It is mostly me who tempts them

      Десятки потенциальных грешников время от времени стекаются сюда, в отчаянии выбить себе местечко на небесах. Но в процессе исповедания демон смотрит глубоко внутрь человечьей сущности и видит истину.                    — Они находят меня везде, куда бы я ни пошёл! Меня пугает эта… навязчивая идея. Матушка учила быть строгим к своим прихотям, сдерживать их, но… — с паузой мужчина набирает воздух в лёгкие, пытается унять непроизвольную дрожь, — у меня даже никогда не было… То есть, я не был женат.                    Он прислоняется плечом к решётчатой перегородке, словно она — последнее, что у него осталось и тихо продолжает:                    — Я вовсе не хотел этого. Мной будто овладело безумие. А она… она так страшно кричала! Я не могу…                    Всхлип. Стон. Гримаса боли, которую Хастур ощущает через тонкое дерево кабины. Человек измучен собственными демонами уже слишком давно. Одной ногой он уже в пекле.                    — Продолжай, сын мой, — ровный голос усыпляет разгорающуюся истерику. — Что ты делал дальше?                    — Я не остановился, хотя она просила. Её крики снятся мне в кошмарах уже месяц. Я согрешил.                    Груз на сердце мужчины тяжелеет с каждым сказанным словом, он не находит себе места: беспокойно бросается безумными взглядами из стороны в сторону, а потом и вовсе закрывает лицо трясущимися руками. События той злополучной ночи, когда он перешёл черту назойливых фантазий, слепят глаза грязно-кровавыми отрывками и щекочут ноздри приторно-сладким запахом алкоголя. Пальцы продолжают растирать солёную влагу по набрякшим векам.                    Он помнит поначалу неподатливую горячую плоть под своими пальцами, рывки, хаотичные удары слабых рук и непродолжительные агрессивные толчки под конец. Он пытается глушить пронзительные крики, сдавливая хрупкую шею, потом бьёт лбом об пол, зажимая клок влажных волос в кулаке, и наконец, хватает напильник из заднего кармана приспущенных джинсов.                    — Значит, ты сожалеешь?                    Открыв рот, девушка из последних сил жадно глотает воздух, как вдруг хрипящий крик сменяется мычанием — ледяная железная палка внезапно оказывается меж сжатых зубов.                    — Я в жизни на такое не был способен… — непрерывным потоком бормотание льётся с дрожащих уст.                    «Открой шире ротик, маленькая шалава. У меня есть для тебя кое-что.»                    А дальше яростное сопротивление, взвизгивания и надрывные стоны. Руками подхватывая края напильника по обе стороны от женской головы, он тянет на себя и вновь врезается в уже разорванное лоно на всю длину своей стальной похоти.                    — Святой отец, прошу… Молю…                    «Прошу, не надо, хватит! Пожа-а-алуйста.»                    — Ты сожалеешь? — с нажимом спрашивает Хастур, обхватывая губами сморщенную сигарету и с ухмылкой поправляя колоратку.                    — Да, Боже мой! О Господи, прости мою душу!                    Оглушённый своими мыслями, он не слышит хрипов и характерного хлюпанья смазки, только толкается вперёд, пока пот стекает ручьями с его засаленного тела. Застыв перед долгожданным извержением, он невольно ослабляет хватку, и напильник острым краем сквозь мужские пальцы соскальзывает во внутреннюю часть щеки, попутно разрезая уголок распухших губ. Протяжный стон сливается со зверским криком, в то время как густое семя обрызгивает окровавленную промежность.                    — Не хочу больше помнить это, — сдавленно произносит и только сейчас принюхивается. — Святой Отец? Здесь нельзя курить ведь.                    — Что? О, нет, тебе показалось, — демон широко улыбается, запуская в воздух струю синего дыма. — Покайся, и да простятся тебе твои грехи.                    В ответ мужчина снова бросается к перегородке и и прижимается к ней лбом. Зажмуривается и что-то отчаянно лепечет, обращаясь к Всевышнему. Позволяя лицезреть священнику собственное лицо за мелкой сеткой, он окончательно развязывает лапы волку в овечьей шкуре.*                    К слову, Хастур не помнил момента, когда воротник святого одеяния так сильно сдавливал горло, что поначалу хотелось сбросить с себя этот маскарадный костюм, а святая земля сжигала стопы до искр в глазах. Слияние с самой провокационной единицей рода человеческого пошла только на пользу — кто бы мог подумать, что в этом крылась такая ценная подсказка для всей плеяды демонов! Стоит отнять личность священника в самый уязвимый для него момент, и самое главное, — когда рядом нет святой воды! — облачиться в его шкуру — и можно спокойно пересекать порог церкви. Более того, к кому как не к священнику бросаются отчаявшиеся люди? Рассказывают им об ужасам, что сотворили? И бесчисленное количество раз уповают на милость Божью?                    Сейчас «Отец Хастур» чувствует себя как нельзя лучше. Его почти человеческие тёмные глаза фокусируются из-под полуопущенных ресниц на очередном «оступившемся».                    — Что стало потом с этой женщиной?                    Воля труса трещит по швам, когда анонимность слетает шёлковой простынёй на пол. Под воздействием некоего давления самые сокровенные мысли так и стремятся вырваться наружу, но мужчина держит их в себе из последних сил.                    — Была в больнице.                    «Твоё лицо не так уж и симпатично сейчас… Зато, знаешь, чем его можно украсить?»                    Загоготав, он с издевательством заглядывает в светлые глаза, а затем заставляет уткнуться вздёрнутым носом в свой пах. Девушка не успевает выставить перед собой ладони. Первый позыв рвоты не достигает гортани, но разившая вонь уже проникает в самые глубины дыхательных путей и заставляет желудок скручиваться узлом. Зубы сводит от жгучей боли, пронизывающей пол лица.                    — Будь откровенным, будь смелым, чтобы взглянуть своим страхам в глаза, — будто щипцами Хастур вытягивает каждое слово из мужчины, в то время как последний, сам того не ведая, отчаянно сопротивляется. — Не вставай на пути у истины — она всё равно найдёт выход.                    Головка его вновь твердеющего члена мягко касается разорванных лоскутов кожи на щеке и мгновенно пачкается багряным. Чувственные губы кривятся от омерзения и подкатившего к горлу кома. Мимолётный рывок — и из горла струёй вырывается рвота, забрызгивая ноги насильника.                    — Мне потом сказали… Я не хотел такого исхода для неё, ей Богу! — заходится долгим кашлем. И Хастур краем глаза замечает кровь на платке. — У неё случился выкидыш.                    — Ты изнасиловал беременную женщину? — демон назло рвёт ничтожные остатки человеческой совести на части, вынуждая повторять всё слово в слово. Воспроизводить ужас в памяти.                    — Это случилось три года назад. Господи… — осознание не первой волной захлёстывает душу и заставляет мир пульсировать от бешеного биения сердца. — О, Господи! — он готов разрывать пальцами волосы на голове и выцарапывать глаза из глазниц.                    — Мне нравится эта идея, — почти не слышно произносит Хастур и усмехается последней мысли грешника, — но сейчас не время. Что ты чувствуешь?                    Тучное тело внезапно бьёт конвульсивной дрожью, а платок, что весь в крови, уже прикладывают ко взмокшему лицу.                    — Я не знаю, почему, но я хочу ещё, — терпение с ощутимым хрустом разламывается пополам, обволакивая разум всем самым грязным и отвратительным. — И я не могу это контролировать!                    — Ты болен. Душой и… телом. Сколько? Год?                    «Грязная шлюха!»                    Пинок прямо в челюсть отбрасывает неподвижное тело, прежде чем девушка откашливается и желает ублюдку «загнить на улице от рака». Он шумно дышит, пока перед глазами всё играет алыми красками. «Красиво», — проносится в мыслях, — «Но мама бы расстроилась, увидев такое…». Он долго раздумывает, когда обтирает напильник об разорванное женское платье.                    «Мама. Прости меня. Но я больше не маленький, чтобы слушать твои запреты.»              — Саркома. Диагностировали около трёх лет назад. Боюсь, я не доживу следующего года.                    Шёпот подземных пещер зазывает смертного — и с этой секунды встреча становится неотвратимой. Хастур уверен, что сожаления не стоят ни гроша, и только поступки отражают истинные намерения. Он ловит потерянный взгляд и выкачивает всю надежду одним только внушением, вплетая собственные узоры в предстоящую картину:                    — Если хочешь сделать это ещё раз — сделай.                    Человек нащупывает в кармане старый раскладной нож, который периодически носит с собой, и впервые за мучительно долгие годы чувствует ясность мысли и спокойствие на сердце. Надолго ли?