а сам Стайлс — «мучением». Он хотел бы научиться не слышать эти мысли вместо увеличения радиуса и восторги по этому поводу не разделял. Гарри лишь практиковался. Но чем больше он пытался сбежать от этой способности, тем сильнее она становилась. Пришлось смириться. Постепенно он стал нелюдимым, завел привычку отвечать прямо на мысли собеседника, а когда ловил кого-то на лжи, сладко упивался моментом своей правоты. Он стал олицетворением фразы: «лучшая защита — нападение». Это, конечно, вскоре наскучило, но репутация скандалиста и проныры следовала за ним хвостом. Луи заявил, что сила вскружила ему голову, Гарри посоветовал ему признаться хотя бы себе, что он смотрит на мужские задницы. Диалог вышел скомканным, Гарри покинул место встречи с мрачным удовлетворением на лице. Гремящий грамотно поставленным звуком фильм Гарри почти не интересовал, несмотря на то, что хозяин дома постарался выбрать достойную кинокартину. Хоран доверял именитым критикам больше, чем себе, даже если они не очень лестно отзывались о его любимых фильмах и прокатывались по ним всем своим словарным запасом. Вечер становился всё теплее. Он прислушивался к мыслям Найла и улавливал смутную радость. Немного сумбурную, но довольно честную. – А здорово было, – Найл растянулся на диване почти всем телом, и его голова невольно опустилась на плечо Гарри. Волосы слегка мазнули Стайлса по щеке. Ему было очень уютно, и Гарри не решился пошевелиться, хотя конечности немного затекли, пока он сидел. Когда он повернул лицо, оно оказалось слишком близко. – Ты такой задумчивый. – Я просто... у меня иногда так бывает, – уклончиво проговорил Стайлс. Ему хотелось избежать прямой взгляд этих простых и честных глаз. В них не было ничего такого, самые обычные глаза с недостатком меланина, но почему-то сейчас Гарри было тяжело в них смотреть. Может, потому что он игнорировал фильм, подслушивая мысли Найла, может, потому что он был плохим человеком, и Хоран заслуживал более позитивного собеседника. – Про тебя говорят странные вещи, – сказал Найл. Он не думал об этом весь вечер, — иначе Гарри бы это заметил — вспомнил так внезапно, что Стайлс даже не понял, как появилась эта мысль. Все пакости, что Найлу про него рассказали, сразу накрыли Гарри с головой, несмотря на то, что Хоран честно открестился от них. Он не собирался ненавидеть кого-то заочно, и Гарри подумал, что Найл, вероятно, в первый раз не прав. – Всё, что про меня говорят, правда, – Гарри посмотрел вперед себя. – Что ты грубый, назойливый и бестактный, всё время всем недоволен и знаешь чужие тайны? – спросил Найл, рассмеявшись. Гарри впервые встречал человека, который умел смеяться даже мысленно. – В каком-то смысле, – согласился Гарри, взглянув на Найла искоса. Обычно ему хватало мыслей, а сейчас хотелось видеть, что происходит с лицом. Сейчас на лице Хорана было легкое смятение. – Просто меня всё бесит. Обычно. Найл бесцеремонно навалился щекой на его плечо, совсем бестактно врываясь в личное пространство Гарри. – Мне нравится думать, что у тебя есть на то причины, – заметил он. «Тебе и правда нравится», – подумал Гарри, в который раз поймав себя на удивлении. Впрочем, вечер проходил слишком замечательно, и Гарри просто позволил происходящему увлечь его. В этот раз — Луи посмеялся бы над ним — он действительно хотел знать, что происходит в голове у Найла, однако слова и мысли Хорана были настолько синхронными, что Гарри становилось жутко. Это была приятная жуть, как смотреть триллер, когда тебе пять, и быть в полном восторге от происходящего. Фильмы Гарри всегда предпочитал смотреть один, чтобы не отвлекаться на чужие мысли, но в этот раз он напротив хотел узнать побольше о Найле. С одной стороны, кино отвлекало Стайлса, с другой, чем дольше шел фильм, тем незаметнее он мог блуждать по разуму Хорана, выуживая рассеянные ассоциации и воспоминания. Он не понимал, почему они разговаривают, как старые приятели. Найл об этом не задумывался, значит, и ему не следовало, но Гарри всё ждал, когда в сознании Хорана промелькнет что-то гадкое и враждебное. Ему словно хотелось разочароваться, пусть он и понимал, как глупо ожидать подобное вместо того, чтобы радоваться. Ночь снова подкралась незаметно. Гарри не думал о часах, пока их циферблат не врезался в его глаза. В голове Найла было смятение — он не хотел, чтобы Стайлс уходил, однако Гарри понимал, что не может остаться. На прощание он очень хотел поцеловать Найла в щеку, а Хоран, пусть и не думал ни о чем таком, очень удобно её подставил. Паузы хватило, чтобы они оба почувствовали себя неловко, а потом Найл вдруг протянул руки для объятия, и несколько секунд полнейшей тишины были мягкими, словно самое пушистое облако. Хоран ни о чем не думал. И Стайлс не думал о том, что Хоран ни о чем не думал. В этом и была вся суть происходящего: не думать о том, чтобы не думать, а не думать по настоящему. Гарри думал, что теперь всё закончится. В его душе смешались злость и радость. Он был до тошноты доволен, что его робкие мечты рушились, словно непрочное карточное сооружение, ему нравилось осознавать свою правоту: ничего не могло получиться. Ни дружбы, ни приятельских встреч, ни того, что следует за несостоявшимися поцелуями в щеку. Ему хотелось впитать это унижение, чтобы в следующий раз, когда ему повстречается похожий Найл, сразу бежать от него и его доброты. «О чем ты? – думал Гарри, рассеянно глядя в окно на работе. – Ты за всю жизнь впервые встретил одного такого Найла. Второго не будет». Мысль хотела закрепиться в его голове, и для прочности он облил себе брюки стаканом с кофе. К счастью, он был не горячим, поэтому Стайлс лишь с досадой посмотрел на свои брюки, вдоволь наслушался мыслей коллег, которых происшествие развеселило, и вышел в туалет, чтобы застирать пятно. Когда он вернулся, на столе лежала записка от начальника, — как он смел исчезнуть на полчаса? — а телефон горел непрочитанным сообщением от Найла. Его позвали на прогулку. Стайлс с радостью рассердился: и это после того, как он объяснил Хорану, что терпеть не может места скопления народа! Мало чем он отличается от его прежних знакомых, от Луи и тех, кто в тайне насмехается над его «причудой». Вцепиться в эту мысль было так приятно, разочарование казалось таким упоительным, как град пота после пробежки. Второе сообщение опустило его на самое дно: Найл предлагал гулять по его участку, ближе к вечеру, когда соседи точно будут прятаться по домам. Приготовившись отказать, Гарри вдруг обнаружил, что набирает: «да, да, конечно, да», и чуть не разбил экран об стол. К его столу подошел начальник, и Гарри не без раздражения услышал: «Я и так тебя едва терплю, а ты еще и в телефоне ковыряешься в разгар рабочего дня. Как же мне тебя уволить, мелкий ты говнюк?». – Можете дать мне задание, попросить оставить на столе, прогнать его через шредер, когда я уйду, и сказать, что ничего не видели, – сказал Гарри, отвлекаясь от телефона. – Что? – переспросил шеф. – Подсказываю, как меня уволить, – ответил Гарри, отправляя сообщение. Мысли начальника с хрустом посыпались, смятение закрутилось, словно торнадо, настроение Гарри заметно улучшилось. Всегда бы так. Гарри знал, что поступает неверно, знал, что Найл, скорее всего, его осудит, если узнает, как он поступил с начальником, но так тяжело одернуть руку от пирожного, когда оно буквально просится в голодное жерло. Стайлс мог бы сказать: «Он первый начал». Он мог бы сказать: «Этот тип возненавидел меня с первой минуты, я не успел даже сказать ему «Здравствуйте, меня зовут Гарри Стайлс»». Гарри мог бы сказать: «Я слышал каждую его мысль, он и сам не такой уж порядочный». Мог бы, но не стал. Вместо этого он согласился на «прогулку» и насладился ей, ни разу не вспомнив ни об одной из своих проблем тем вечером. Они жарили мясо и сидели на заднем дворе, пока звездное небо не превратилось в оранжево-голубую палитру, пока сверчки не погрузили улицу в тишину. А потом Гарри вдруг обнаружил, что сам пригласил Найла в гости. Сперва он разозлился на себя, потому что, чем дальше они заходили, тем больше Гарри боялся показать Найлу свое «истинное лицо». Больше всего Гарри ненавидел ложь, и тем больнее было осознавать, что самый большой лжец в любой комнате — он сам. Сперва Гарри не хотел сближаться с Найлом — зачем друзья, зачем люди, от них лишь боль, а теперь так боялся потерять эту светлую ниточку, что его трясло. Тем не менее, Найл уже согласился, и Гарри не мог внезапно сказать ему: «Я уезжаю по делам, прости меня». Скорее всего, Хоран бы отнесся с пониманием, а потом ему стало бы больно, потому что Найл хорошо понимал его, с первой минуты. – У тебя интересный дом, – сказал Найл, осматриваясь в его квартире с таким же интересом, как и жил. Гарри запустил его в апартаменты, словно котенка, позволил принюхаться и исследовать пространство, осторожно приминая всё лапками. Вообще-то Найл не был похож на котенка — больше на располневшего кота, много повидавшего на свете, или умиротворенную прогулкой лошадь, но Стайлс не пожелал бы лучшего гостя. Он знал, что нашел эталон собеседника и человека, которого хотелось бы звать другом. – Ты про звукоизоляцию? – переспросил он, пытаясь понять, что у Найла в голове, а в голове были лишь эмоции — ему нравилось, как выглядят комнаты. – Я не очень люблю шум, и мне редко удается побыть в тишине. Беру от жизни всё, – усмехнулся Гарри, маскируя смущение. – Ничего, что я всё время болтаю? – спросил Найл, остановившись. Гарри медленно пожевал губы. Любопытство Найла подавило острое беспокойство, особенно когда он вспомнил слова Луи. Гарри почувствовал невидимые иголки сомнения. Бедный Найл! Подобные мысли были для него непривычными, поэтому жгли не хуже бытовых химикатов. «Ах, Луи, – рассердился Гарри, не зная, что бы скомкать в руках. – Спасибо, что продолжаешь всем рассказывать, какой я скверный тип». – Пожалуй, я хотел бы, чтобы ты говорил еще больше. В мыслях Найла можно было отчетливо прочитать смущение, а Гарри было так тяжело остановиться. Смущение Найла ему понравилось. Оно было... иным. Когда он смущал людей, поймав их на лжи или затронув неприятную тему, это было обычное злорадство. Не такое сладкое, как желание узнать, насколько далеко ему можно зайти. – Обычно мне действительно тяжело слушать других людей, – добавил Гарри. – А с тобой по-другому. Найл медленно подошел к окну, поднял ставню вверх, сомневаясь, что ему можно, но он слишком нуждался в воздухе, и дрожащие губы не позволил бы ему спросить. В его голове звучало лишь: «Успокойся-успокойся-успокойся-успокойся», и желудок Стайлса невольно скрутило судорогой. – Я сказал лишнее? – спросил Гарри, подходя ближе. Обычно это его мало волновало. Он легко ругался с друзьями, потому что не чувствовал себя виноватым за то, что слышал их мысли. Или, напротив, чувство вины слишком жгло его в такие моменты, и Гарри специально делал еще хуже, чтобы с удовольствием ненавидеть себя. Пусть считают его подонком, они никогда не смогут презирать его сильнее, чем он сам презирает себя. В этом заключалась его сила. Настоящая сила, не та, о которой пылко мечтал Луи, завидуя его «удивительной» способности. Возможно, хуже этой силы не существовало на свете. Гарри хотел бы любить себя так же сильно, как он ненавидел себя, а в итоге лишь больше укатывал себя в отвращение. Гарри хотел любить кого-то так же сильно, как он ненавидел этот мир и всех (почти всех!), кто его населял. «Конечно, нет», – подумал Найл и заметно покачал головой, охлаждая лицо. – Нет. Конечно, нет, – проговорил он вслух, повернув голову в его сторону. – У меня день рождения скоро. Гарри внутренне напрягся. Он уже слышал мысли про его день рождения и про то, что Найл хочет его пригласить. Там были бы все их друзья, много естественного шума и музыки, бьющей по барабанным перепонкам с частотой ударов пульса. Море алкоголя. Пьяные мысли людей, что еще хуже, чем их обычные потуги размышлять. От отвращения Гарри чуть не вывернуло. – Старость приходит слишком внезапно, – сказал Гарри. – Жалко на это смотреть. Найл просто улыбнулся его подаче. Стайлс попытался представить, как много людей сочли бы эту шутку обидной. Наверное, он бы и сам рассердился. Он ненавидел слово «жалкий», потому что оно прилипло к нему, как второе имя. – Так ты не хотел бы прийти на праздник? – спросил Найл серьезнее. Он уже знал, что с Гарри лучше не начинать издалека. – Я знаю, ты ненавидишь сборища, особенно такие, но я бы постарался организовать всё так, чтобы тебе было комфортно. Я буду очень рад, если ты придешь. «Ты, конечно, будешь, – согласился Стайлс. – А другие — нет. Я испорчу тебе всё веселье своим присутствием». – Я буду занят, – сказал Гарри, пытаясь сделать лицо грустным. Менее грустным, чем его внутреннее состояние, потому что если бы кто-то мог заглянуть внутрь Гарри сейчас, то увидел бы бездну. «Я ведь не сказал, когда вечеринка», – подумал Найл. – Всю следующую неделю, – быстро добавил Стайлс, отворачиваясь от окна. – Просто сутки буду проводить на работе, включая выходные. Я недавно поспорил с шефом, и теперь на не очень хорошем счету. – Очень жаль, – посочувствовал ему Хоран. Впервые мысль Найла чуть не расколола его голову надвое. Желание увидеть Гарри на свой день рождение было слишком ярким, и ужасная негативная эмоция чересчур сильно резонировала с ней. Стайлс никогда не придавал особого значения дню своего появления на свет. Иногда ему не хотелось существовать — или чтобы перестали жить все остальные. Он не понимал этой радости... Но, пожалуй, был рад, что на свет появился такой человек, как Найл. – Прости, – только и сумел сказать он. Все остальные слова были бы слишком жалкими и лживыми. «Работа это очень важно, – подумал Найл, стараясь, кажется, мыслить позитивно, и выходило так скверно, что Гарри становилось всё хуже. – Если начальник не отпускает, с этим мало что можно сделать». Гарри качнул головой. Лучше бы Найл подумал, какой он мелкий паразит. Лучше бы его выбесили бесконечные тупые шуточки Стайлса, неуместно возникающие в любом диалоге. Лучше бы Хоран решил, что Гарри просто эгоист и проныра. Лучше бы Найл даже не пытался его оправдывать. – Ты отлично проведешь время, я тебе обещаю, – сказал Гарри, борясь с бурей в своей голове. – Луи не даст тебе скучать. – Ох, этот Луи, – улыбнулся Найл, вновь приходя ему на выручку. К пятнице Гарри ожидаемо извел себя и довел до белого каления всех, с кем ему пришлось видеться на той неделе. Он также случайно пересекся с Лиамом, и Пейн тоже говорил о вечеринке у Найла. В его мыслях читалось сомнение. Он тоже знал, что Гарри без спроса ковыряется в его голове, и это немного нервировало. Тем не менее, Лиам всегда был настроен к нему положительней всего. В отличие от Луи, который, на правах хорошего друга, считал, что можно думать о нем всякие пакости. Вечер пятницы прошел у Гарри смазано. Он почти решился расчехлить бутылку пива, но в итоге оставил её в холодильнике до лучших времен, а сам отважно вышел на улицу, где на него обрушились чужие мысли. Он чуть не сгорел заживо. Надо было сесть в машину, взять такси, хоть как-то ограничить круг взаимодействия с людьми, но Стайлс, как дурак, плелся по тротуару, сталкиваясь с каждой мыслью случайных прохожих. Он просто идиот, Луи был прав насчет него во всём. Из дома Найла доносились шум, музыка и волновые колебания посредственных мыслей, настолько обыденных, что становилось тошно, и Гарри почти одернул себя. Зачем он здесь? Почему? Никто не дал бы ему ответы на вопросы, даже если бы он позвонил на горячую линию. Оставалось лишь жать в звонок и тарабанить кулаком. Дверь отворил полупьяный Дэвид. «А что он тут..?» – подумал было Дэвид, но Гарри опередил его. – Найла позови. Позвать Найла он не успел и, похоже, даже не собирался. Хоран сам оттеснил гостя от двери, прогоняя его назад, и выглянул наружу, расплескивая вокруг себя любопытство. У него было хорошее настроение, как всегда, заразительное и до непонятного искреннее в своем проявлении. – Привет, Гарри, проходи, я сейчас налью тебе что-нибудь, – сказал Найл, приветливо улыбнувшись внезапному гостю. «Всё-таки пришел», – подумал он с облегчением, и его мысли пропитались чем-то приятным. – Пойдем, – Гарри решительно схватил Найла за запястье и вытащил наружу, захлопывая за ним дверь. – А как же..? – Хоран бросил быстрый взгляд в сторону дома и непонимающе посмотрел в глаза взъерошенного Стайлса. – Найдут, чем себя развлечь, – отрезал Гарри и повел Найла по улице, продолжая крепко держать его запястье. Мысли людей сбивали его с толку, хотя сейчас их было значительно меньше, чем час назад. Люди рассредоточились по барам и кабакам, и Гарри был благодарен этой традиции. Развлекайтесь, где Вам захочется, оставьте улицы для тех, кто сегодня нуждается в тишине. Хоран купал его в своем удивлении, и в этом не было ничего раздражающего. Гарри сорвал его праздник, а он совсем не злился. Как так можно? Они добрались до высотки, где жил Гарри, поднялись вверх по лестнице, на крышу — Стайлс пнул дверь с такой силой, что она чуть не слетела с петель. Здесь Найл еще не был, но и показывать было абсолютно нечего. Пустота, лишь небольшая оградка, чтобы обделенные интеллектом люди не слетели с края крыши. Гарри не знал, почему пришел именно сюда: просто хотел немного свежего воздуха и покоя. И Найла рядом. – Тишина, – выдохнул Гарри, наконец, выпуская руку Найла из своей. На его запястье осталось красное пятно, не очень яркое, обещающее скоро сойти. Хоран всё еще не понимал, что они здесь делают, но и сам Стайлс не мог бы этого объяснить. – Извини, ничего тебе не купил. Не думал, что мы сегодня увидимся. – Неважно, – Найл пожал плечами, подбираясь к бортику крыши, чтобы посмотреть, как медленно зажигаются окошки. Его легкие вдруг сжала тоска, в голове появилось что-то смутное. – А мелкий у нас городишко, если отсюда смотреть. – Что за грустные мысли в день рождения? – спросил Гарри, рассматривая взъерошенный затылок. – Ничего такого, – ответил Хоран. Его голос звучал ниже, чем обычно, хотя он и так был не обделен хрипотцой, и сейчас Стайлс не видел его лица, хотя уже привык рассматривать его, когда они говорили. Приятная привычка. «Поцелуй меня», – подумал Найл. – Что ты сказал? – ошеломленно переспросил Гарри, и сердцебиение тут же участилось совершенно естественным образом. Проклятая тахикардия! – Ничего, – ответил Найл, кажется, впервые его обманывая. Гарри подошел ближе, слегка задевая его рукой. Они оба чуть не отшатнулись друг от друга, чувствуя одно и то же — как удар тока чуть не сбил их с ног. А вокруг ни молний, не грома, ничего такого, что предвещало бы эту внезапную вспышку электричества. И глаза с меланиновой недостаточностью всё еще избегали его лицо. «Поцелуй меня», – снова подумал Найл, теперь уже так болезненно, что Гарри не мог это игнорировать. – Не надо о таком просить, – произнес он вслух. – О чем? Найл, наконец, посмотрел на него с искренним недоумением, и Гарри притянул его за затылок, толком не понимая, зачем делает это. Ему хотелось. Да, хотелось, и кроме этого «хочу», он не чувствовал больше ничего. Пусть он потом пожалеет, пусть Найл пожалеет потом, если сейчас они хотели одного и того же, если в эту секунду мир решил подарить им синхронность, Гарри имел право воспользоваться этим. Он ни разу не был счастлив, так почему не мог получить эту секунду сейчас, когда человек, которого он хотел поцеловать, желал того же? Это было бы справедливо, это был бы единственный момент в его жизни, когда его радость не могла обернуться страшным провалом. Гарри впервые целовал человека, не чувствуя при этом желание сбежать. Не выслушивая чьи-то мысли, сбивающие с толку. Найлу просто было хорошо, и для этого ему не нужно было смаковать этот момент в голове. – Разве я просил? – растерянно спросил Найл, когда губы Гарри отпустили его. – Ты подумал, это одно и то же. Найл закрыл глаза, и Гарри услышал его мысленную улыбку раньше, чем она нарисовалась на губах. – Я такой предсказуемый. Кажется, после этого они начали встречаться. Вернее, они виделись чаще, чем раньше, стали оставаться друг у друга на ночь, спать в одной постели, обнимая друг друга руками и ногами, много целоваться, болтать по телефону, и в последний раз, во время прощания, Гарри отчетливо ощущал желание Найла перейти на следующий уровень. Идентичное его собственному. Нет, у него были сомнения, совсем небольшие (огромные!), связанные с ним самим, а не с Найлом, потому что с Хораном-то было всё замечательно, это ведь не он был недовольным занудой и мелким лжецом. Стайлс хотел вкусить этот плод — такие чувства раньше были ему неведомы. Конечно, он испытывал желание, как и все люди, но не конкретное, не направленное, потому что люди вызывали отвращение, перебивающее весь смысл. Нужно было долго настраиваться. Или хорошо набраться. Вечером, когда Гарри вернулся домой и увидел, как Найл разливает вино по красивым бокалам, он понял, что у них будет секс, прямо сегодня, и это — да, прекратите! — напугало его. Хоран был красивым — а когда он таким не был? Немного волновался о том, как он выглядел, но всё равно в нем чувствовалась привычная спокойная нежность, немного контрастирующая с беспокойством. Стайлс впервые настолько упивался чужой мыслью: Найлу было глубоко плевать, как он выглядит в глазах других людей, ему очень хотелось, чтобы именно Гарри — не кто-то другой — сегодня и в дальнейшем считал его привлекательным. В голове крутилось «я уже, я давно, не сомневайся», но была вещь немного важнее. – Мы можем поговорить? – спросил Гарри, невольно нарушая идиллию. В его привычках было всё портить, и если бы он сказал сразу, то не пришлось бы мучиться сейчас. Не всё с ним было потеряно, была жива его совесть, или снова это кошмарное желание причинить себе боль? Не на этот раз. Сейчас, больше всего на свете, он хотел схватить Найла за локоть и не дать ему уйти. «Он не хочет, пока не хочет», – успокоил себя Стайлс. – Конечно, – Найл оставил бутылку на столике и подошел к нему, как всегда принимая каждую подачу. – О чем? – О том, что между нами происходит, – сказал Гарри. Это прозвучало так лживо, потому что намного честнее было бы сказать: «О том, что происходит со мной». Может, Гарри уже считал, что «Я» — «мы». Может, он больше не мог плавать в этом океане в одиночестве. Он не хотел бы плавать... с кем-то другим, если уж был обречен на эти погружения до конца жизни. – Так? – спросил Найл и робко улыбнулся. – Переспать сейчас будет... не правильно, – произнес Гарри. Его рот наполнился чем-то вязким, и сперва Стайлс мог бы решить, что это слюна, но это были слова. Несказанные слова были хуже, чем всё, что он когда-либо произносил вслух. А наговорил он за всю жизнь немало. – Ох, – Хоран закусил губу, чтобы не дать другим звукам вырваться наружу. Гарри почувствовал его тревогу. То, что было в его голове, сейчас звенело, как дрожащие на ветру бубенцы. Звон Стайлс не любил больше всего на свете, вот только сейчас эти звуки пугали его. Не сердили, а беспокоили, потому что у Хорана на всё были причины, потому что Гарри было не всё равно, что Найл о нем думает. – Ты не всё обо мне знаешь. «Он хочет порвать со мной?» – подумал Найл, с болезненной грустью рассматривая его лицо, словно они виделись в последний раз. Гарри вздохнул, набирая много воздуха в легкие для одной из самых коротких фраз в своей странной жизни. – Нет, я не хочу. Теперь Найл посмотрел на него удивленно, с большим недоумением, чем обычно. «Как это получилось?». Ну, конечно. Не мог же он подумать: «Какого черта?!» или «Проклятая бесовщина». Ох, Найл, классический Найл. Видит лучшее даже в тех, кто этого не заслуживает. – По поводу того, что говорят Луи и остальные, – Гарри пришлось прочистить горло, чтобы заставить себя говорить. – Что я... лезу не в свое дело. Про назойливость. В это всё сложно поверить, но я читаю мысли. Не специально, – быстро добавил он, стараясь сделать это раньше, чем Найл подумает: «Ах ты, говнюк». – Я за это не отвечаю. Это просто происходит. Просто слышу мысли каждого человека в радиусе нескольких метров. Три, пять, семь, двадцать пять. Не знаю, от чего это зависит. И снова проклятая тахикардия, потому что сердце не могло просто так ускорить свой ритм. Может, оно ненавидело правду так же сильно, как сам Гарри недолюбливал ложь. Может, его существование само по себе являлось парадоксом. Стайлс часто думал о том, что не достоин жизни. Никто не любил его, и это было отличным подтверждением. «Серьезно?» – отчетливо подумал Найл. – Серьезнее некуда, – ответил Гарри, пытаясь найти в его мыслях ненависть, а нашел лишь удивление, и оно так сильно сбивало с толку. «Лучше возненавидь меня, потому что я знаю, что с этим делать», – вдруг подумал Гарри. Он знал, как жить в борьбе, и не знал, как быть, когда рядом Найл с его улыбками, с его смехом, с его желанием прикасаться, не нарушая личные границы. Хоран отвел глаза. Свои обычные, ничем не примечательные, самые обыкновенные глаза, в которых Гарри сейчас так нуждался. «Как такое возможно?» – подумал он. – Я не знаю, – ответил Гарри, ощущая свой жгучий стыд, словно пощечину. Наверное, потому что ему хотелось услышать: «Ты всё равно нужен мне», пусть Стайлс и знал, что не заслуживает этого. Ни дружбы, ни совместного просмотра фильмов, потому что он мелкий засранец, который всё время читает чужие мысли. И, возможно, Стайлс злостно рад, что читает чужие мысли и знает, какие люди на самом деле мерзкие под своими выбеленными оболочками. – И ты всё время так? – спросил Найл, вновь взглянув на его залитое стыдом лицо. – Да. – Каждую минуту? – уточнил он. – Да. – Даже во сне? – губы Найла странно смялись, как бумажный веер, угодивший кому-то под ноги. Стайлс вдруг пожалел, что его ни разу не ударили за то, что он всё время читал чужие мысли и глумился над ними, когда доходил до точки кипения. Может, так бы он стал еще злее, и просто обозлился бы на Найла за непонимание и нежелание быть с ним рядом. А потом Стайлс бы замкнулся в себе окончательно. – Прости меня, – сорвалось с его губ. Он был готов нырнуть в пучину ненависти, где ему было самое место, а его вдруг сбила с ног совершенно другая волна, еще более страшная, потому что ей Гарри сопротивляться не умел. Его не учили. Он не научился. – Гарри, – руки Найла легли на его лицо, чуть-чуть надавливая на горящие щеки. – Так ведь с ума можно сойти. Люди постоянно что-то думают. – Без конца, – ответил Гарри, совсем расклеиваясь. Сейчас он готов был развалиться на части. Как он так мог? Почему говорил то, что Стайлс так сильно хотел услышать всю свою жизнь. – Прости меня, – вырвалось у него. – Прости. Ты прощаешь? – Но ведь ты же сказал, что не отвечаешь за это, – Найл медленно погладил его нижнюю губу пальцем. Зачем? Чтобы добить его, растоптать, уничтожить. Потому что ничего в его жизни не случалось просто так. Потому что за каждую минуту радости, приходилось платить часами боли, ненависти к себе и другим. Его терпение, его понимание — что придется отдать за такой подарок? – Мне страшно, – наконец, сказал Гарри. «Мой бедный Гарри». Стайлс не плакал уже очень давно, но от одной этой мысли резало глаза до такой степени, что пришлось зажмуриться. – Почему тебе страшно? – спросил Хоран, не отпуская его. – Потому что люди всегда так, – раздавлено прошептал Гарри. – Сначала им кажется, что это круто, а потом они злятся, потому что я слышу те мысли, которые они хотят скрыть. Я знаю все их грязные тайны, и они думают, что я буду обличать их или что-то такое. Ты устанешь от меня, – Стайлс так и не смог открыть глаза. – И возненавидишь, потому что я не дам тебе расслабиться. Найл прижался лбом к его груди. Сейчас он мог слышать, как его сердце бьется в клетке, будто пытаясь вырваться наружу. Говорить правду — всё равно, что грызть собственные кости. А Найл, черт возьми, даже это превращал в утопию. «Мне кажется, сейчас я расслаблен», – подумал Хоран. – Только сейчас, – возразил Стайлс, не давая себя одурачить, хотя больше всего на свете он хотел быть сбитым с толку, обманутым. Счастливым в своем неведении. Обыкновенным, достойным любви. «Что изменится?». – Ты... меня разлюбишь. «Потому что..?». – Потому что люди всегда разлюбляют, – ответил Гарри, чувствуя, как горло начинает дрожать. «Как это связано с чтением мыслей?». Изумление чуть не вытрясло из его бедной, разрушеной головы всё, что там находилось, а мыслей там было немало. Найл сжал его крепче. У него были сильные руки, и он всегда обнимал от души, словно передавал частички себя через это объятие. Когда Гарри и Найл обнимались, они подходили друг другу. Вероятнее всего, они подходили друг другу и в любое другое время. – Кажется, никак, – Гарри отстранился, чтобы увидеть его лицо. Его обычные глаза. Как у всех. – Люди просто разлюбляют. – Ну, так может я тебя просто не разлюблю и всё? – спросил Найл. Это был вопрос на грани фола, потому что Гарри мог и рассмеяться, и заплакать, а в итоге просто опустил глаза. У него лицо запекалось, как яичница на камне в пятидесятиградусную жару. Он представлял себе этот разговор, каким угодно, но только не таким. – Ты так говоришь, будто это просто, – сказал Стайлс, когда пауза стала бить его под коленями. – Для меня вообще всё просто, если ты до сих пор не заметил, – Найл медленно погладил его шею, как всегда, добавляя капли уверенности в его булькающий котел. Стайлс почувствовал, как в его голове перемешивается забота и нежность. – Черт, Гарри, это кошмар. Я тебе очень мешаю? – Нет, нет, разумеется, нет, – Гарри ткнулся лбом в его лоб, буквально боднул со всей силы, и вдруг почувствовал, что счастье всё-таки есть на свете. Его любили: всё еще, до сих пор, прямо сейчас. Его любил Найл, единственный важный человек. – Ты всегда говоришь то, что думаешь. Не знаю. Когда ты всё время в этом, кажется, что все люди говорят совсем не то, что у них на уме. Или их радость какая-то нездоровая. – Вот я тебя разозлил своим приглашением в кино, да? – спросил Хоран, нервно рассмеявшись. Теперь он тоже прекрасно осознавал, что значит, быть в комнате, наполненной чужими думами. Не мог представить так ярко, но понимал, и для Гарри этого было достаточно. Мысли об этом вечере вызывали у Найла тревогу и нежность. Еще чего не хватало! Гарри готов был любить этот день уже за то, что Хоран подарил ему несколько прикосновений, и не потерпел бы сомнений. – Нет, – Гарри размашисто поцеловал Найла в переносицу. – Я был удивлен, что ты хочешь проводить со мной время. – Многие люди захотят, если ты перестанешь им грубить, – заметил Найл. – Я не люблю лжецов. – Они тоже себя не любят, иначе не лгали бы, – сказал Хоран, словно это была самая обыкновенная вещь на свете. Стайлс готов был удивиться — ну, как же так? Почему? Не надо быть настолько прекрасным. Найл коснулся его волос. – А, может, сделать тебе шлем, как у Магнето? Гарри сделал вид, будто не доволен. – Очень смешно. Но Найл и правда засмеялся своим прекрасным, заполняющим всё, смехом. И смеялся он, конечно, не над ним, а потому что Гарри сделал это лицо. Хоран никогда не преуменьшил бы его проблемы, никогда не сделал бы ему больно намеренно, это Стайлс уже знал отчетливо. «Я знаю, это не суперспособность, – проникла в его голову немного взволнованная, но очень трепетная мысль. – И чтение мыслей вовсе не так круто, как кажется на первый взгляд. Люди каждый день выплескивают на тебя свое дерьмо, даже не подозревая об этом, а иногда они знают, и это злит их, потому что они считают свои жалкие секреты ценными. Тебе тяжело. Я не могу понять, насколько, но понимаю, что это тяжелое бремя. Но со мной будет иначе. И если тебе будет нужна тишина, ты всегда можешь уйти в другую комнату, за семь, десять, двадцать пять метров от меня и отдохнуть от моих мыслей. Побыть в личном пространстве, когда тебе нужно». – Найл, я никогда... – Чш-ш, – Найл снова сжал его щеки. Серьезный и честный, таким, каким Гарри его полюбил. – Не думай, что меня может разозлить такое. Всем нужно личное пространство. Тебе особенно. Я не буду любить тебя меньше, – сказал он так, словно это было что-то обыкновенное, но это — да-да-да! — значило всё на свете. – Я обещаю, ты будешь оставаться один, когда это будет необходимо. Но ты никогда не будешь одиноким. Почему он говорил то, что Гарри так хотел услышать? Чтобы убить его или растоптать, чтобы бросить его в бездну или посмеяться? Ничего такого в голове Хорана не было. Было лишь то, что он сказал. Без прикрас. И без сомнений. Не больше, не меньше, то, что Гарри было нужно. То, что он не ожидал получить когда-либо. – Я знаю, – Гарри проглотил ком, и вовремя, потому что в груди у него зрело тепло, невероятных размеров. – Я ведь слышу, как ты думаешь об этом. И ты меня никогда не обманывал. Кроме того раза, когда сказал, что не просил меня о поцелуе, – добавил он, зная, как это подействует на Найла. Хоран снова поперхнулся смехом. – Ты меня смущаешь, – Найл поцеловал его в подбородок, и границы между ними стерлись окончательно. – Я не умею читать мысли, но если захочешь со мной порвать, я узнаю, и тебе не поздоровится, – предупредил он. – А теперь просто успокойся и позволь мне всегда быть рядом. Идет? – Идет. Гарри сжал его в объятиях так крепко, что заболели руки. Но это была самая приятная боль в его жизни.