Неосторожно

Карандаш падает на пол, и мужчина отрывает взгляд от записей, переводя его вниз. Письменная принадлежность сейчас не особо ему требуется, да и шуметь лишний раз, отвлекая от теста учеников, не очень-то хочется. Он обводит взглядом сосредоточившийся на задании класс и чуть улыбается, снова вливаясь в проверку сочинений. У него поднакопилось работы под конец изучения очередного произведения, тесты и сочинения с семи классов разом — это настоящая закалка даже для бывалого учителя, но он не отчаивается, продолжая внимательно и трепетно проверять каждую работу и стараясь не думать о том, что сегодняшний субботний вечер снова проведет здесь, в колледже. — Итак, дети, звонок, — встает он с места, — сдайте ваши тесты мне на край стола и можете быть свободны. Вы хорошо поработали на этой неделе и заслужили ленивые выходные. — Спасибо, мистер Сейнт, — нестройным хором улыбчиво отозвались его ученики и тут же начали собираться. Рафаэль Сейнт один из тех, кто любит свою работу так сильно, что от переполняющих эмоций дрожит временами сердце. Он преподает английскую литературу для младших классов столько, сколько помнит себя. У него никогда не закрадывалась в голове мысль, что он что-то делает не так, или что выбрал профессию, которая ему не подходит. Мистера Сейнта любили абсолютно все ученики без исключения. Не было такого, чтобы на него хоть раз криво посмотрели или сказали за глаза плохое слово. В коллективе его безмерно уважают за тактичность и профессионализм, а ученики ходят на уроки с удовольствием. Это, как считает сам Рафаэль, дорогого стоит. — Мистер Сейнт… Белокурая девчушка с сильно вьющимися волосами стоит возле стола преподавателя, поджав губы, и качается с ноги на ногу. «Стесняется», — догадывается Рафаэль. — Да, Люси? — Мы с мамой приготовили вам вчера печенье, сэр, я шоколад сама топила, вы представляете? — тараторит девчушка и кладет на стол контейнер для еды. — Это вам, мистер Сейнт. — Ох, Люси, не стоило, — тает он, расплываясь в улыбке, но, разумеется, принимает еще теплую коробочку. — Еще мама сказала, что она вчера сделала очень много ее фирменного рагу и приглашает вас к нам сегодня на ужин, если вы свободны, — еще пуще стесняясь, тараторит она. Рафаэль улыбается. Его не первый раз стараются заманить на чашку чая или сытный ужин одинокие мамочки его учеников, и всякий раз ему удается тактично отказаться, потому что он не считает, что это правильно. — Спасибо тебе, Люси, — благодарит он и гладит девочку по волосам, — я бы с большим удовольствием, но ты же сама знаешь, как много ваших сочинений мне предстоит прочесть и проверить. Девчушка согласно кивает. — Я понимаю, сэр. Ничего страшного, я передам маме, — берет она с пола портфель и закидывает себе на плечо. — Хороших тебе выходных, Люси. — И вам, сэр! Рафаэль облегченно выдыхает только тогда, когда за его ученицей закрывается дверь, и снова вливается в работу. На его попечительстве несколько десятков учеников, и каждому он оказывает должное профессиональное внимание. Английская литература не для всех, однако он из года в год ставит рекорды по осведомленности молодого поколения в произведениях прошлых лет, поэтому не раз был награжден за это особым призом. Мужчина не ошибается со своими подсчетами и снимает с уставших глаз очки, проверив последнее сочинение, когда электронные часы показывают без пяти восемь. Он собирает в коричневый потрепанный портфель все рабочие бумаги, берет парочку очень полюбившихся сочинений с собой домой, чтобы прочесть снова перед сном, и закрывает свой класс, выключив свет. На улице прохладно, серое небо едва затянулось тонкой пленкой туч, а в воздухе витает запах дождя и мокрого асфальта. По тротуарам идет уже не так много людей, в частных домах горит свет, из окон гостиных видно, как все готовятся ужинать. Рафаэль улыбается, глядя на них, хотя на душе у него тяжко. Ему не к кому возвращаться домой, он всю жизнь провел в одиночестве, посвятив всего себя преподаванию. К тридцати семи годам он вдруг обнаружил, что и друзей у него как таковых нет, а из коллег он никого к себе близко не подпускает. И не может понять, почему он так делает. — Сэр, извините, сэр, здесь ремонтные работы, вам придется обойти! — Конечно, никаких проблем, — чуть машет рукой Рафаэль. Он терпеть не может, когда так происходит. Рафаэль не отрицает, что он — человек-привычка. У него есть стандартный набор одежды на каждый день недели, рядом с кроватью на тумбочке у него стоит графин воды и чашка, повернутая ручкой на восток, а еще он ходит одним и тем же путем с работы домой на протяжении многих лет, зная, где лежит каждый камень, и как долго горит светофор. Выбора у него нет, поэтому ему приходится повернуть в проулок и выйти на улицу, которую он, по правде говоря, старается обходить стороной. Рафаэль не любит Линкольн-Стрит, потому что это одна из самых шумных улиц города, и количество пабов переваливает здесь все допустимые нормы. «Сегодня еще и суббота, вот незадача», — сокрушается он. Ему приходится чудом пробираться через толпы людей, в ушах начинает звенеть от шума громких разговоров и смеха, Рафаэль понимает, что он в секунде от того, чтобы заорать на кого-нибудь в ответ, как вдруг слышится то, что в этом районе услышать в принципе немыслимо. Игра на фортепиано. Рафаэль останавливается у двери обычного, на первый взгляд, паба, и смотрит в самую даль, где на небольшой сцене, спиной к нему, сидит худощавый молодой человек с короткими рыжими волосами. Его пальцы бегло ретируются от клавиши к клавише без единой заминки, и воздух наполняется великолепной мелодией, от которой даже совсем хмельные гости паба замирают и внимательно слушают, не отрывая взгляда от черного, одетого в классический костюм силуэта. Рафаэль не замечает, как от удивления буквально приоткрывает рот, и слушает, даже не так, вслушивается в каждую ноту хорошо настроенного инструмента в умелых руках, поэтому вздрагивает, когда мужчина прекращает играть и, на мгновение застыв, поворачивает голову назад. Несмотря на то, что в помещении было темно, мужчина был в темных солнечных очках, но даже с ними Рафаэль понял, что исполнитель смотрит в его сторону. Рафаэль непроизвольно чуть улыбается, сразу думая о том, что можно было бы и помахать рукой, выразить как-то свое почтение, однако мужчина тут же отворачивается обратно к инструменту. Зал аплодирует и улюлюкает, а Рафаэль отворачивается и уходит от паба, желая поскорее вернуться домой. И перед сном, когда он надеется спокойно прочесть снова любимые сочинения своих учеников, Рафаэль осознает, что не понимает ни слова из того, что читает, потому что мысли его остались где-то в том самом пабе, на той самой сцене, в отражении черных очков того самого музыканта. Утро воскресенья впервые начинается для Рафаэля не так, как обычно. Он не идет заниматься со своими домашними растениями, не выходит в сад почитать книгу, не готовит себе завтрак. Он собирается и направляется прямиком в тот паб. Колокольчик на двери неприятно режет слух из-за всеобщей тишины на всей улице и в самом помещении, и Рафаэль непроизвольно морщится, направляясь к барной стойке. В зале сидят несколько человек, молодая мама кормит ребенка кашей, мужчина с газетой уже расправился со своими завтраком, два парня в дальней части заведения сидят со стаканами минеральной воды, подложив ладонь под голову. — Доброе утро, сэр, — приветствует его официантка за барной стойкой, поправляя завязанные в хвост темные волосы. — Комплексный завтрак? Чай или кофе? — Кофе, пожалуйста, немного молока и без сахара. Девушка, на бейджике которой размашистым почерком написано «Анафема», принимает заказ и тут же принимается за кофе. Рафаэль оглядывается по сторонам снова, словно надеется увидеть вчерашнего музыканта здесь, но сам смотрит лишь на закрытый и молчаливый инструмент вдали сцены. — Ваш кофе, сэр, — ставит перед ним чашку девушка. — Спасибо, — улыбается он, и, только девушка собирается отойти, как он все же решается: — Простите, Анафема, верно? — Верно, — улыбаясь, кивает она на свой бейджик. — Подскажите, пожалуйста, что вчера за музыкант играл вон там, — указывает он на инструмент. Анафема чуть улыбается и закусывает губу. — Ох, это… — Имени его мы не знаем, — появляется за стойкой женщина средних лет, которую, как потом узнал Рафаэль, называли мадам Трейси, — Представился «Кроули». Сказал, что псевдоним. — Как демона? — шепотом спрашивает Рафаэль, вскинув брови. — Все верно, — соглашается женщина. — Я не верующая, и его странности меня не пугают. Играет он отлично, на его выступлениях всегда аншлаг, да и денег он берет за них совсем немного. Мадам Трейси забирает чайник с кофе, дает указаний Анафеме и уходит обслуживать новых клиентов, в то время как Рафаэль действительно расстраивается, ведь толком информации он не получил, а Анафема уже была вне зоны досягаемости. Расплатившись за вкусный кофе, он забирает пиджак и встает с места, но перед тем, как уйти, лучезарная Анафема слегка ловит его за локоть. — Каждую субботу в восемь вечера, — и улыбается. — Спасибо, — улыбается он в ответ. Всю рабочую неделю Рафаэль думает лишь о грядущих выходных, преподает уроки — думает, поливает комнатные растения — думает, кричит на них — думает, даже перед сном думает. В субботу он приходит в паб в половину восьмого, занимает столик вдали от сцены, чтобы не попадаться ему на глаза, но при этом самому смотреть, и заказывает пинту пива, которую — он был уверен, — он даже не выпьет. Зал собирается очень быстро, мадам Трейси оказывается права: в и без того небольшом пабе теперь места нет совсем, некоторые люди стоят даже на улице, и Анафема передает напитки за пределы паба — так сильно людям нравится то, как играет «Кроули». Все взрываются аплодисментами, когда худощавый силуэт музыканта появляется на сцене. — Почему он в солнечных очках? — перекрикивая толпу, спрашивает Рафаэль, когда Анафема ставит перед ним пинту пива. — Я не знаю, — пожимает она плечами. — Стиль, наверное. Он их не снимает. Зал замирает и замолкает, стоит ему сесть на стул, а дальше — Рафаэль готов поклясться, — он не помнит абсолютно, куда подевались следующие шестьдесят минут, потому что в какой-то момент он просто стоит уже вместе со всеми и аплодирует проведенному выступлению. Кроули коротко кланяется и тут же спускается со сцены к барной стойке, возле которой его уже ждет мадам Трейси. Пока женщина отсчитывает гонорар, Кроули переводит взгляд в зрительный зал, и Рафаэль снова может поклясться: музыкант смотрит прямо на него. Рафаэль чуть улыбается и нелепо машет рукой, буквально сразу проклиная себя за это, и Кроули снова отводит взгляд. Без лишних слов мадам Трейси вручает ему деньги за выступление, тот коротко кивает и через черный ход покидает паб. Рафаэль в жизни бы не подумал, что такое в его жизни случится, но он стал жить от субботы до субботы. На следующей неделе он твердо для себя решает, что заговорит с Кроули, будь то банальное «спасибо за выступление» или «а у вас есть прикурить», несмотря на то, что он не курит. Рафаэль не понимает, что так сильно тянет его в этот паб каждую субботу и почему он зацепился именно за этого музыканта в черном смокинге и солнечных очках, однако факт остается фактом: Рафаэль ловит себя на мысли, что думает о нем постоянно, и не может это хоть как-то контролировать. В субботу ровно в половину восьмого он снова сидит за тем самым столом в том же самом белом пуловере и белых штанах, заказав у Анафемы ту же самую пинту пива, зная прекрасно, что снова ее не выпьет. Однако кое-что он решает поменять. Он ставит для себя цель этого вечера: запомнить каждую мелочь его игры, а после этого за всё его поблагодарить лично. Кроули выходит на сцену под бурные овации и коротко кивает головой. На нем снова узкие черные штаны, пиджак нараспашку, слабая удавка галстука и ботинки с острыми носами. Глаза скрыты черными солнечными очками, губы смяты в легкую ухмылку. Он садится на стул, спиной к зрителям, поправляет пиджак и поднимает крышку инструмента. Рафаэль слышит тишину в зале. Эту тишину правда можно было услышать. Весь зрительный зал замер, никто не шевелился, не выпивал и не ел, не трогал столовые приборы. Едва слышалось почти синхронное дыхание зрителей разных возрастов, но даже это не помешало каждому в зале услышать даже с улицы, как Кроули провел пальцами по гребешку клавиш, не давая звуку вырваться наружу. Глубокий вдох и… стены паба словно расширяются, заполненное людьми помещение визуально становится больше, дышать становится проще, а на лицах зрителей замирает восхищение — так он играет. Так ярко, так чисто и откровенно. Создается впечатление, будто все стали свидетелем личного разговора Кроули с его музой, потому что так играть может лишь человек, одаренный кем-то свыше или… Рафаэль не хочет думать о том, что за такой талант Кроули, возможно, продал свою душу. Его пальцы — длинные и грациозные — быстро, но в то же время нежно, почти трепетно, касаются клавиш, и создается воистину неповторимая мелодия. Кроули не играет уже выпущенные произведения, Рафаэль понял это почти сразу, он играет что-то свое, от души, от сердца. Каждое его выступление неповторимо, оно уникально, импровизационно. И сегодня в музыке Кроули слышатся новые нотки, которых не было раньше. Рафаэль сравнивает это с бешено бьющимся сердцем, но сам не понимает, почему проводит именно эту ассоциацию. Когда он завершает свой час, зал взрывается овациями, все вскакивают с мест. Маленькая девочка со столика у сцены дарит ему букет ромашек, и Рафаэль впервые видит, как улыбается Кроули. Мадам Трейси уже ждет его у стойки с отсчитанными деньгами, поэтому Рафаэль оставляет деньги за так и не тронутое пиво Анафеме и вскакивает с места, пробираясь сквозь толпу к выходу, чтобы поскорее добежать к черному входу. Рафаэль ускоряется, идет намного быстрее обычного, и у него сердце от волнения стоит в глотке, потому что он боится его не застать, однако, обогнув здания, он видит стоящего у выхода музыканта, курящего табак. Он просто не представлял, как быть дальше, поэтому постарался расслабиться и подойти так, словно это в порядке вещей. — Д-добрый вечер, сэр, — голос подводит, — не найдется ли у вас сигареты? Кроули поворачивает голову и буквально сканирует через свои солнечные очки незваного собеседника с головы до ног, после чего выуживает из кармана пачку и протягивает ее Рафаэлю. — О, спасибо, — чрезмерно радуется он, дрожащими пальцами пытаясь поддеть сигарету. Получается плохо, поэтому Кроули не выдерживает, цокая языком, достает сигарету сам и подает ее мужчине. Рафаэль снова тысячу раз благодарит, сам того не замечая, и стушевывается, когда Кроули подносит к кончику сигареты язычок огонька, вырвавшийся из миниатюрной зажигалки. «Я же даже не пробовал никогда курить», — истерически проносится мысль в его голове, но вместо этого он чуть улыбается и наклоняется ниже, чтобы поджечь кончик. Разумеется, Кроули хмыкает и затягивается снова, глядя перед собой, когда после нелепой первой тяги Рафаэль закашливается и морщится; машет перед глазами рукой. — Ты не курил до этого момента ни разу в жизни, я прав? Рафаэль сразу отмечает, какой глубокий у него и низкий голос. До этого он не придавал значения тому, что вот уже целый месяц думает об одном человеке, но ни разу до сегодняшнего дня не слышал его голоса. В голове Рафаэля голос Кроули звучал примерно также, но сейчас, когда он услышал его вживую, ему кажется, что красивее голоса он в жизни попросту не встречал. А еще ему кажется, что он его уже где-то слышал. — Вы правы и, — он снова кашляет и, нелепо взяв сигарету в левую руку, протягивает ему правую, — меня зовут Рафаэль. Кроули на протянутую руку не реагирует, снова переводит взгляд перед собой и выпускает вверх тонкую струйку вредного дыма. Повисает недолгое молчание, и на секунду Рафаэль просто не знает, куда себя девать, но все же решается довести задуманное до конца. — Я просто хотел сказать, что вы замечательно играете. И что я давно не получал такого удовольствия от проведенного вечера. — Спасибо. Это было так сухо, что даже немного расстраивает Рафаэля. Кроули выбрасывает бычок в урну и уже направляется в сторону своей припаркованной черной машины, как вдруг Рафаэль говорит это быстрее, чем думает. — Вы будете играть на следующей неделе? — Ты же знаешь, что буду, к чему вопрос? Такой мгновенный ответ застал Рафаэля врасплох и он, не сдержавшись, широко улыбнулся. — Просто, — тут же успокоил он себя, опустив взгляд. — Просто так ничего не бывает, — замечает Кроули, открыв водительскую дверь и опустив на нее ладонь. — Нет, я… просто хотел поддержать диалог. Кроули чуть облизывает губы, глядя перед собой. Рафаэлю ужас как хочется знать, какого цвета у него глаза, и как именно он смотрит на что-то или на кого-то. Эта неизвестность искушает и заставляет задуматься, почему он никогда их не снимает. — Кроули, — наконец говорит музыкант. — Меня зовут Кроули. — Это правда твое имя? — не подумав, выдает Рафаэль. — Настоящее? Кроули молчит, игнорируя этот вопрос, и Рафаэль снова винит себя, что взболтнул лишнего. — Ты — Рафаэль, да? — Да! — буквально расцветает он на глазах. — И мне очень приятно познакомиться! — Я пока не разобрался, взаимно это или нет, — проводит он рукой по дверце машины. Рафаэлю и этого было предостаточно. — До следующей субботы? — с надеждой спрашивает он. — А у меня есть выбор? Рафаэль улыбается, когда слышит это, и не может, конечно, до конца быть уверенным, но ему кажется, что Кроули улыбнулся тоже, когда выезжал с заднего двора так внезапно полюбившегося им обоим паба. — Вы так светитесь, мистер Сейнт, — замечает Люси перед началом занятия, выкладывая на стол книги. — У вас новый костюм? Мужчина опускает взгляд и только тогда понимает, что сегодня среда, а он надел костюм, в котором ходит по воскресеньям в театр. В его жизни начал испаряться бывалый перфекционизм, стабильные, приевшиеся привычки начали меняться, и эти изменения впервые не приносили Рафаэлю дискомфорта. Он ходит и на работу, и с работы другими маршрутами, огибает новые улочки, узнает новые места. Свои занятия по выходным он теперь тоже меняет, даже все-таки сходил на ужин к маме Люси, и та оказалась чудесной женщиной, которая не была одинока. Она была помолвлена, а видеть дома мистера Сейнта хотела, чтобы поблагодарить за то, что он так хорошо обучает ее дочку. Единственное, что осталось неизменным — комнатные растения. Рафаэль кричал на них абсолютно также, поливал их, холил, лелеял и снова кричал. Это было отдельным пунктом в жизни мужчины, и уж что-что, а это менять он никак не хотел. Он готовится к субботе на этой неделе усерднее обычного, хотя и беспокоится неимоверно. Рафаэль закончил обучение детей по программе очередного произведения, и у него на столе снова стоят стопки тестов и сочинений, и последний класс сейчас пишет свою работу, намереваясь завалить его еще сильнее. Поэтому, стоит ученикам попрощаться с ним, Рафаэль тут же принимается за дело. Он даже не успевает выбрать какую-то любимую работу, как делал это раньше, проверяет все с бешеной скоростью и явно многое упускает, но справляется к половине восьмого и уже собирается уйти, убежать буквально, но… — Мистер Сейнт, как хорошо, что вы здесь! — сталкивается он у выхода из кабинета с миссис Пратчетт, учителем биологии. — Миссис Пратчетт, я очень спешу… — Пожалуйста, это займет пару минут, сэр. Нужно закрыть все окна, ветер поднялся, и ласточки низко летают! Рафаэль согласно кивает, глядя в окно. — Это к дождю. Ветер правда поднимается сильнее обычного, гоняет облака, вынуждая синеву повиснуть над городом, но это не мешает целому залу вновь собраться в пабе на Линкольн-Стрит битком и аплодисментами встречать талантливого человека. Кроули поднимается на сцену, коротко кивает залу и замирает. Взгляд зацепляется за стол, за которым всегда сидит Рафаэль, но его самого там нет. Вместо этого там сидит какая-то компания девушек и с обожанием смотрит на него, не отрывая жадного взгляда. Музыкант отворачивается и садится на свой стул, поправляя пиджак. Кроули поднимает крышку фортепиано и проводит пальцами по клавишам, как всегда это делает. Пальцы замирают над инструментом, приготавливаясь, но Кроули чувствует, что чего-то не хватает. Он сжимает и разжимает пальцы, на мгновение закрывая глаза. Чувство не уходит. Он снова оборачивается назад, на тот стол, за которым всегда сидит Рафаэль, и поворачивается обратно к инструменту. Он пытается начать, но сбивается. Пальцы путаются, ноты в сознании не собираются воедино, не собираются без него. Звон колокольчика над дверью заставляет всех вздрогнуть и обернуться. Кроули снова оборачивается назад. Весь мокрый от дождя, с кудрявыми волосами, он стоит в дверях и улыбается ему. И на этот раз Рафаэль уверен в том, что Кроули смотрит именно на него. Кроули поднимает руки над клавишами, глубоко вдыхает и начинает играть. И он безумно рад, что сидит спиной к зрителям, потому что никто не видит, как он улыбается. Улыбается, потому что Рафаэль пришел. После окончания выступления и Кроули, и Рафаэль придерживаются своих схем: один берет деньги у мадам Трейси и выходит через черный ход на улицу, другой протискивается через толпу и идет туда же. Дождь не прекращается. Мелкая морось норовит забраться под воротник с каждым наклоном головы, ботинки намокают почти сразу, светлое пальто тянет к земле. Рафаэль находит его в том же самом месте, курящим возле двери черного выхода, но в этот раз сигарету не просит, лишь подходит ближе и встает рядом. Он даже не знает, что говорить. Ему с Кроули приятно даже молчать. Это было необъяснимо, но это было так. — Зайди обратно в паб, ты простынешь, — выдыхает сигаретный дым Кроули. — Ты тоже простынешь, — замечает Рафаэль и так некстати чихает. — Я же сказал, — хмыкнул он. — Ты весь вымок, пока сюда дошел. Зонтом не обзавелся? — Не довелось. Они недолго молчат. Кроули жалеет, что так быстро курит. — Могу я пригласить тебя на облепиховый чай? Или могу я хотя бы отвезти домой? В такую погоду я не могу позволить тебе пойти домой пешком и без зонта. — Я… я не против чая, Кроули. У него дома пахло лавандой и книгами. Рафаэль не ожидал увидеть такой дом человека, который одет во все черное и ни с кем не контактирует, образ просто не вязался с тем, что он видел своими глазами. Хотя, про себя он мог сказать ровно то же самое. Он ходит во всем светлом, но при этом в его доме нет ни одного светлого предмета интерьера. Даже цветочные горшки были черными. В доме Кроули все наоборот было оформлено в светлых тонах, в каждой комнате был стеллаж с книгами, на большом письменном столе лежали десятки нераспечатанных писем, в гостевой виднелось фортепиано, весь пол под ним был усыпан скомканными листами бумаги. Пока Рафаэль осматривает дом, Кроули успевает разжечь камин. — Сними свои носки, они полностью промокли, обувь твою я посушить уже поставил. И вот, — протягивает он плед, — устраивайся, чай почти готов. В камине трещат поленья, маленькие искорки взмывают вверх и исчезают в трубе, дождь уже закончился, но был лишь вопрос времени, когда он снова начнется. Слышится дрожание приборов, и Рафаэль видит, как Кроули несет к ним поднос. — Вот твой чай, — протягивает он ему чашку. — Осторожно, может быть горячо. — Спасибо, — тихо. В темных линзах очков Кроули отражаются язычки пламени из камина. — И… я тут блины утром делал, — поднимает он крышку с блюда. — Угостишься? — Ох, — он буквально задыхается словами, — спасибо… Кроули садится в соседнее кресло и выставляет вперед ноги, грея их у огня. Рафаэлю так нравится с ним молчать. У него такое чувство, словно они знают друг друга тысячу лет, словно они просто ненадолго расставались, а теперь снова встретились. Он никогда ни с кем не чувствовал такой гармонии, как с ним. Ни разу в жизни. — Я думал, ты не придешь, — отпив немного чая, произнес Кроули. — Почему? — искренне удивился Рафаэль. Музыкант мнется, помешивая ложкой чай. — Тебя не было за тем столом, а ты всегда первым приходил. — Ты ждал меня? — Я не ждал тебя, я заметил твое отсутствие. — Это понятия смежные. — Это совершенно разные вещи! — непроизвольно рычит он. Кроули берет в руки чашку и молча продолжает пить, решив, наверное, что обидел такой резкостью Рафаэля, что на самом деле не было правдой, потому что Рафаэль смотрит на него. Смотрит и понимает, что ни на кого больше смотреть не хочет, кроме него. — Я не мог пропустить твое выступление, Кроули, — начинает он. — Я не могу не видеть тебя, ведь я так влюблен… в то, как ты играешь. Они оба замирают от этой паузы, сделанной невзначай. Кроули ставит чашку на столик, кольцо на его указательном пальце бросает блики от света камина. Тени игриво падают на фаланги его длинных тонких пальцев, и Рафаэль тянется к ним, едва касаясь его кожи подушечками пальцев. — Я влюблен в твои руки, — шепчет он, и Кроули не отдергивает пальцы, наслаждаясь каждым легким прикосновением Рафаэля. — Они такие красивые, — восхищенно шепчет он, — и ты красивый, Кроули. Музыкант мотает головой и убирает руку, поправляя на себе очки. Он наклоняется, опуская локти на разведенные в стороны колени, и смотрит на огонь. Рафаэль кусает губы. — Сними их, — просит он, — пожалуйста. — Я не могу. Рафаэль поднимается с места и садится перед ним на колени, поднимая вверх голову. В отражении черных линз он видит себя, за этими линзами он видит страх. Мужчина медленно поднимает руки. — Пожалуйста, — шепчет. И Кроули не сопротивляется, когда Рафаэль медленно тянет очки на себя, стягивая их вниз. На усталом лице музыканта застыла разбитая ухмылка, на переносице было красное пятнышко, а на месте правого глаза тянулся по веку длинный белый шрам, возраст которого превышал десять лет, как минимум. — Ты красивый, — негромко произносит Рафаэль. Кроули фыркает. — Я надеялся, это тебя оттолкнет. — Ты порой говоришь совершенные глупости, — сокрушенно заявляет он. Они молчат, Кроули так и не открывает второй глаз. — Тебе больно? — осторожно спрашивает Рафаэль. — Физически? Давно нет. Рафаэль не спрашивает, как это случилось, даже не хочет знать. Единственное, чего он сейчас хочет — быть ближе к нему. Это правда все, что действительно важно. — Я хотел бы забрать всю твою боль себе, — тянется вверх Рафаэль и нежно прикасается губами к белому шраму, обнимая ладонью его лицо. — Всю целиком. Кроули вздрагивает, но не отстраняется, скорее начинает расслабляться и плавно выдыхает, опуская пальцы на запястье Рафаэля. Тот нежно целует весь шрам в нескольких местах и случайно чертит носом дорожку по его щеке. Они оба одновременно открывают глаза. И Рафаэль наконец видит: карие. — Почему у меня такое чувство, будто я знаю тебя всю свою жизнь? — спрашивает Кроули. Рафаэль едва жмет плечами, не представляя, что ответить, потому что он чувствует то же самое. Словно они всегда были вместе, словно всегда были. Кроули чувствует его дыхание на своих губах, и от этого в животе все сжимается. Разве так бывает? Разве можно полюбить всем сердцем человека, едва увидев его мимолетно в дверях паба? Судьба смеется над ним. Они оба не решаются на поцелуй. Кроули хочет дышать им и совсем не хочет торопиться, Рафаэль тоже. Если любовь правда так работает, то он самый счастливый человек на всем белом свете. И у них еще много времени. — Уже поздно, — улыбается. Рафаэль готов поклясться, что у Кроули самая волшебная улыбка в мире. — Да, мне пора домой. Стоя на крыльце, Рафаэль поднимает вверх голову. Слышится крик птиц, снова поднимается ветер. — Ласточки низко летают, — замечает он. — Это к дождю. Идем, я отвезу тебя. Кроули едет не очень быстро, словно оттягивая момент расставания, выбирает новые улочки, меняет песни. Они разговаривают обо всем, Рафаэль о своей работе в колледже, Кроули о том, что тот беспорядок в комнате с фортепиано вызван тем, что все композиции, которые он исполняет во время выступления, изначально он пробует дома, сочиняя их из эмоций, которые испытывал на протяжении недели. — До следующей субботы? Кроули улыбается. — Ты же так просто от меня не отвяжешься, верно? — Верно. Рафаэль недолго думает и все же смазано и как-то по-детски быстро целует его в щеку и выбегает из машины под дождем. Счастливее, чем в этот самый момент, Рафаэль не чувствовал себя ни разу в жизни. Всю рабочую неделю в колледже Рафаэль фактически парит над землей. Все его ученики пишут тесты на отлично, в коллективе появляется новый человек — его стажер, который будет помогать ближе к выходным проверять тесты и сочинения учеников Рафаэля. Люси приносит ему свой новый кулинарный шедевр и зовет на ужин в воскресенье, на что он отвечает согласием. В долгожданную субботу Рафаэль места себе не находит, он собирается куда внимательнее и тщательнее обычного, выбирает свой любимый белый костюм с бабочкой и старается уложить подобающим образом волосы. Сегодня он берет с собой новенький, недавно купленный зонт, выходит из дома в четверть восьмого и решает пойти по тротуару вдоль улицы по старому маршруту, потому что ремонтные работы наконец завершились. Снова громыхает небо, обещая в скором времени разразиться дождем, низко летают ласточки, шумит листва деревьев. Машины неосторожно едут по дорогам, проезжая на высоких скоростях по лужам, и девушки в колготках и светлых платьях отскакивают в сторону, тихо бранясь. Рафаэль улыбается, ступая сухими ботинками на небольшом каблучке по улице, прекрасно зная каждый свой шаг, и сколько у него в запасе времени. Мимо бежит лопоухий барбос и сладко зевает, на что Рафаэль не может не отреагировать, и гладит его по пока еще сухому загривку. Машины гудят клаксонами, в слив у бордюров стекает дождевая вода с прошлого раза, небо снова гремит. — Ласточки низко летают, — замечает Анафема, глядя в окно, пока протирает барную стойку. Люди снова собираются, занимают свои места в зале, а Кроули впервые стоит у стойки, а не у черного входа, глядя на вход в паб, и душа у него не на месте. Он кивает на слова девушки, но ничего не отвечает. — Я за что тебе плачу, Анафема, — появляется мадам Трейси, — хватит болтать, пятый столик три раза тебя уже звал. — Я уже бегу, мадам Трейси. — Кроули, — зовет его женщина. Музыкант поворачивается к ней. — Тебе пора начинать, уже начало девятого, гости ждут. Кроули проходит через зрительный зал под аплодисменты поклонников, которых сегодня в несколько раз больше, чем во время его первого выступления, и шагает на сцену. В груди тревожно пульсирует, одного зрителя все еще нет. Музыкант садится на стул, поправляет пиджак и поднимает крышку. Проводит пальцами по клавишам — случайно попадает по одной так, что она издает звук. Такого с ним раньше не было. Кроули поднимает руки к глазам и понимает: они дрожат. Снова оборачивается назад, его все еще нет. Сглотнув тяжелый ком, мужчина опускает руки на клавиши и вдруг осознает, что не помнит ни единой ноты. Он жмурится, мотает головой, пытается сосредоточиться. Пальцы сами начинают играть: медленно, неуверенно, тревожно и неправильно. В следующую секунду гремит раскат грома, и Кроули резко бросает руки на клавиши, почувствовав невыносимую боль в груди. Зрители затихли. Через проулок на соседней улице поставили новый светофор, который оказался неисправен, алая лампочка ярко сияет, мигая и переливаясь в дождевых каплях. Прохожие кричат, по лужам бегут несколько пар ботинок и туфель. Он лежит на спине, словно брошенная поломанная кукла на веревочках. Синие глаза открыты и слепо глядят вверх, белый костюм окрашен в тот же цвет, что мигает у него над головой. Серое-серое небо плачет, кричат ласточки. — Ангел? Азирафаэль вздрагивает, часто моргая, и поднимает вверх взгляд. — Да? — О чем задумался? — Я… просто задремал. Азирафаэль из того небольшого числа ангелов, кто всегда старается контролировать это, и один из немногих чувствует, когда из-под контроля все выходит. Он знает, что сейчас произошло. Он почувствовал. Это как уколоться иголкой — раз, и будто ничего и не было, однако легче от этого не становится. Азирафаэль любит Кроули, а Кроули любит его, только они оба делают это неосторожно. — Твой чай, Ангел. Кроули садится с ним на софу и включает какую-то юмористическую передачу, позволяя Азирафаэлю пристроиться рядом и опустить свою голову ему на плечо. Кроули целует его в висок, за окном громыхает небо. — Ласточки низко летают, — замечает Азирафаэль. — Это к дождю.